Расследование

Что же касается отношений Р. со слабым полом, то ничего удивительного не было в тех многочисленных победах и приключениях, слабые воспоминания о которых и сейчас ещё бороздили умы: гениальному и по-настоящему привлекательному человеку оказалось многое доступно и дозволено, и он не стесняясь использовал свои преимущества, не слишком считаясь с официальной точкой зрения и собственным семейным положением. Началось это – как я уже знал – сразу после первой женитьбы: тогда он только распробовал свободу, но по-настоящему стал раскрываться уже позже. Даже вторая женитьба не образумила его и не заставила даже просто убавить темп, в котором он менял любовниц: одна из них и стала его новой женой. Надо думать, он не слишком скрывал от неё очевидную реальность, потому что второй брак продолжался также не слишком долго: он женился повторно через год после окончания театрального института, когда был молодым начинающим актёром в одном из самых молодых тогда театров города.

Даже лучшие друзья находились в шоке из-за непонятного тогда никому события: некие предвестия той славы, что в конце недолгой жизни всё-таки успела накрыть Р. своим крылом, уже начинали рокотать на горизонте, и во всяком случае посещавшим театр и видевшим будущего кумира была очевидна его великая стезя; когда же в самый разгар великой работы, которая шла всерьёз в нём самом и проявлялась время от времени на сцене, побуждая обратиться к великим примерам и сравнениям, он всё-таки совершил свой никому не понятный шаг – все оказались разочарованы. Пока он ещё не стал любимцем публики, из-за которого во время аншлагов возникали уличные пробки и почти невозможно было добраться домой из-за дежуривших в самых неподходящих местах поклонников и главное поклонниц: он снова жил у родителей, видимо, сумев как-то помириться и восстановить почти прерванные связи, хотя и не всегда по понятным причинам приходил домой ночевать. Он находился ещё в начале пути к вершине; главный режиссёр не доверял пока ему главных ролей, но и второстепенное он делал так, что многие ведущие актёры могли позавидовать новичку, и, надо думать, без сопутствующих интриг дело не обходилось. Во всяком случае далеко не сразу талант Р. начинал находить достойное применение и воплощаться в образы, ставшие классикой поколения: здесь был и весьма своеобразный Хлестаков – вершина всего раннего периода, и пара достаточно значительных ролей в шекспировских пьесах, и кое-что из традиционной русской классики: уже тогда диапазон ролей и образов простирался от лёгкой иронии до тяжелейшего гротеска, включая также большую часть всех жанров и направлений театрального искусства. Многие не понимали Р., считая его всеядным и предсказывая скорый закат карьеры: вот ещё чуть-чуть, и он не выдержит – но он совершенно не хотел считаться с сумрачными прогнозами и поднимался выше и выше, отходя ещё и от тех заученных азбучных истин, на которых был воспитан. Если бы теперь он попался на глазам былым учителям, выпустившим его за двери сначала школы, а потом театрального института, то вполне возможно, что у наставников возникло бы горячее желание забрать соответствующие выпускные документы обратно, но ошибка была уже сделана и никто не мог её исправить: разумеется, кроме соответствующих органов. Вольномыслие, естественно, не принадлежало качествам, считавшимся положительными и требующими поощрения, и вполне естественно, что с приходом Р. в театр за ним установилось негласное наблюдение, по результатам которого можно было предпринять адекватные действия; помимо всего прочего сам театр вместе с его режиссёром также числились в списке негласных подшефных у той же организации, хотя до поры до времени явного нажима и воздействия почему-то на театр и не оказывалось. Возможно, дело заключалось в его популярности и той волне успеха, на которой никому не известная труппа с достаточно молодым руководителем пребывала в течение нескольких лет: волна несла их мимо скал и рифов, пока ещё не выраставших резко на самом пути и не дырявивших не слишком прочные борта. Это оказался самый удачный период, о котором потом во времена наступления трудностей всегда с благоговением вспоминали: спектакли выпускались если и не в срок и не совсем в том окончательном виде, к какому существовало максимальное стремление, то во всяком случае с не очень значительными поправками и купюрами, дававшими возможность понять первоначальный замысел. Р., конечно же, являлся активным участником постановочного процесса, вмешиваясь уже тогда в дела, не относящиеся к его компетенции, хотя пока ещё с ним не очень считались, объясняя излишнюю горячность молодостью и желанием выделиться, показать себя на общем фоне. Что-то здесь было, наверно, справедливо, но никто пока не знал истинных глубочайших возможностей, скрывавшихся внутри Р. и до поры не выходивших наружу: его умение из пустой посредственной пьесы сделать нечто вполне приемлемое и даже иногда достаточно интересное ещё не смогло из-за внешнего сопротивления проявиться в полной мере, и, как и прежде, Р. считался человеком с трудным и вредным характером.

