Расследование

Я не знал, что он представлял себе теперь, сидя в такой неудобной позе: вполне вероятно, он переживал страхи перед будущим провалом – закономерным следствием всего происходящего на репетициях; но не исключался и другой вариант: как активный участник междоусобицы он наверняка учитывал разные возможности, в том числе и самые сложные и драматичные, и нежданные визиты незнакомцев вполне могли вписываться в общую схему военных действий: скорее всего он трясся теперь в ожидании грозных посланников, не зная, что в таком случае он сможет предпринять.

Я всё-таки решился и сделал первый шаг. – «Извините, Илья Николаевич, если я вас случайно напугал: разве вы не помните, что назначили сегодня утром встречу?» – Медленно и тяжело какие-то изменения наконец стали совершаться с моим собеседником: он как бы отмёрз изнутри, избавляясь постепенно от душной волны страха, захватившей его первоначально. – «Вы кто?» – Он ещё не окончательно пришёл в себя. – «Разве вы не узнали? Я журналист.» – Мне казалось, что я полностью успокоил его, но почему-то он снова ощетинился как большой колючий ёжик, выставив плотный заслон длинных игл. – «Я вам не верю: какой ещё такой журналист? не надо мне журналистов. Разве я просил?» – Он отодвинулся ещё дальше, почти к дальнему краю. Я был потрясён: он не узнавал меня, но кроме того обнаружилась ещё неприятность: явно маниакально-бредовое состояние, в котором он пребывал, совершенно не соответствовало образу известного режиссёра; непонятно было: почему же никто до сих пор не распознал диагноза и не принял соответствующих мер, включая – безусловно – длительное лечение в подходящих условиях. Сидя в странной неудобной позе, он зыркал по сторонам, разбрасывая вокруг подозрительные взгляды, иногда упираясь в мою фигуру; я всё ещё стоял перед дверью; но хотя бы здесь я решил добиться чего-то существенного; пододвинув стул поближе, я уселся прямо перед собеседником, и ему пришлось как-то отреагировать. – «Вы ещё здесь? Вы зачем это?..» – Я решил не отвечать на странный вопрос; но молчать было тоже неудобно. – «Извините, если я вас напугал: мы ведь с вами встречались: на проходной; и вы обещали помощь и содействие.» – Наконец он уставился прямо на меня: суровые морщины начали постепенно разглаживаться; судя по всему, он приходил в норму, и уже по-другому выглядел со стороны: он сел почти прямо и даже оторвал спину от такой надёжной опоры. Взгляд стал осмысленнее, и гораздо меньше тревоги чувствовал я теперь: видимо, он начал узнавать меня.

Но процессу, похоже, что-то заметно мешало: следующие мои вопросы как бы пролетели мимо, не задев его слуха и внимания, и даже то, что я находился прямо напротив, не смогло помочь: пришибленно и сжато он следил за мной, почти не двигаясь и не реагируя; дрожало только правое веко, нервно пульсируя и отбивая скачущий ритм. Однако у меня не оставалось времени на долгие разбирательства: насколько я понимал, совсем уже скоро ему предстояло идти на сцену, и я решился помочь ему: налив из чайника половину стоявшей здесь же кружки, я сунул её режиссёру прямо в руку, и ему невольно пришлось оттаять. Он медленно отхлебнул: похоже, теперь он всё-таки приходил в норму, выбираясь из своего странного призрачного мира.

«Ну так что: насчёт нашего дела?» – «Я понял: вы журналист.» – Голос звучал тихо и неуверенно, но это уже были слова осознающего ситуацию человека; он распрямился ещё больше и сел почти ровно, допивая коричневую жидкость. – «Я надеюсь, вы не забыли и об остальном: мне хотелось бы услышать кое-что об Р.: он ведь был вашим лучшим актёром, и – насколько мне известно – почти другом?» – Вопрос повис в воздухе: несмотря на полную очевидность режиссёр никак не отреагировал, застыв и почти замерев; я подумал, что он снова впал в спячку, но я оказался неправ. – «А зачем вам это?» – Теперь маленькие глазки уже с подозрением уставились на меня: видимо, он не был таким уж слабым и беззащитным, и всё предыдущее стало лишь отвлекающим маневром, позволяющим маленькому беззащитному зверьку уйти от возможной опасности. Почти наверняка так оно и было: состояние транса никак не сочеталось с комком энергии и злости, бушевавшим совсем недавно на сцене, и никто не смог бы поверить в искренность подобного превращения.

Я как-то упустил из виду: а что же можно открыть режиссёру: мне надоели постоянные мелкие надувательства, но совершенно неизвестно было, как он отнесётся к правдивой версии – к желанию создать правдивую и глубокую книгу – вытащив на свет скрытые пороки и недостатки великого актёра. Я видел, с каким напряжением хозяин рассматривает меня: скорее это было недобрым признаком, и я так и не смог решиться на откровенность. – «Мне нужен материал: для нескольких статей. Тем более в данном случае он будет материалом из первых рук.» – Я старался говорить увереннее; но на самом деле я был всего лишь просителем. – «А почему вы думаете, что я стану вам помогать?» – С каждой секундой он всё больше пробуждался к жизни: теперь он контролировал положение. – «Вы должны: ради памяти о друге. И если не вы: то кто же?..» – Это выглядело достаточно резко, но я надеялся – хотя бы здесь – на встречу с человеком, а не с мерзким жирным пауком, позабывшим прошлое и заботящимся только об одном: о толстом жирном брюхе. Я встретился с ним взглядом: он всё так же изучал меня, но я уже не отвёл глаза в сторону, гипнотизируя его и пытаясь одержать хотя бы здесь полную и убедительную победу. Мы не моргали почти минуту, и наконец я почувствовал перелом: он уже не пытался подавить меня, после чего наверняка последовало бы удаление из кабинета: как слабейший он опустил наконец голову. – «Не могу: это опасно.» – «Почему?» – «Вот вы лезете: а сами не знаете, куда лезете!» – Он почти рыкнул на меня: наконец приоткрывались бездны, о которых я только смутно догадывался, не имея реально ни одного явного факта или свидетельства. Наконец я мог узнать что-то конкретное, и перед завтрашним визитом безусловно стоило получить некоторую информацию: вполне возможно, что она имела отношение как раз к моему завтрашнему собеседнику.