На фоне таких процессов разворачивалась совсем другая жизнь: весь коллектив театра находился в курсе амурных дел самого талантливого из молодых актёров, хотя Р. и не стремился оповещать о своих очередных успехах; друзья и собутыльники – в том числе из театральной среды – делали это намного лучше, чем если бы Р. сам задумал устроить себе рекламу. Их близость с таким человеком отбрасывала и на них тоже часть славы, заставляя как бы поделиться слишком тяжёлым грузом, который великому человеку сложно оказывалось нести в одиночку, но и сам Р. в конце концов не выступал против: отдать часть такой славы он соглашался кому угодно, не являясь ни грязным бабником, ни тривиальным донжуаном. Он был выше и завоёвывал сердца при помощи того же дара, который приносил ему потом любовь миллионов людей, видевших его на сцене и по телевизору: это был дар убеждения и дар любви – самой по себе, независимо от объекта и точки приложения, и там, где у обычного среднего актёра проявлялась лишь более-менее удачная игра, у него возникал ослепительный поток света, истекавший из самых глубин души и делавший воздух и мир вокруг ярким и тёплым. Совершенно естественно, что на тепло – как мотыльки – слетались поклонницы, и требовалось уже как-то упорядочить и наладить отношения, не допуская их превращения в главную помеху жизни и творчеству. Большую часть жизни Р. успешно справлялся с задачей, и только незадолго до конца – когда возникли сложности и трения с последней женой – его положение стало неприятным и двусмысленным: сразу несколько оставленных им бывших любовниц попробовали воспользоваться ситуацией и вернуть Р. снова себе, но у них ничего не вышло: волевые качества, надо признать, у последней жены были развиты достаточно сильно, и в титанической борьбе, разгоревшейся потом, она одолела соперниц и отстояла свои права на уже почти спившегося супруга.

Но это случилось уже почти в самом конце жизни, а до того были бесчисленные похождения, после одного из которых Р. оказался во второй раз пойман и приручён – уже по непонятной причине: о любви, насколько я знал, речь там не шла, и причины, надо думать, выглядели проще и приземлённее. Хотя женитьба мало повлияла на поведение Р.: его свобода не была – как и до того – чем-то ограничена и он вёл прежний образ жизни, кончившийся через два с половиной года разводом и грандиозным скандалом, ставшим даже достоянием неясных сплетен и шушуканий. Судя по всему, вторая жена не смогла долго выдерживать проделки и шалости Р., которыми при других обстоятельствах оказались бы заполнены разделы скандальной хроники в многочисленных печатных изданиях, в данном же случае переживания выпадали на её долю, и, естественно, отравляли и так нелёгкую жизнь. Возможно как раз тогда и проявилась впервые тяжёлая неизлечимая болезнь: года три или четыре она ещё пыталась бороться, но – оставленная и забытая – всё-таки сдалась и тихо умерла, не оставив о себе никакой памяти: я знал только год её рождения и дату смерти и видел почти случайно старую затемнённую фотографию, на которой маленькая толстенькая брюнетка сидела в обнимку с Р. – недолгим мужем и будущей звездой театральной сцены.

Не мне было судить его и выносить приговор: меня интересовали всего лишь реальные факты, и когда мне совершенно безболезненно удалось договориться о встрече назавтра с последней женой Р., я был доволен. Судя по всему, она не знала о моих недругах и с нею можно было иметь дело без боязни оказаться в неприятной ситуации, и когда на следующий день я подошёл к дверям указанной квартиры, то почему-то сразу подумал, что сегодняшний день принесёт удачу. Ждал я недолго: после быстрого разглядывания в глазок шумно застучали и защёлкали замки и дверь распахнулась – внутрь, чего я совершенно не предвидел, отступая в сторону перед возникшим неожиданно мужчиной.