«А нельзя поподробнее?» – Неожиданно он набычился: я подумал, что его снова прорвёт и дело кончится словесной перепалкой, но почему-то он выпустил воздух и сдулся, как воздушный шарик. – «Нельзя.» – «Но почему?!» – Он отвёл глаза в сторону, и я понял, что он мне не ответит. – «Это связано с А.?» – Он молчал, но такое молчание выглядело достаточно убедительно, и я понял, что угадал: режиссёр, как и многие, с кем я до сих пор беседовал, просто боялся старого паука, почти монополизировавшего в своё время данное поле деятельности, и слишком высоко с тех пор вознёсшегося. – «Вы его опасаетесь?» – «Да!» – Ответ показался резким. – «И кто вы такой вообще: чтобы я мог вам довериться и что-то рассказать?!» – Он снова впился в меня уже почти горящим взглядом. – «И почему вы врываетесь: куда вас не просят?» – Поток вдохновенной ругани снова понёс его: он был почти в родной стихии. – «А я вас знаете за кого принял?» – «Нет.» – «За подосланного: вы мне чуть инфаркт не устроили.» – «В каком смысле: подосланного?» – Я решил держаться осторожнее. – «Вы что: в самом деле такой тупой?» – Я непонимающе хлопнул глазами, выдерживая прежнюю стратегию. – «И после этого вы утверждаете: вы – журналист?» – «Возможно, я понимаю, о чём идёт речь: за мной тут тоже весь день один тип ухлёстывал.» – «Какой тип?» – Он явно выразил удивление. – «Артист: его зовут, кажется, Мишей.» – Неожиданно его лицо расплылось в улыбке, и сразу же он залился мелким кудахтающим смехом. – «В чём дело?» – Не сразу, но он всё-таки успокоился, и почти благодушно взирал на меня. – «Уже, значит, познакомились?» – «Я с ним не знакомился: это он со мной пытался.» – «А не важно.» – Он с озорством и любопытством поглядывал на меня. – «Ну здесь вам нечего бояться: вы напрасно так испугались.» – «А чего он: лезет?» – «Вы что же: не поняли? От любви лезет.» – Он почти скривил мне рожу, загадочную и двусмысленную, и наконец я понял собственную оплошность. – «А отвадить его нельзя?» – «Нет: если он так настойчив: значит вы очень понравились.» – «По-моему: он ещё и пьян к тому же.» – «Сегодня у него нет репетиции.» – «А чего он здесь ошивается?» – «Это его дело.» – Он стал неожиданно серьёзным. – «Ну на него-то мне грех жаловаться: талантливый мальчик. И не халтурщик, как многие тут.» – Это было сказано почти жёстко: я даже подумал, что режиссёр покровительствует настырному актёру, возможно даже, разделяя его пристрастие. Такой вариант казался вероятным: ведь даже и сейчас ещё бродили – неподтверждённые, правда – и ничем не обоснованные слухи о существовании между режиссёром и его лучшим в прошлом воспитанником связей иного порядка: чем просто творческие. Хотя мне они казались слишком сомнительными. – «Я заметил: у вас тут непростые отношения.» – «Вы хотели сказать: война?» – Я кивнул. – «Ещё бы. Нет, вы представляете: возвращаюсь я в свой театр – после нескольких лет отсутствия: а на него уже почти кто-то лапу наложил.» – Теперь он извергал возмущение. – «Навожу справки: оказывается, тот самый театр, который я сам – лично! – создавал тридцать лет назад – уже почти стал частной собственностью. И кого бы вы думали? Тех мерзавцев, которые меня как раз отсюда и выжили!» – От возмущения он почти кричал, но на последнем слове дал петуха и немного успокоился. – «Что делать дальше? Я ведь сам его создавал: и право имею, тут никаких сомнений быть не должно; то есть стать хозяином. Что потом: использую рычаги, и мерзавцы остаются с носом. Но разве уже конец? Ни в коем случае. Обнаруживается: в борьбу вступил ещё один соперник. И что ведь самое обидное: плевать им на искусство. Первые – просто халтурщики и мерзавцы – вы крысу видели, которая ими руководит? – а второй случай: почти клинический. Это животное, – режиссёр ткнул пальцем в стену, отделявшую его каморку от кабинета директора, – вы знаете, что здесь хотело сделать?» – Я мотнул головой. – «Казино с рестораном! И торговый центр в придачу. А какими средствами он пользовался: и подмётные письма, и звонки с угрозами. И заходили парочку раз от него. Он ведь с бандитами связан: и у самого руки по локоть в кровище!» – Последнее показалось мне преувеличением: ведь режиссёр пока был жив и вовсю трепался, сидя передо мной на диване. – «А охрану мне всё равно никто не даст: кто же поверит? Тем более: когда у него такая лапа наверху!» – «И что насчёт лапы?» – Он сразу остановился, обнаружив, что сказал лишнее. – «Вы сказали: у директора наверху большая лапа, если я не ошибаюсь? А поконкретнее нельзя?» – Неожиданно он впился в меня испуганным взглядом и быстро заморгал, как-то слишком стремительно съёживаясь; но я не собирался пока ещё оставлять его в покое. – «Ладно: оставим лапу в покое. У вас тут ещё кто-то права качает: или я не прав?» – Мой тон мог показаться слишком уж прокурорским, но он не заметил подобной мелочи. – «Есть, конечно. Но разве кто-то может серьёзно считаться с этими… которые сами не знают, чего хотят. У них кто ведь собрался-то? Кто остался не у дел: уборщицы, водители. И они ещё чего-то хотят!» – «Насколько я понял: они хотят получить театр.» – «Вот они что получат!» – Он резко выставил руку вперёд, заложив большой палец между указательным и средним: данную конструкцию он почему-то подсунул мне к носу, и я отвёл его руку в сторону. Он осознал бестактность. – «Вы думаете: кто-то из них на что-нибудь способен?! Они же давно спились: они – творческие импотенты, и если бы не я: давно бы всё развалилось. И после всего – мне, имеющему на театр прав больше, чем у всех них, вместе взятых – отказывают?!» – Он был искренне оскорблён, ощущая несправедливость. – «Но я так просто не сдамся: несмотря на их лапы, и письма, и угрозы: ведь какой там, – он ткнул головой куда-то в сторону, – поднимется шум, если со мной что-то случится: если они хотят международный скандал, они его получат!» – Он был почти горд: человек, осознавший свою значимость для истории и человечества, хотя я не дал бы за его жизнь и пары пустых пивных банок: опытные специалисты – в случае необходимости и за соответствующую сумму – смогли бы организовать аварию на дороге, или несчастный случай во время купания, и никакая комиссия потом – даже из Интерпола – не смогла бы к чему-то придраться или за что-то ухватиться: его восторг и эйфория были неоправданны и создавали угрозу только для него самого – если, конечно, его поведение не было простым фиглярством старого опытного лицедея.

«По-моему: вы преувеличиваете насчёт угрозы.» – Слова неожиданно провисли в воздухе, и я увидел изумлённого и возмущенного старика: он почему-то стал подниматься на ноги во весь свой немаленький рост, одновременно как бы цепенея. – «Вы мне не верите?! Ты мне не веришь?! Да я тебя… Вон! Вон отсюда! И чтоб я тебя тут не видел!» – Он уже орал и визжал, разгорячаясь дальше и дальше: очередной приступ ненависти, подкреплённый, видимо, скрытой манией величия, накатил на него не в самый благоприятный для меня момент, и мне пришлось срочно ретироваться: я не боялся физического воздействия со стороны благоразумно находившегося на некотором удалении больного старика, но слышать незаслуженные гадости в свой адрес было не самым приятным делом: кивнув головой на прощание, я выкатился в полутёмный коридор, и быстро пошёл туда, где светлел вход в покрытую пылью и паутиной грязноватую пещеру.

На этот раз я прошёл спокойно: никто почему-то не следил за мной из укрытия и не преследовал по пятам. Несколько актёров сидели в первом ряду зрительного зала, ожидая появления режиссёра, и ещё неизвестные мне люди – скорее всего из обслуживающего персонала театра – собрались кучкой подальше от сцены и что-то обсуждали. Одного мужчину я узнал: это был явно председатель собрания, на которое я случайно влез, блуждая в глубинах здания. Здесь они выглядели спокойнее: я уже не видел обезьяньей жестикуляции, и в таком обширном помещении они не казались страшными и беспощадными, превратившись в несерьёзную кучку склочников и интриганов.

Пока я не собирался покидать театр: несмотря на цепь неудач и поражений я всё ещё чего-то ждал: оставались пожилые актёры и актрисы, наверняка не связанные обязательствами и сомнительными узами, как режиссёр: А. – старый жирный паук, опутавший и монополизировавший данную сферу, вряд ли имел возможность установить тотальный контроль, и как раз в прорехи и дыры я и пролезал до сих пор.

На этот раз я решил держаться от всех подальше: ни к чему было попадаться на глаза людям, с которыми так и не удалось договориться о чём-то приемлемом и полезном для меня. Лучше всего казалось притаиться где-нибудь на задних рядах, выжидая удобный момент: наверняка кто-нибудь из старожилов театра должен был прийти сегодня на репетицию. Я двинулся налево: вдоль стеночки я быстро сошёл по ступеням и огляделся: за мной никто не наблюдал, и я вполне мог устроиться на последнем ряду, контролируя обстановку в зале.

Именно так я и сделал; когда я выбирал место в зале, из-за декораций вынырнул освежённый и готовый к продолжению репетиции режиссёр; присутствующие зашумели и забегали: даже группа в центре зала – не имевшая вроде бы отношения к сцене – начала непонятную суету: два человека подсели ближе, один сорвался и убежал по коридору, а оставшиеся негромко загалдели; теперь и режиссёр обратил на них внимание: он явно не ожидал встретить мешающих ему посторонних, и я уже подумал, что сейчас разгорится новый скандал: даже мне это было хорошо ясно. Но по непонятной причине такого не случилось: режиссёр решил, похоже, просто не замечать их присутствия; он снова уже кричал на актёров, выливая накопленные запасы злобы и презрения; им пришлось быстро подняться на сцену и получить необходимые указания, но и после, похоже, он не был удовлетворён окончательно: в результате общения со мной у режиссёра, видимо, случилось небольшое разлитие желчи, и теперь он выглядел чересчур активно и напористо.

Режиссёр всё ещё разливался и сыпал обвинения, когда я увидел нового гостя: он шёл тихо, весь сжавшись и время от времени останавливаясь; я не сразу обнаружил его, и непонятно было – откуда же он выполз? – но наконец по повадкам и блеску очков всё стало ясно: это была старая очкастая крыса, выползшая из тиши и сухости архива. Первое впечатление не обмануло меня, и теперь я хорошо видел, как незваный гость, мелко семеня, осторожно крадётся в мою сторону; он находился уже в центре зала, и я решил, что он направляется к собравшейся компании. Возможно, у них появилась такая же мысль: неожиданно они заворчали, и я решил, что режиссёр обратит наконец внимание и вмешается; однако я оказался неправ: незваный пришелец отшатнулся и уполз куда-то в сторону. Не сразу я смог разглядеть его: окольным маршрутом он подобрался наконец к актрисе, сидевшей отдельно. Они зашептались, явно обсуждая что-то тайное и непредназначенное для других: совершенно явно они обменивались информацией, имевшей отношение к внутреннему конфликту, чувствуя себя уже в полной безопасности. Я немного отвлёкся и не сразу осознал, что вопли со сцены имеют уже другой адресат: режиссёр, обнаруживший гостя, орал теперь на него, а гость, не ожидавший нападения, достаточно неумело отбрехивался.