«Здравствуйте, извините, это квартира вдовы Р. – Екатерины Семёновны?» – «Да.» – «Мне назначено: как раз на два часа.» – Я специально обнажил на левой руке часы, но мужчина уже отошёл в сторону, давая мне дорогу: видимо, он находился в курсе. Очень пристально смотрел он на меня, но я решил пока игнорировать его: немолодой мужчина не был никак связан с целью визита. Я прошёл дальше по коридору: слева находилась дверь, но музыка звучала в следующих комнатах, и я двинулся вперёд, пока не попал в большой светлый зал: видимо, здесь было что-то вроде гостиной, потому что примерно в середине стоял круглый накрытый стол, и рядом на диване сидели две женщины: одна молодая и одна старая. Они играли в карты, а музыка гремела не у них, а дальше: там, видимо, находился ещё кто-то.

Когда они наконец заметили меня и повернулись, я увидел, что на самом деле одна из них совсем молодая – скорее всего даже школьница, но вторая безусловно была вдова Р.: по книге я знал, что она моложе великого актёра на десять лет. Они с любопытством уставились; подоспевший мужчина уже стоял рядом и показывал что-то знаками: возможно, его интересовало отношение хозяев к моей личности и при неудачном стечении меня могли попросить отсюда; наконец мне надоело переглядывание, и я решил проявить инициативу. – «Здравствуйте: я тот самый человек, с которым вы договорились встретиться в два часа. А это – насколько я понимаю – ваша дочь?» – Я попробовал приятно улыбнуться, и судя по всему, мне это удалось: вдова тоже улыбнулась, а потом очередь дошла и до девушки. Незнакомца я игнорировал. – «Прошу вас: садитесь. Вот сюда.» – Хозяйка показала кресло напротив дивана. Незнакомец не уходил: он плюхнулся неподалёку в другое кресло и по-наглому разглядывал меня. – «Вы что хотите: чай или кофе?» – «Если можно – кофе.» – «Налей, Светочка.» – Хозяйка впервые обратилась к дочери, и мне стало наконец ясно, как её зовут. Кофе нашёлся здесь же на столе: под газетой оказалсиь спрятаны запасы посуды и несколько банок, в одной из которых находился порошок. – «Да, познакомьтесь: Иван Кириллович; близкий нашей семье человек.» – Я обернулся к мужчине и вежливо кивнул; мужчина сделал то же, но не очень охотно и приветливо: похоже, он мне не доверял. – «У вас кто-то ещё есть?» – Я показал головой в сторону закрытой двери, гремела музыка. – «Там Игорь: мой сын. Пускай занимается, лучше его не отвлекать.» – «Но потом он выйдет?» – «Почему бы и нет?» – «Ну хорошо, перейдём к делу.» – Я отхлебнул кофе и порылся в сумке, доставая блокнот с ручкой; мужчина всё так же пристально следил за мной. – «Я по-моему говорил вам, что меня интересуют разные моменты биографии вашего… мужа.» – «Им многие интересуются: и не только в этой стране… Иван, откуда мы получали запросы?» – Мужчина встрепенулся. – «А? Пожалуйста: из Польши, из Германии, из Голландии. И из самой Америки: с предложением о книге.» – «То есть?» – «Два первые предложения из журналов: так, ерунда, но два других намного серьёзней: они хотят книгу воспоминаний.» – «И что же?» – Я уже начинал чувствовать некую натянутость атмосферы: здесь далеко не всё выглядело чисто и свободно. – «Сейчас мы как раз работаем над этим. А вас что интересует?» – «Да знаете…» – Я замялся, не зная, что можно открыть, а от чего лучше воздержаться. – «Чем больше, тем лучше: меня интересует всё.» – Я сразу почувствовал, что мужчина насторожился и уже по-настоящему со злостью стал смотреть на меня. – «Ничего ему не давай!» – Такой перемены не ожидала, скорее всего, даже вдова. – «Ну зачем так, Иван: он же гость, и не могу же я его просто так выпроводить. А может, мы ещё и договоримся о чём-нибудь.» – Она попыталась слишком широкой и натянутой улыбкой смягчить атмосферу, заглаживая грубость друга семьи, и это почти удалось: мужчина расслабился, и сразу стало поспокойнее. – «Что вы имеете в виду?» – Теперь уже она слегка замялась, выбирая подходящие слова. – «Насколько я понимаю, вы работаете в солидной газете; то есть вас там не напрасно держат.» – Я кивнул. – «И довести до приемлемого состояния рукопись книги – вам вполне по силам?» – Она, видимо, прекрасно разбиралась в том, с какой стороны бутерброда должно находиться масло: неудивительно, что ей удалось подцепить и в сложных ситуациях в своё время удержать великого актёра: нюх у неё был развит безукоризненно. – «Вы что же: имеете в виду свою книгу воспоминаний?» – «Да.» – Она опять сладко улыбнулась, пытаясь изобразить светскую даму. – «Но ведь это так просто не делается: это тяжёлая и трудная работа.» – «А вы и не будете так просто: вы получите взамен то, что вас интересует.» – Я обернулся к другу семьи, проверяя его реакцию; он вёл себя невозмутимо и почти спокойно: возможно, он предвидел такое предложение. Однако предложение на самом деле выглядело слишком серьёзно, чтобы давать на него здесь же ответ; оно могло дать многое из недостающего, и я почти готов был уже согласиться с необходимостью тяжёлого дополнительного труда, но неожиданно вспомнил: а где была гарантия того, что материалы окажутся достоверными и объективными, а не состряпанными и откровенно придуманными, как многое содержащееся в книге А.: ведь А. выступал её покровителем, и таким образом меня просто могли грубо использовать и вышвырнуть вон. Ни в коем случае не стоило делать опрометчивых поступков и разбрасываться обещаниями, могущими привести к тяжёлым последствиям. Я ещё старательно делал вид, что прикидываю: соглашаться или нет? – но на самом деле уже было ясно: такая идея мне не подходила, и следовало аккуратно отклонить её, в то же время не испортив отношений: пока не всё было здесь использовано, и стоило продолжать выяснение подробностей.