«Вот так оно всё обычно и начинается.» – Совершенно неожиданно я увидел старого преследователя, выросшего откуда-то справа и из-за спины. Мерзкая манера пугать людей была, видимо, любимым его средством, доведённым до совершенства, так что даже я уже второй или третий раз не мог ничем ему противодействовать. – «Но пока только начало: дальше будет интересней.» – К счастью, он оставался на своём месте – в самом последнем ряду – и пока не возникало необходимости что-то с этим делать. – «Вы ко всем так пристаёте?» – «Да нет же: разве можно? И разве вы – все?» – Он явно пытался льстить, и я решил сменить тему. – «А что вы имели в виду: говоря о происходящем здесь?» – «Ах, здесь?» – Он кивнул вперёд, где продолжалась перебранка. – «А это наш внутренний спектакль: исключительно для своих. Так что считайте: вам повезло. Хотя, если я поставлю шефа в известность, не знаю: как он отнесётся…» – Он пытался шантажировать меня, используя моё не до конца законное пребывание здесь: хитро улыбнувшись и прищурившись, он делал ещё один намёк, но я не собирался становиться его другом и сообщником. – «А вы, кстати, на чьей стороне будете?» – «Я? Искусства: разве может быть по-другому?» – Почему-то он пытался ускользнуть от ответа. – «А если выбирать между личностями?» – «Где тут личности?» – Молодой прохвост, похоже, дурил мне голову, заговаривая меня и стараясь произвести впечатление. Хотя в чём-то он был прав. – «Я имею в виду: на чьей вы стороне?» – Он неожиданно улыбнулся. – «А у меня своя сторона.» – Он оскалился, прищурил левый глаз и скривил рот в улыбке: безусловно, у него было хорошее настроение. – «Зачем лезть в эту свару, если можно заниматься более приятными делами?» – Он делал уже непосредственный намёк, на который не следовало обращать внимание или тем более откликаться.

К счастью, мне повезло: склока вокруг сцены развивалась дальше, не стихая ни на секунду: завлит тоже перешёл теперь на повышенные тона, выливая давно накопленные запасы ненависти и грязи, и неожиданно в диалог влез ещё один герой. Почти сразу я узнал низкий гортанный голос: так мог говорить только предводитель заговорщиков в далёкой пещере; насколько я понял, он набросился на режиссёра, пока ещё теснившего завлита, но теперь расклад изменился: всклокоченному главрежу приходилось огрызаться уже на два фронта, и свежесть вместе с могучим голосом нового союзника изменили соотношение сил: пока режиссёр вправлял мозги не столь грозному завлиту, другой соперник успевал наполовину смешать его с грязью, что топотом и свистом благодарно оценивалось сидящими и откуда-то вылезающими зрителями, сторонниками образовавшейся коалиции. Когда же режиссёр переносил удар на нового врага, схватка поднималась на более высокий уровень: здесь уже режиссёр не имел преимущества, и даже больше того, голосовые связки вновь приобретённого противника оказывались крепче и выносливее.

С удивлением я наблюдал, как зал постепенно наполняется: здесь появлялись актёры и уборщицы, костюмеры и водители, и где-то в центре сидело теперь несколько человек, явно не имевших никакого отношения к театру. Они реагировали весело и жизнерадостно, как будто присутствовали на боксёрском поединке во время боя за высший титул: да так оно, вероятно, почти и было, только ставка выглядела серьезнее и значительнее; здесь не могли помочь уже ни прошлые звания и титулы, ни известность и сила самой личности, погрязшей и опустившейся теперь до простого выяснения чужих грехов и преступлений: всё слышанное мною в тиши кабинетов вытаскивалось теперь на всеобщее обозрение, по возможности преувеличиваясь и доводясь до крайности: судя по визгу завлита, режиссёр давно уже продал бы понятно какому государству и сам театр, и всех его работников и актёров, дабы заслужить у предполагаемого покупателя благодарность вкупе с солидным счётом в банке и виллой в наипрестижнейшем месте земного шара; судя же по воплям режиссёра, дело выглядело совершенно по-другому: это он – завлит – давно продал их всех – и прежде всего режиссёра – некогда могущественной организации, получив при полной бездарности занимаемую поныне должность, на которой удаётся держаться до сих пор исключительно благодаря всё той же организации, несмотря опять-таки на всю свою бездарность и продажность. По словам же представителя третьей стороны выходило, что режиссёр, нагло узурпировав властные полномочия, лишил остальных какой бы то ни было свободы, одновременно посадив их на голодный паёк. Затем следовали упрёки в постоянных оскорблениях и унижении человеческого достоинства: режиссёр, кстати, вместе с отсутствующим директором объявлялся хамом и свиньёй; последнее утверждение, однако, возвращалось обеим противникам ещё с большей злобой и ненавистью, обрастая новыми деталями и подробностями: выходило, что если бы не усилия режиссёра, то данное заведение давно превратилось бы в конюшню, причём особенно подчёркивалась и выделялась роль обслуживающего персонала: давно уже требующего существенного оздоровления и реорганизации; со всей необходимой работой, по утверждению главрежа, прекрасно справился бы в три раза меньший коллектив, и только тупая и косная позиция профсоюза, постоянно влезающего туда, куда его не просят, не даёт осуществиться давно намеченным планам. Последняя мысль получила особо негативный приём: зал, заполненный в-основном как раз теми, кого касалось последнее, засвистел и затопал с удвоенной силой: никак не ожидал я обнаружить такое количество сотрудников, прятавшихся, видимо, где-то в дебрях театра. Но сейчас они наконец обнаружили своё присутствие, и их явное численное превосходство совершенно изменило расстановку: не стесняясь они визгом и улюлюканьем реагировали на залпы почти уже взбеленившегося главрежа, и даже мне стало страшно: что сейчас он не выдержит, и балаган перейдёт в настоящее рукоприкладство.

«Вот видите: вам везёт. Уже вторая стадия.» – Навязчивый актёр снова возник сбоку. – «А что такое первая стадия?» – «Когда один на один. Но это неполная классификация: есть ещё и дальше.» – «Куда уж дальше-то?» – «Есть ещё третья: те же плюс директор. Может, он ещё подтянется: кажется, он сегодня присутствует.» – Он помолчал. – «А моё предложение вы напрасно отвергаете.» – «Я пока ещё никаких предложений не слышал.» – «Разве? Тогда простите упущение: тут есть неплохое местечко: может, заглянем потом?» – Я решил быть настороже. – «Что-то не хочется: а насчёт стадий, я понимаю, вы не полную классификацию обозначили?» – «Совершенно верно: есть ещё четвёртая и пятая. И возможно: даже шестая. Но до неё, слава богу, пока не доходило.» – «А если конкретнее?» – «Да ничего сложного: когда они все ну очень расходятся, и у кого-то не выдерживают нервы – чаще у главрежа – дело может дойти до потасовки: пара пощёчин и оплеух – и они уже пошли махать руками! Несколько синяков и порванные костюмы – обычные последствия. В среднем случается раз в месяц. Но иногда дело и дальше идёт: когда уже сторонники подключаются. Но это ещё реже происходит: максимум раз в квартал.» – «А что вы подразумеваете под шестой стадией?» – «Предыдущее, но с применением огнестрельного оружия: но пока бог миловал.» – Он помолчал. – «И всё-таки: вы напрасно так отказываетесь. А может: вы просто стесняетесь? Так и скажите: я очень даже понятливый.» – Я решил не отвечать, тем более что процесс не стоял на месте: отвлечённый разговором, я не сразу понял, что в зале происходит перегруппировка и изменение соотношения сил: откуда-то возникло полтора или два десятка непонятных личностей в сером, вряд ли имеющих к театру непосредственное отношение: группками по двое или по трое они расселись в самых значимых и важных местах – у выходов на сцену и по бокам самых крупных скоплений – и пока я пытался понять, что бы могло такое значить – не прибегая к услугам помощника за спиной – в скандале случился ещё один поворот: за сценой что-то прогрохотало, дёрнулся задник – скрывавший общую нищету и убожество – и на сцену выкатился директор: самый грозный и опасный представитель фауны в этих доморощенных джунглях.

«Ага, я же говорил: вот и дождались!» – Комментатор всё не унимался, но я решил не обращать больше на него внимания: он не мог дать то, что мне требовалось, и я совершенно не собирался поддаваться его нажиму и воздействию: мне просто было интересно наблюдать за развитием конфликта, редко доходящего до такой остроты и сложности; нечасто – несмотря на достаточную практику – случалось мне сталкиваться с подобными проявлениями, так удачно расклассифицированными и приведёнными к единому знаменателю: настырный преследователь – надо отдать должное – оказывался выше конфликта и его постоянных участников, оставлявших не лучшее впечатление. И появление последнего из главных действующих лиц усилило общий настрой: выскочив на сцену, он принял инициативу в свои массивные лапы, и ситуация дала резкий крен в другую сторону.

Главной мишенью он избрал предводителя заговорщиков: совершенно явно тот представлялся ему основным противником, хотя и не слишком серьёзным и могущественным: дрожащим от напряжения басом он сразу заглушил всех оппонентов, смешивая с землёй и грязью выбранную цель. Подвергшийся нападению даже замолчал: настолько грозной была атака, и только общий свист и улюлюканье и редкие вскрикивания обложившегося соратниками завлита сдерживали в течение нескольких минут хорошо разогревшегося администратора; так продолжалось совсем недолго, но когда поверженный предводитель наконец пришёл в себя, было поздно: директор с наслаждением уже потрошил старую очкастую крысу, вынося на всеобщее обозрение одну подробность за другой: большей их части я даже и не слышал в тиши далекоудалённых кабинетов, и хотя они и выглядели не столь позорно, но при сложении в единую картину зрелище становилось ещё более впечатляющим: оказывалось, что помимо сомнительных заслуг на общественном фронте – в роли скрытого агента тайных служб – и столь же тёмных достижений в области искусства – за плечами вышеупомянутой крысы тянулась длинная цепь неблаговидных деяний в личной жизни: оставленные и забытые в глухой деревне родители, а также брошенные на произвол судьбы дети, в количестве трёх штук, выкинутые из памяти и сознания накануне стремительного рывка в карьере: рывка, обусловленного сотрудничеством с вышеупомянутой организацией.

«Вот-вот, я же говорил: везёт вам. Ещё чуть-чуть: и дойдёт до рукоприкладства. А тех вон людишек видите?» – Он явно имел в виду подозрительных типов в сером. – «Это люди директора. И когда они появляются: дело серьёзно. От них можно ждать чего угодно.» – Я уже сам почти понимал это, и с увлечением наблюдал за развитием представления: за тем, как копошатся в центре зала сторонники завлита и пожилой актрисы – бывшей любовницы режиссёра, и как их окружают и теснят, давая только огрызаться и отвечать вслух грубостью на грубость: до потасовки пока не доходило, но выражения так и летали по воздуху, грозя засорить и окончательно испортить атмосферу: типы в сером явно не впервые занимались подобным, превосходя противников знанием и опытом.

«А что теперь будет?» – Я был слишком уж заинтригован. – «Кто же его знает: но сегодня преимущество явно на стороне директора. А что касается нас с вами, то всё-таки: может, телефончик свой дадите?» – Я молчал. – «Так вы меня слышите? Я ведь неопасный.» – Я снова увидел, как актёр перегнулся через спинку кресла справа от меня: он излучал теплоту и любовь, но мне было это противно и неинтересно; неожиданно я почувствовал руку на плече: он, похоже, не мог уже удержаться и начал переходить к серьёзным действиям. Сразу же я вскочил: от неожиданности он повис животом на спинке кресла, но я не стал протягивать ему руку для помощи и поддержки: достаточно быстро я добрался до прохода. Занятые склокой и перебранкой совершенно не обращали ни на что другое внимания, и я спокойно миновал зал и выбрался в коридор, ведущий к служебному выходу. Преследователя за спиной не было, но мне, похоже, не везло в очередной раз: такие же типы в сером, что и управлявшие процессом в зрительном зале, обосновались теперь на проходной: едва заметив мой силуэт в полутёмном коридоре, один из трёх мордоворотов – самый толстый и массивный – вперился в неясные пока ему очертания и приподнялся с кресла, а другой что-то забубнил по мобильному телефону. Вполне возможно, что мне ничего и не грозило: но я не решился устраивать сомнительную и небезопасную проверку: не исключалось, что директор мог всё-таки заподозрить меня, и повторная встреча не слишком сильно меня радовала.

Дорога назад пока оставалась свободной, и я рысью побежал обратно в сторону зала. Добравшись до арки, я аккуратно выглянул: опечаленный актёр не спеша шёл через центр зала, добредя примерно до середины, а вокруг всё так же кипели низкие страсти и пороки; боковым зрением я заметил ещё большее оживление: в двух местах несильно пихались, и одна из женщин – видимо, уже пострадавшая – голосила на весь зал, призывая не самых решительных сторонников дать достойный отпор. Однако сторонники, судя по всему, хорошо понимали, с кем имеют дело, и пока ещё сдерживались и медленно отступали, загоняемые всё дальше в одно плотное и тесное скопление: типы старались, видимо, нейтрализовать недовольных и подчинить их своему влиянию, и пока хорошо справлялись с делом; я не мог больше оставаться здесь: единственной возможной дорогой мне казался путь в глубину театра, пока ещё неисследованную до крайних пределов; по дороге в театр я видел много дверей на боковой стене здания, и часть из них наверняка могли стать для меня выходом и спасением.

К счастью, директор и главреж уже покинули сцену: они сидели в первом ряду и тихо перешёптывались. Можно было подумать, что они о чём-то договариваются, оставляя прочие заботы подручным директора. Я бросил взгляд в зал: актёр пока меня не видел, и с максимальной быстротой я забрался по ступенькам и нырнул за кулисы. Насколько я помнил, неисследованными оставались помещения за архивом и комнатой, где я обнаружил тайную сходку заговорщиков. Почти сразу я вспомнил, где находятся эти помещения: я пробрался за задником через сцену и выглянул: никто не смотрел в мою сторону, а актёр явно двигался к служебному выходу, и несколько минут у меня ещё оставалось в запасе. Я осторожно спустился: всё ещё никто не реагировал на моё появление, и с максимальной я ринулся в полутёмный знакомый уже туннель: почти сразу я пролетел мимо архива – теперь пустого и закрытого – и дальше пришлось двигаться уже медленнее и с предосторожностями: рухлядь на полу не всегда чётко виднелась в тусклом свете полувыдохшихся ламп и светильников, и один раз я даже чуть не растянулся среди непонятных серых завалов.

Совсем скоро я добрался до места, где скрывались заговорщики: но теперь здесь было тихо и покинуто. На всякий случай я оглянулся: коридор оставался пустынным, и я мог спокойно продолжать поиски. Теперь я проверял все двери подряд: их было, к счастью, достаточно много, и наверняка – при надлежащем осмотре и невмешательстве со стороны – я мог бы обнаружить подходящий маршрут; но пока мне не везло: всё так же тянулись передо мной залежи мусора, разбавляемые свободными площадками с запертыми наглухо входами: пока я не видел просветов, и уже лёгкая тревога пришла наконец ко мне: не исключалось, что мои надежды выглядели ошибочными.

Неожиданно я увидел, что коридор заворачивает: стена сначала резко надвинулась из темноты, и потом только я разглядел ход налево: там было так же темно и невзрачно, но я всё-таки решил двигаться до конца: обратно – на встречу либо с людьми директора, либо с полным любви и наглости актёром – я всегда мог ещё успеть.

Двери вдоль новой стены выглядели по-другому: здесь они казались намного крепче и прочнее и располагались исключительно справа, что могло стать хорошим признаком. Первая оказалась запертой, и я быстро пошёл дальше; похоже, мне наконец начинало везти: с трудом дверь двинулась с места, и когда я вытянул её на себя, то обнаружил совсем короткий коридорчик, упиравшийся в потёртые побитые ворота: ими явно часто пользовались, и я сразу же увидел неширокий просвет: путь был свободен, и, оглянувшись в мрак и ужас длинного извилистого хода, я прикрыл дверь и почти бегом добрался до толстых створок: они свободно болтались на петлях, и открыв одну половину, я выбрался наконец на волю: было тихо и солнечно, и никто не караулил и не пытался шпионить за мной, и если бы теперь появилось даже несколько нахальных типов – вроде актёра, оставленного в тоске и одиночестве – я уверенно знал, что мне делать: в мощной системе улиц и переулков было где укрыться от любого преследования, и здесь я уже не боялся, что кто-то – с той или иной целью – сможет поймать меня и навязать свою волю. На всякий случай я ещё раз огляделся и пошёл вдоль стены театра туда, где должна была находиться ближайшая станция метро.