«Знаете, я не могу сегодня уже ответить на ваше предложение – положительно! только положительно – я хочу сказать: разве может быть другой ответ? Просто я сейчас очень загружен, а подобная работа – как вы понимаете – потребует массу времени и сил, так что: давайте отложим на недельку?» – Во время путанного и петляющего ответа я специально следил за вдовой, но чувства ей удалось удержать при себе, и я так и не понял, обманул я её или нет: в актёрском деле она тоже обладала кое-какими навыками. Она никак не реагировала, и только когда внезапно открылась дверь, за которой наконец стихла музыка, заметно вздрогнула: сначала в комнату с громким ворчанием выбежала маленькая собачка, а потом из-за косяка высунулась почти наголо обритая голова: похоже – это и был сын Р. и Екатерины Семёновны.

Однако сначала мне пришлось заняться собачкой: она вертелась рядом и обнюхивала мои ноги, не решаясь пока вцепиться, но и не успокаиваясь: она всё ещё раздумывала, с какой степенью лояльности следует относиться ко мне. Сразу же возник спор: кто должен выгуливать Джека, после чего я смог узнать достаточно много нового: сколько Джеку лет и месяцев, какой он породы – естественно, дворняжку не стали бы держать в таком доме – и сколько времени каждый из членов семьи за последние несколько недель посвятил ему: дочь оказалась явно в выигрыше, поскольку почти половина прогулок пришлась на её долю, вдова тоже не слишком отставала – и явным бездельником и лоботрясом выглядел сын. Он отчаянно защищался, ссылаясь на загруженность самыми разнообразными видами деятельности: работа в театре, насколько я понял, была лишь одним из нескольких направлений – но когда против него выступил и молчавший до сих пор друг семьи и уже втроём они навалились на одинокую жертву, а потом вступил Джек, развивая кутерьму ещё дальше – он не выдержал. Он быстро вернулся в свою комнату и через минуту показался одетым для улицы: дочь уже привязала к ошейнику поводок и дала ему в руку; перед уходом он наконец заметил присутствие постороннего и небрежно кивнул мне. Возможно, для него тут не было ничего нового и необычного: он быстро вышел в коридор и с тявкающим и суетящимся Джеком покинул квартиру: я слышал негромкий хлопок двери и удаляющийся и затихающий шум.