Как ни страшным мне казалось идти на следующий день – после пережитого накануне – в логово к самому серьёзному и опасному для меня сейчас человеку, я был вынужден сделать это: слишком хорошо ещё я помнил интонации и угрожающие намёки позапрошлой беседы по телефону. К счастью, я смог договориться на достаточно позднее время; поэтому накануне мне удалось устроить себе небольшой отдых и разрядку. Одна из старинных знакомых как раз приглашала на некое мероприятие, оказавшееся на самом деле не слишком интересным и привлекательным, зато дальнейшее компенсировало такую незначительную потерю. Так что вернувшись утром домой и приняв быстрый душ, я оказался почти полностью подготовлен к новым испытаниям. Почти – потому что последние два дня я сам заметил некоторое охлаждение к тому, что меня занимало и ради чего пришлось принести некоторые жертвы: главным же было общее равнодушие к цели моих изысканий. Абсолютно никого не занимало главное – а что же сделал на самом деле великий актёр и в чём на самом деле состояли его открытия и достижения, а подковёрная возня – основное, с чем мне пришлось иметь дело – занимала зато главенствующее положение, затмевая всё остальное, вместе взятое. И ещё было кое-что тревожное, требующее пристального внимания и присмотра: А. ясно дал понять, что моя активность не прошла незамеченной, и не исключалось, что угрожающий звонок инспирировался именно А. Он являлся главным заинтересованным лицом, и слишком заметно должен был рисковать любой, кто посмел бы влезть без разрешения в его владения: наверняка именно так он и считал, дозволяя только одному конкуренту, да и то слишком жалкому и неопасному – Б. – пастись на своём пастбище; причиной же допуска Б. мне виделось давление общественного мнения: никто не смел обвинить А. в полной монополизации и зажиме критики, и даже к лучшему было наличие некоего дублёра, отстаивающего пусть и несколько иное мнение по поводу основных качеств и достоинств великого актёра.

Я хорошо знал район, куда мне предстояло ехать: там находился большой массив административных зданий, промежутки между которыми занимали офисы серьёзных структур и организаций. И поэтому не слишком торопился: достаточно точно я помнил местоположение нужного мне здания, находившегося почти напротив большого книжного магазина: и по рабочим делам, и просто так мне случалось появляться там много раз, и сейчас я тоже на несколько минут завернул туда. Я настраивался на встречу: сейчас мне безусловно требовалась полная собранность и решительность, и в то же время осторожность: совершенно не обязательно было выдавать опасному сопернику всё, что я смог обнаружить в казавшихся уже долгими странствиях; а в качестве главной задачи следовало выяснить истинное положение вещей: насколько на самом деле он причастен ко всем сложностям и препонам, не позволявшим полноценно собирать нужный материал, и можно ли как-то с ним договориться. Уже заранее я соглашался на некую сделку: я с удовольствием поменял бы обнаруженные сведения и материалы на право без помех заниматься своим делом: школьным тетрадям самое место было в музее, пока ещё неоткрытом, но в любом случае не мне было оставаться их хранителем.

Я прекрасно сознавал свою ответственность: потомкам следовало иметь полные и объективные сведения об одном из героев и кумиров: вопрос стоял только в том, насколько это созвучно замыслам А. Уже многократно я встречался со свидетельствами предвзятости и намеренной необъективности, и поэтому теперь желательно было готовиться к не самому лучшему приёму, и когда я подходил к проходной – непременному атрибуту всех зданий в этом районе – то почти успокоился: хладнокровие являлось непременным качеством профессии, и не напрасно главный редактор столь высоко ценил меня и дорожил мною.

Пропуск уже дожидался, и оставалось показать паспорт или удостоверение; к счастью, я помнил о неизбежной формальности, и сразу же мне протянули белый квиток и показали дорогу: подниматься надо было почти до самого верха, и требуемый лифт как раз вбирал последних желающих, и оставалось ещё немного воздуха и незанятого пространства.

Но когда я достиг необходимого этажа, было уже почти свободно: только две женщины – шушукавшиеся в дальнем конце – составляли мне компанию, однако в месте назначения – за этаж до самого верха здания – я выбрался наружу в гордом одиночестве. Номер комнаты я держал в памяти, но раз уж меня занесло в столь привилегированное место, то я решил получше оглядеться: не исключалось, что здесь же находятся резиденции многих других значительных и важных организаций, с которыми мне в будущем придётся иметь дело.

Я поискал глазами доску с бумажными объявлениями: иногда там можно было обнаружить даже полный перечень обосновавшихся фирм. Однако здесь ничего близкого я не заметил: шикарный интерьер не предусматривал, видимо, столь убогого и примитивного дополнения, и только на дверях или рядом с ними красовались металлические или реже деревянные таблички. АО мешались на них с ООО или даже фондами, и в одном месте я наткнулся даже на торгпредство мелкого незначительного государства; два названия оказались знакомы, и я занёс в книжку данный факт. Я собирался двигаться дальше, но неожиданно одна из пройденных дверей отворилась, и я сразу узнал знакомую интонацию. – «Что ж это вы: проходите мимо?» – Я резко обернулся: в открывшихся почти целиком дверях маячил господин в сером костюме с хорошо узнаваемым пристальным взглядом: безусловно, это был А.

Однако неожиданность не повлияла на меня: я аккуратно приблизился и пожал протянутую щуплую руку, и впереди хозяина – пропустившего меня из соображений гостеприимства – двинулся вглубь. Сразу за дверью находился вытянутый кабинет со столом в глубине – секретарша за ним вела оживлённую беседу по телефону – но мы обогнули её сбоку, и за огромным шкафом – вместилищем канцелярских товаров – оказалась ещё дверь, уже почти бронированная и гораздо более надёжная. Я потянул её на себя: однако что-то не сработало, и потом только подоспевший хозяин аккуратно подвинул меня и нажал маленькую кнопочку сбоку на стене. – « Это делается так.» – Дверь сразу же открылась: я подумал, что здесь действует механика, но ошибка выявилась сразу: из-за отодвинутой двери с высоты почти двух метров на меня с интересом взирали внимательные голубые глаза, почти сразу пропавшие вместе с владельцем где-то сбоку, и потом только я увидел широкий бритый затылок, размеренно удалявшийся по коридору налево. – «Ну что ж вы: проходите.» – Хозяин был вежлив, и только показал рукой направление движения. – «Это ваш сотрудник?» – «Разумеется: здесь всё моё.» – Он, как мне показалось, хищно улыбнулся, но я не видел выхода: не так быстро, как мой проводник, но я двинулся вперёд, прислушиваясь к шорохам и еле слышным звукам, просачивавшимся в шикарные апартаменты. Сквозь белые стены и потолки мало что имело возможность проникнуть сюда, и только неясный шум сверху вплетаться в поскрипывание обуви, передвигавшейся по синей ковровой дорожке.

Наконец мы достигли следующей двери: она ничем не отличалась от предыдущей, и после аналогичных действий она так же отошла в сторону. Проводник посторонился: мне следовало двигаться дальше, где уже я заметил ещё одного сотрудника: он казался чуть ниже первого, но на меня взирал почти так же: оценивающе и нахально, однако я не смог разглядеть его подробнее: хозяин помещений настиг меня, и снова с осторожностью показал на дверь в противоположном конце: на этот раз не столь оснащённую и даже чуть приоткрытую.

Я прошёл первым: мы наконец добрались до главной резиденции, и уже только вдвоём оказались в просторном и удобном кабинете. Почти половину стены занимало сплошное окно, за которым я заметил достаточно широкий балкончик; там можно было даже понежиться в оранжевом шезлонге, чем, безусловно, занимался хозяин в свободное от посетителей время; хотя атмосфера центра города была и не лучшим фоном для отдыха.

Сам же кабинет не был загромождён достижениями цивилизации: кроме обширного стола, совершенно сейчас пустого, я увидел три кресла – одно для хозяина и два для посетителей, и несколько акварелей в рамках на стенах: что должно было, видимо, производить на посетителей наилучшее впечатление. Всё прочее, судя по всему, скрывалось во встроенных стенных шкафах, ключи от которых я заметил в двух или трёх местах на стене: обстановка выглядела очень пристойно и современно, и прямо указывала: здесь обитает хозяин жизни.

Пока я разглядывал интерьер и медленно шагал вперёд, владелец кабинета уже устроился в кресле: только потом я заметил выжидательный насмешливый взгляд, и неловко стало заставлять ждать столь занятого и высокопоставленного человека: он мог ещё и обидеться на меня.

«Ну что же: вот вы и пришли наконец, – он взглянул на наручные часы, – и почти не опоздали: всего на три минуты.» – «Простите: вас не так просто было обнаружить.» – «Но вам-то грех на подобное жаловаться: при ваших-то способностях.» – Он мягко улыбнулся, и мне показалось, что он не просто пытается льстить: судя по всему, он располагал некоторой информацией о том, что имело ко мне непосредственное отношение. – «Я вижу: вы здесь неплохо устроились. Кстати: а зачем вам бронированные двери? От конкурентов защищаться?» – «Да нет: скорее уж от просителей, – он как бы просиял, – а конкуренты наши больше нам неопасны.» – Он помолчал. – «А то ведь как они: шебуршатся, шебуршатся, а потом раз – и нету. И где они теперь – бог его знает.» – Похоже, он начинал свою игру, и первый ход выглядел впечатляюще. – «Но ведь постоянно появляются новые: это вы учитываете?» – «Разумеется. Но как правило у них небольшой выбор: либо с нами, либо нет: с соответствующими результатами.» – «Но ведь есть ещё альтернатива: ни вместе, ни против. Как в новейшей математике.» – «Что-то я не слышал о подобном: просветите уж старика.» – Он явно жульничал: подобной скромности я никак не мог поверить. – «Это когда не действует правило исключённого третьего: и чтобы утверждать некую мысль, требуется задать алгоритм для её доказательства. Таким вот образом.» – Он неожиданно хлопнул себя по ляжкам и засмеялся, громко и протяжно, так что я испугался, не привлечёт ли он внимания охранника в смежной комнате. Однако сотрудники, судя по всему, нормально воспринимали разные проявления своего шефа. – «Кто ж вам доказательства–то предъявлять станет: тут не университет. И доказательства тут встречаются всё больше других типов.» – Он снова веселился, мысленно обыгрывая, видимо, столь забавную идею. Хотя я ничего забавного не замечал.

Наконец он досмеялся и успокоился: теперь он смотрел на меня испытующим серьёзным взглядом, ещё выше, видимо, оценивая мои способности. Я не мешал ему и отвечал так же: безусловно, А. являлся серьёзнейшим противником, и та мощь, которая скрытно витала вокруг него, была просто логичным продолжением и дополнением к тому, чем являлся сам А.: хитрым и опасным магом и властителем.

Он не выдержал первым. – «Как вы, наверно, поняли, я обладаю некоторой информацией, касающейся вашей деятельности за последние дни. Должен признать: вы глубоко копаете, и я вполне оцениваю вашу старательность и находчивость: мало кто способен на такое.» – Я с благодарностью кивнул. – «Но должен заметить: не там вы копаете: не там, где следовало бы. Разве вы ещё не поняли этого?» – Я отрицательно кивнул. – «Вам следовало бы считаться с мнением авторитетных людей. А то что ж выходит: как получать разные блага – так это мы в первых рядах, а когда очередь доходит до расплаты – сразу в кусты?» – «Я ничего ни от кого не получал.» – «Как же? А образование? А должность в газете – такая тёплая и хлебная – вы разве не считаете некими подарками судьбы?» – «Я их честно получил: своим трудом.» – «Ну знаете: вас ещё, оказывается, учить надо. Да разве вам никто не объяснял, что заняв определённое место – именно так! – вы обязаны исполнять некоторые функции, данному месту соответствующие? Или – по крайней мере и уж во всяком случае – не делать вещей несовместимых.» – «Что вы имеете в виду?» – Похоже, он опешил. – «Ах, вы меня не поняли? Ведь что такое Р.: он не просто актёр – звезда первой величины – разве в этом дело? Р. – кумир миллионов людей, а к чему могут вести ваши раскопки и изыскания: вы подумали?» – «К установлению истины.» – Он собирался, видимо, продолжить натиск, но мой ответ совершенно вышиб его из колеи: теперь он почти с состраданием глядел на меня. – «О чём вы говорите? Какой ещё истины?» – «Одной-единственной.» – «Извините: но вам, видимо, надо переквалифицироваться: как вы с подобным подходцем работаете в газете: непонятно просто.» – Он снова разглядывал меня, обнаружив что-то для себя неясное и стараясь, судя по всему, уложить это неясное в сложившуюся схему. – «К вашему сведению – если вы не знаете – я считаюсь лучшим среди молодых сотрудников газеты. Одно не мешает другому: а Р. для меня – давняя память и любовь.» – «Ну-ну: это мы проверим. И всё-таки: разве вам не ясно, что обществу нужны не просто гении – нет! – обществу нужны герои, на которых оно могло бы равняться и брать пример: а кем он там был на самом деле – бабником или алкоголиком – обществу совсем даже неинтересно.» – «Но при таком подходе… подойдёт почти любой: в герои-то.» – «Вот уж нет: тут вы ошибаетесь: и очень глубоко.» – Он потёр руки и сжал их, приготовившись к углублению в тему. – «Ведь герой: разве он просто так создаётся? Ни в коем случае: слишком уж много дополнительных факторов, и гениальность – не самый главный, и даже почти второстепенный.» – Цинизм несколько покоробил меня: я ожидал чего-то подобного, но не в такой степени откровенности. – «А что же может быть важнее?» – «Направленность: то есть к чему призывал. А также происхождение.» – «А при чём тут происхождение?» – «Иногда вы кажетесь чересчур наивным. А вы не прикидываетесь: например, дурачком?» – Он сощурился и впился в меня глазами: школа тайных служб не прошла, видимо, даром, и временами неприятно было выдерживать общение с хозяином кабинета: подозрительным и двуличным. Однако не так-то просто было проникнуть в мои мысли, и А., похоже, так ничего и не вычитал в моих глазах. – «Ладно, это мы ещё проверим: не думайте, что вы такой сильный: и на старуху найдётся проруха.» – Намёк выглядел внушительно, и ни в коем случае не следовало игнорировать его: во избежание последствий.

«А насчёт происхождения: всё ведь абсолютно очевидно. Вот ведь лет семьдесят назад: когда рухнуло старое и возводилось новое: ведь что тогда требовалось? Пролетарское происхождение: и ради него многие даже обзаводились липовыми документами. И герои – на тот момент выдвигаемые на пьедестал – разве могли иметь другую родословную? Ни в коем случае: разве допустимо подобное? Ведь чтобы какой попович или профессорский сынок стал героем и попал на первые страницы – ведь что должно было случиться? – град, мор и землетрясение, с выпадением бдительности в осадок. А чем мы хуже-то?» – Похоже, он дразнил меня. – «И между прочим работка-то – по подбору кандидатур – очень даже непростая и крайне ответственная: если вы не поняли. Но мы люди привычные, и вполне способны на запросы отвечать и отчёт в нужном объёме представить: если спросят. И несколько кандидатур – просто пальчики оближешь! – мы уже вполне обоснованно наметили: князь Т. – слышали, надеюсь? – ставший родоначальником некоей реформы – вскоре, правда, почти заглохшей; писатель Н. – чем вам не герой: могучий, громогласный, и абсолютно вписывающийся. Или ещё: купец С., жертвовавший на балет и богоугодные заведения: чем не пример для подражания?» – Он перевёл дух. – «И что ведь с главными кумирами было-то? Ведь когда – восемьдесят лет назад – они предшественникам под зад дали, они ведь почти сразу поняли: без героев – никак нельзя. И быстренько из имеющегося материальца новых себе сварганили: Маркс там, Энгельс, Роза Люксембург. И так далее. Хотя и не до конца, разумеется, с происхожденьицем всё в порядке оказалось: но где особо выпирало – чуток поскоблили, а где не хватало – и немного цементу добавили. И с главным из них – вы ведь знаете? – абсолютно так тоже было: и кто ж посмел бы в чём нехорошем того дедушку заподозрить – с ним ведь что сталось бы?» – Он замолчал и зловеще уставился на меня, ясно давая знать о безусловных последствиях подобной неприличности. – «Теперь же: как вы понимаете – новые времена: с новыми веяниями. И старый пантеон мы – само собой – вынужденно закрываем. И сразу создаём новый: с соответствующими характеристиками и параметрами.» – Он откинулся на спинку. – «И мы никому не позволим вносить изменения в список: уже почти утверждённый и одобренный!» – «Кем одобренный?» – Я сразу отшатнулся: теперь он глядел почти свирепо. – «Вы с кем играете? Вы думаете: со мной играете? И чем кончается подобное: об этом вы пока не задумывались? А я могу сказать: если надо. Сказать?» – Я отрицательно качнул головой: угроза выглядела уже явно и неприкрыто, и мне не хотелось распалять его окончательно: я вполне верил в его широкие связи и возможности.