Далеко не сразу затем хозяева успокоились: ещё пару минут они вспоминали старые обиды и неловкости, совершенно забыв обо мне и о том разговоре, который шёл недавно: меня словно здесь уже не было, и даже друг семьи не проявлял ко мне больше чувств, сосредоточившись на семейном. Я прикидывал, а сколько же это ещё продолжится, но абсолютно неожиданно в настроении вдовы что-то изменилось; она кончила стонать и обратилась наконец ко мне. – «Ах, извините: наши внутренние дела вам совершенно неинтересны.» – «Ну почему: то, чем живёт семья великого актёра, всем должно быть интересно.» – Она в очередной раз широко улыбнулась. – «И если уж мы коснулись этой стороны, то дети и наследники великих людей – я нисколько не преувеличиваю – тоже должны находиться в центре общего внимания. Взять хотя бы вашего сына…» – «Да?» – «Чем он занимается, где работает: здесь ведь нет ничего тайного?» – Она задумалась, но, видимо, ничего особенного такая информация не могла дать, и ради приличий об этом можно и даже нужно было рассказать журналисту из газеты. – «Ну, Игорьку сейчас двадцать четыре: самые лучшие годы, не так ли? А недавно он закончил институт киноискусства: гены, гены – что тут можно поделать? но пока к сожалению ещё не снимался. Вы же понимаете: если бы отец был жив – другое дело: все бы так и плясали вокруг, а так: кому мы нужны?» – Она вздохнула, и мне непонятно было, искренне она говорит или оправдывает невезение либо бездарность наследника династии. – «Но вообще он работает в театре…» – «В том же самом?!» – «Какое там: без интриг здесь ничего не добьёшься, а особенно в его профессии и при его положении: все так и норовят как-то использовать его мнимые связи, а когда обнаруживается, что и связей-то никаких нет и вообще он не любит в эти дела лезть – сразу бросают и ничем не хотят помочь.» – «Но разве вы не знакомы с режиссёром: у них ведь с Р. была чуть ли не дружба?..» – «Ах, какие знакомства: им сейчас совершенно не до того; а мой мальчик работает в одном молодёжном театре, и руководитель просто в восторге от него.» – «А что за театр?» – Она сразу замялась. – «Ну… я не помню название. Но какая разница: где бы он ни работал, о нём я слышу пока только хорошее.» – Попытка уйти в сторону не осталась незамеченной, и ещё одно небольшое лицемерие отложилось у меня в памяти. – «Я понял так, что он ещё где-то работает?..» – «Всем сейчас приходится нелегко: он подрабатывает у друзей.» – «И в качестве кого?» – «Вы мне задаёте вопросы, как будто вы следователь…» – Неожиданно вылез друг семьи. – «Я же говорил: нельзя ему верить. А может, он не журналист?..» – Вдова сразу впилась в меня взглядом, и вместе с другом семьи на пару они в упор стали осматривать меня, как бы выискивая незамеченные раньше подтверждения опасности. Но у меня явно не было ничего компрометирующего, и когда я достал из кармана редакционное удостоверение и протянул его через стол вдове – хотя друг семьи явно порывался перехватить его – я успокоился сам и почти погасил недоверие; единственный источник тревоги находился в соседнем кресле, но намеренно не спеша я допил кофе, прикусывая лежащим здесь же печеньем, и только тогда бросил взгляд в сторону вдовы: надо думать, она не являлась специалистом по документам, и помимо того, что в моём удостоверении было написано, а именно что я числюсь штатным сотрудником редакции такой-то газеты, зарегистрированной в таком-то городе под таким-то номером – больше там ничего не было, и она усиленно думала, можно ли этой корочке доверять. – «А ты у него паспорт спроси: удостоверения я какие угодно достану.» – Друг семьи снова подал свой голос, и поверх документа на меня снова уставился недоверчивый хитрый взгляд. – «Пожалуйста.» – Я быстро расстегнул молнию на сумке и вынул из потаённых глубин свой главный оправдательный документ.

Минуты две вдова сверяла сначала фотографию, а потом фамилию и зачем-то полезла даже на последние страницы: ничего интересного и заслуживающего пристального внимания там обнаружено не было, и наконец она протянула мне документы обратно через стол, отстранив при этом настырного друга семьи. Мужчина был очень недоволен, но окончательное слово, судя по всему, было здесь за вдовой. Она вернула мне документы и вместе с ними также и доверие, и несмотря на ворчание сбоку, в очередной раз приятно улыбнулась, завершая инцидент. Про сына мне спрашивать уже не хотелось: оставалась ещё дочь, сидевшая здесь же рядом с матерью, и жестами я попытался показать свой интерес.