Я пока ещё молчал, давая А. возможность самому сделать следующий шаг, однако теперь он не слишком торопился: он старался, похоже, понять логику моих действий и поступков, заметно отличающуюся от всего, с чем он обычно сталкивался. Старый деляга и махинатор, безусловно, придерживался иных принципов, и пытался состыковать теперь зияющие прорехи: уж он постарался бы использовать в дальнейшем мои слабости и недостатки, до которых сейчас с явными усилиями старался докопаться. Но главным было не это: совершенно явно он демонстрировал мне глубину пропасти, к краю которой я подошёл, незаметно сам для себя и окружающих, и он – в качестве доброго благодетеля – как бы открывал мне глаза: чтобы я не свалился с неимоверной высоты, превратившись далеко внизу в мешок мяса и раздробленных костей.

Наконец он что-то, видимо, решил. – «А ведь я знаю, что вы думаете: сидит тут такой паук и распускает повсюду паутину, чтобы в неё разная мошкара попадалась. Так ведь думаете? Только вот паутинка наша и слона выдержит – если потребуется, ну да не в этом-то суть. Разве мы стремимся к чему-то дурному? – ни в коем случае. А Р. я люблю не меньше вашего: чтоб вы знали. И светлый-то образ – куда приятнее и краше: чем это паскудство.» – Он ухмыльнулся. – «А я ведь и такое знаю, до чего вы никогда не докопаетесь: при всей находчивости и старательности. Но ведь я не лезу: а ведь мог бы сотворить такую бомбу!» – Судя по всему, он перешёл к новой тактике, стараясь излишней откровенностью выманить меня: но я решил не поддаваться. – «У вас другое положение. И задачи тоже.» – «А насчёт задач: здесь вы, извините, неправы. Задача-то у нас одна: вылезти наверх; и как можно выше. Разве не так?» – Он почти смеялся, ласково и внимательно глядя на меня, уже с помощью открытого цинизма пытаясь пробить мою защиту, пока ещё недоступную и слишком прочную. Я не решился подхватить скользкую тему, и ему пришлось отдуваться дальше. – «Ведь ради чего всё делается-то? Ради проникновения к главной кормушке: там и так уже тесно, а вокруг всё давят и напирают новые претенденты, не считаясь с законами и приличиями. Разумеется, кормушка не одна: их много – вон сколько понаставлено! – только в большинстве-то одна пшеница и просо: вместе с размоченным хлебом. И только одна-единственная: во всём отличается.» – «Это – номенклатура?» – «А хоть и так! Хоть горшком назови: дело не в названии.» – Он снова улыбнулся. – «А вы понятливый. И мне нужны люди понятливые: вроде вас. А со статейками вашими – в газете – я тоже уже ознакомился: талантливо работаете. И хочу предложить вам задание. Разумеется, при условии отказа от вашего нынешнего замысла: с соответствующей компенсацией в ходе сотрудничества.» – Теперь я понимал: он пытался подкупить меня, заманивая в широко расставленную ловушку из паутины: сравнение с ядовитым членистоногим явно выглядело уместно, доказывая ещё больше его ум и деловые качества: А. прекрасно осознавал то впечатление, которое производил на меня.

Я не решился сразу отвечать отказом. – «А нельзя поконкретнее: что за задание? И сколько стоит?» – «Какие мы быстрые!» – Он, похоже, даже оживился: глаза уже довольно смеялись, и если бы я хоть в чём-то доверял ему, то мог бы подумать: он сам уже верит в благополучный для себя исход. – «Да заданьице несложное: пара разоблачительных статеек – и несколько тысяч у вас в кармане: по штуке за каждую. Идёт?» – Предложение выглядело слишком щедро. – «А что разоблачать-то надо?» – «Скоро узнаете. Да и какая вам разница: в конце концов?» – Он был почти прав, если всё это не являлось красиво обставленной ловушкой: ведь если бы объектом оказался некто из достаточно высоких или, например, не вполне официальных, но могущественных кругов, то ведь подставить меня А. мог почти элементарно: один звонок тайного доброжелателя взбешённому статьёй объекту разоблачения – и у меня не оставалось бы шансов на спасение, особенно если факты касались событий последних лет: столь тягостных и неприятных. – «А какие вы можете дать гарантии?» – «Гарантии? Чего гарантии?» – «Гарантии безопасности. И надёжности оплаты.» – Он почти гадливо посмотрел на меня. – «Вот оно как, значит? А простое слово вас уже не устраивает?» – Я мотнул головой. – «Я ему делаю почти фантастическое предложение, ради получения которого – только свистни! – половина репортёров города – да что города: со всех окрестностей слетелись бы, как мухи! – а он мне тут условия выставляет! Вы кому условия тут выставляете: вы знаете?!» – Я молча кивнул. – «Ну так что: вы согласны?!» – Я боялся говорить что-то до конца определённое, и пока подбирал слова, он исподлобья всматривался, пытаясь понять ответ. – «Я могу подумать?» – «Подумать? О чём здесь думать: вы как ребёнок.» – Он что-то поискал под столом. – «Ответ мне нужен сегодня же: до вашего ухода.» – Он откинулся на спинку и расслабился: беседа требовала, безусловно, заметных усилий, и пока я изображал умственные страдания, он мог позволить себе передышку. Я не торопил время: вполне возможно, что мне удалось бы надоесть деловому и активному хозяину кабинета, и я благополучно миновал бы встречу, не взвалив на себя лишнего опасного груза. Слишком уж сильно я рисковал бы тогда, причём риск был и финансовый, и самый тягостный и суровый – для жизни. Пока я обдумывал детали, в кабинете что-то произошло: я обернулся и только тогда увидел секретаршу из прихожей: она катила тележку с чашками, блюдцами и двумя массивными сосудами: надо полагать, с разными видами жидкости.

Мы молча наполнили себе чашки – в сосудах оказались чай и газированная вода; я избрал первое – и секретарша с тележкой также молча удалилась за дверь: сотрудники здесь, похоже, были основательно вышколены.

Всё так же я не спешил с ответом: безусловно ответ являлся отрицательным, да и ради чего имело смысл взваливать на себя лишние заботы, небезопасные и связанные с полной сменой курса: слишком уж серьёзно я относился к памяти актёра, чтобы так вот отказываться от замысла. Сложность состояла в том, что Р. был уже не просто актёром: он стал теперь актёром, избранным свыше для прикрытия тёмных дел и махинаций, ему предстояло превратиться в новую ширму для старых привычных занятий, и слишком уж была велика вероятность неуспеха: канонизированному образу – как обычно – следовало стать вместилищем всех достоинств, и любые попытки опровержения этого должны были – по идее – караться уже свыше. Теперь я намного лучше стал понимать трудности, с которыми мне пришлось столкнуться по пути сюда: слух, видимо, уже начал расползаться по сферам, пока ещё в наибольшей степени приближённым к новому объекту поклонения: кое-кто уже имел соответствующую информацию, и я – как постороннее и непонятное лицо – безусловно выглядел инородно и почти пугающе.

А. уже разобрался с чаем: теперь он внимательно наблюдал за мной. Я сознательно тянул время, стараясь как можно мягче и тоньше уйти от опасности: инициативу я решил предоставить хозяину кабинета.

Наконец я допил: я всё ещё собирался с духом, но А. больше не стал ждать и оставил церемонии. – «Ну так как же: надеюсь, вы готовы?» – «К чему?» – «Вы меня удивляете: придётся вам придать дополнительный импульс; чтобы лучше думалось.» – Я насторожился. – «А вы ребяток моих видели? Которые нас сюда провожали?» – «И что?» – «А то: стоит мне сказать им: а возьмите-ка вы этого Буратину вредного и потрясите над балкончиком – вон там – видите? – и пускай у Буратины что-нибудь из карманов вывалится, чтобы он хорошо видел, как предметы долго опускаются на грешную землю, а ветерок пусть пораскачивает балкончик, но главное при этом, разумеется, чтобы у ребят не дрогнули руки – ведь всякое же случается – а иначе придётся тому Буратине повторить маршрут вышеописанных предметов. Но проделать всё это, разумеется, лучше будет в тёмное время суток: потому как для визитов жуликов и воров ночь наиболее подходящий промежуток: вы со мной согласны?» – Теперь угроза уже была реальная и непосредственная: я не сомневался в наличии на грязном счету бывшего агента наиболее известной из тайных служб тёмных и загадочных дел, и даже возможно – трупов, по которым – поднимаясь выше и выше – хозяин кабинета переступал, строя личную карьеру. Возможно, мне стоило соглашаться с предложением: чтобы потом хитрыми путями от него отказаться, и в то же время не оставить замысел: теперь я видел главного врага, и грязные угрозы подействовали противоположным образом: это была бы борьба за правду – и против лжи. Но неожиданно он глухо и длинно рассмеялся: он ржал с наслаждением, понимая, какого страху нагнал сейчас на меня, и демонстрируя свои скрытые пока возможности, недоступные мне и ставящие меня в другой разряд людей. – «А я пошутил: вы что же – шуток не понимаете? А ещё журналист. Только так и можно вашего брата образумить и поставить на место: чтобы не зарывались. А то видите ли: хочется ему книгу написать. А мне что: не хочется?» – «Так делайте её.» – «Да? Какой умный вы, однако. А сколько стоит моё время: вы знаете?» – Я отрицательно качнул головой. – «Не знаете, а транжирите его, как будто оно только ваше.» – «И чем же вы занимаетесь?» – «А я почти как в том стишке: «владелец заводов, газет, пароходов»: без последнего пункта, правда; на данный момент, разумеется. И мог бы предложить вам недурной вариантец: если оправдаете доверие. Как насчёт должности заместителя главного редактора? Для вашего возраста – просто небывалая карьера. Вам ведь двадцать семь?» – «Двадцать шесть.» – Теперь я ясно видел, с кем имею дело: мне хотелось сказать, что грабители, взявшие банк, тоже чувствовали себя победителями, и корсары, потопившие ограбленное и наполовину уничтоженное судно, безусловно оказывались на вершине успеха, только рано или поздно удача отворачивалась от них и приходила расплата в виде виселицы или электрического стула, но А. вряд ли отнёсся бы сочувственно к такой оценке. – «Так это совсем даже здорово! У меня несколько изданий: я мог бы предоставить даже свободу выбора. При соответствующем подходе.» – Предложение выглядело слишком даже солидно: ставки ползли вверх, и если игра не была подстроена, то на самом деле сотрудничество могло дать очень много. Хотя в любой момент он мог забыть об обещании. – «А если я всё-таки не соглашусь?» – Я решился на резкий выпад. Теперь он уже с огромным интересом и даже уважением наблюдал за мной. – «Вы знаете: я уже полчаса пытаюсь понять: ради чего вы стараетесь? И мне – представьте – не удаётся.» – «Ради истины.» – «Истины?» – Он наморщил лоб, и, как мне показалось, изумился. Но соображал он быстро. – «Истины? Так вы из этих, значит – из идеалистов: которым кроме истины ничего и не надо?» – «Почему же: мне много что надо.» – «Понимаю, понимаю.» – Он задумался. – «И много она вам дала?» – На риторические вопросы я решил не отвечать. – «И самое главное: а кому она нужна-то? Знаете что: вы постойте-ка у подъезда этого здания и задайте сотне человек вопрос: насчёт истины. И как вы думаете, какой получите результат?» – Он говорил напористо и в то же время весело: столь тривиальный результат – вместо которого он наверняка предполагал нечто более серьёзное – например, происки влиятельных конкурентов – казался ему, видимо, легкоразрешимой задачей. – «Они ничего не понимают: почти все.» – «Разумеется: а зачем им вообще надо: понимать-то?! У них ведь что главное-то: знаете? А главное у них: понимание того, с какой стороны у бутерброда намазано масло. И с какого боку к данному бутерброду подойти требуется: чтобы пожирнее вышло.» – «Не у всех так.» – «Правильно: у девяноста пяти из ста; или нет: скорее девяноста девяти. Прочее же их не интересует: это стадо баранов. А где есть стадо: должен быть ведь и пастух.» – «Уж не вы ли?» – «А почему и нет-то: кто смел – тот ведь и съел-то. А прочим достаются уже объедки. Или вы не согласны?» – По существу он говорил правду, и я только кивнул головой. – «Они ведь все бездуховны, и без нас метались бы хаотично: водку бы жрали и наркотиками закусывали.» – «Они и так уже это делают.» – «Правильно! Потому как мы только приступаем: к наведению порядка-то. Вы что думаете: это так просто? В одну сторону – овец, в другую – ягнят, и даже по возрастам и категориям: не так-то просто всё это делается. И без духовных авторитетов – нам никак даже нельзя.» – Разговор развивался в неожиданном направлении: в предчувствии победы он выкладывал уже такие сведения, в какие вряд ли имел право посвящать чужих: осторожность изменила ему. – «Подобные эксперименты обычно плохо кончаются.» – «Да? Ну и что: зато у них есть обыкновение тянуться достаточно долго. И двух десятилетий нам вполне будет достаточно.» – Теперь он выглядел ещё откровеннее: срок оставшейся собственной жизни он, судя по всему, определял в близкую цифру. Мне стало неприятно: сейчас я реально ощутил, в каких руках находится моя судьба и судьба многих других, не знающих пока ничего и не подозревающих возможных опасностей и угроз: они приблизились и показались наконец из-за тумана неясной возни и суеты, и я только теперь почувствовал страх.

Но слишком опасно было показывать это хозяину кабинета: он мог воспользоваться им и довести дело до конца. Теперь он покровительственно взирал на меня, дожидаясь, возможно, моего последнего слова: но я не собирался облегчать ему жизни, и А. снова пришлось взять инициативу на себя. – «Так что вам остаётся только одно. И можете не обижаться: такие предложения я нечасто делаю. А мог бы и по-другому: как с тем Буратиной – помните?» – Он ухмыльнулся: могло даже показаться, что он имел в виду нечто, что произошло на самом деле: а не было лишь пустой фантазией. – «И ведь девяносто девять из ста могут только позавидовать вам: они ведь силы-то на что всё больше тратят? Чтоб вскарабкаться как можно выше: тут тебе и травка помягче, и климат поприятнее. И прочие удобства: с трудом перечислимые. Ну так что же?» – «Я отказываюсь.» – Сам не знаю по какой причине: я не мог сказать по-другому, и пока самоуверенный хозяин кабинета и хозяин многого другого пытался осознать ответ, я быстро поднялся на ноги: я подошёл к двери, в любой момент выжидая, не вызовет ли А. подкреплений. У самой двери я обернулся. – «Извините. И прощайте.» – Я всё-таки заметил, каким тупым взглядом он смотрит на меня: я не решился ждать дальше и открыл дверь. Охранник спокойно сидел на стуле и только проводил меня глазами: он явно не получал команды на задержание, и только буркнул в радиотелефон несколько слов: касавшихся, судя про всему, моего отбытия из конторы. Я быстро прошёл длинный коридор: в последней комнате была почти идиллия: секретарша пудрила лицо и болтала со вторым охранником – более высоким и внушительным: я не стал прощаться, и аккуратно закрыл за собой дверь, и только здесь вздохнул: мерзкий паук так всё же и не решился на открытую борьбу, и теперь – наверняка – мне предстояла борьба подковёрная, хорошо наверняка знакомая хозяину высокого кабинета, где мне одному предстояло противостоять всей банде: наверняка ведь он должен был теперь организовать правильную осаду, и – уже очевидно – звонок организовывался именно им, и неизвестно было, смогу ли я всё выдержать и довести такое невинное и обычное дело до логичного конца.

Я пока не собирался сдаваться: в тот же день вечером я смог наконец дозвониться бывшему другу Р.: когда-то они посещали вместе занятия в институте, вскоре оставленном будущим кумиром и героем поколения; однако совершенно никакого воздействия данный уход не оказал на отношения, продолжавшиеся уже несколько лет до того: они продолжали общаться в свободное от учёбы время, проводя его в попойках и прочих развлечениях, не всегда столь уж мирных и безобидных. Если бы участником компании не оказался Р. – впоследствии кумир поколения – то вполне допустимо было бы именовать их просто бандой: что подтверждалось судьбой одного из участников, отсидевшего срок за хулиганство. Вполне возможно, что отмотавший срок на самом деле покрывал общую вину, которая – в случае распространения на всех участников – привела бы к значительно более тяжким последствиям: включая удлинённые сроки отсидки и поломанные карьеры. Так что принявший на себя удар на самом деле оказывал влияние на искусство: с подобным пятном в личном деле молодому начинающему актёру никогда не позволили бы выйти на сцену, и влияние могущественного родителя – ещё раньше в школе позволившее миновать некоторые трудности – здесь уж вряд ли имело шансы оказать благотворное действие: его бы с треском выставили из театрального института, и почти наверняка Р. продолжил бы путь вниз – по наклонной плоскости.

Однако такого не случилось: У. один полностью отдувался за приятелей и собутыльников, позволив многим из них чего-то добиться в жизни. Сам же У. – по понятным причинам – оказался в числе неудачников: выйдя через год или два из мест заключения, он работал в различных областях, не требовавших строгого отбора и отсеивания кандидатов. Насколько мне было известно, он продолжал поддерживать отношения с Р., хотя и менее активно: эта часть воспоминаний У. была прописана значительно туманнее, и во всём этом мне и хотелось разобраться.