Вдова не сразу поняла меня, я опять сделал внятный намёк и уже словами объяснил свои движения: теперь мне было интересно узнать что-то о дочери великого человека. – «А что дочь? Она ещё школьница, в этом году заканчивает. Дальше, я надеюсь, пойдёт по моим стопам. Ты ведь пойдёшь?» – Вопрос оказался неожиданным, и дочь захлопала глазами, ничего не говоря вслух: какая-то она была нерешительная и вялая, и пока она старалась сообразить, что от неё требуется в данной ситуации, мать снова взяла инициативу в свои руки. – «Она стесняется; но даже не сомневайтесь: пойдёт.» – Она довольно усмехнулась и колыхнула мощным телом: только сейчас я заметил, какая она упитанная и массивная. – «А кем, извините, вы работаете?» – «Я? Работаю? Я имела в виду свою предыдущую специальность. А вы не знали? Я ведь была манекенщицей.» – Вдова неожиданно поднялась, так что завибрировал даже диван, на котором она сидела, и повернулась вокруг оси. Зрелище было малоинтересное: на первоначальный скелет, судя по всему, нарос не один десяток слоёв жира, поглотив и расплющив, возможно, даже стройное раньше тело, так что в данном случае она напрасно демонстрировала мне следы былой привлекательности. – «Ну как?» – Я замялся. – «Может быть, может быть. А если она?..» – Дочери пришлось подняться: скованно и напряжённо уставилась она куда-то вверх, а потом неожиданно сорвалась с места и бросилась в комнату, где раньше гремела музыка и находился её брат. Вдова оторопела: совершенно не того, видимо, ждала она сейчас от дочери; но и друг семьи тоже не остался в стороне. – «Не хочет, значит.» – Он неожиданно засморкался и закашлял, выдавая долго скрываемое болезненное состояние, и под трубные звуки вдова опустилась вниз, демонстрируя уже некоторую растерянность и разочарование. Про меня они как бы забыли, хотя именно я подал провокационную идею: возможно, разлад длился уже давно и на самом деле ничего существенного я всё-таки не внёс в семейные дела и отношения.

Я переждал ещё минуту, пока друг семьи не закончил кашлять и не успокоился; присутствовать при ещё одном семейном скандале мне совершенно не хотелось, но покидать жилище, связанное с последними годами жизни Р., казалось пока рановато: здесь требовалось выжимать всё что только можно, поскольку второй визит по понятным причинам вряд ли мог состояться. Надо было использовать временную потерю внимания и растерянность, и я поспешно взял инициативу на себя. – «Но сейчас вы не работаете?» – «Нет.» – Она кивнула в сторону друга семьи. – «Вот он мне помог.» – «В каком смысле?» – «Устроил пенсию; раньше срока, естественно, и к тому же как вдове и наследнице великого актёра. А что это вы всё выведываете и лезете: куда вас не просят?..» – Неожиданный вопрос грозил настоящими неприятностями, но в прихожей резко затренькал звонок и у двери явно завозились и затопали, и другу семьи как самому подвижному из остававшихся в комнате пришлось сходить и впустить сына Р. с собакой. Видимо, они хорошо нагулялись и устали, потому что собака запрыгала и загавкала, выражая нетерпение; кроме того сын, видимо, замёрз: он схватил чайник и понёс его на кухню. Собака наконец получила своё: хозяйка не захотела оставлять Джека в одиночестве и принесла миску с едой из прихожей в комнату. Собака чавкала и давилась, а хозяйка уже вернулась к дивану и снова заняла прежнюю боевую позицию, с высоты которой моё положение снова стало шатким и неустойчивым.

«Вы о чём-то таком спрашивали, а я, извините, уже забыла…» – То ли она на самом деле забыла мой настойчивый вопрос, то ли использовала временную хитрость с далеко идущими последствиями: но я решил отбиваться до конца и продлевать своё присутствие здесь всеми возможными способами. – «А вы не будете возражать, если ваш сын что-нибудь о себе расскажет?» – Она сначала тупо уставилась на меня, а потом передвинула взгляд на друга семьи, который постоянно находился на страже её интересов и во всём искал опасности, но здесь он почему-то промолчал. – «Его зовут Игорь?» – Она снова кивнула, и я – не решившись покинуть комнату и лишиться таким образом верховного присмотра – стал ждать его возвращения с кухни.

Ждал я недолго: он появился, неся в одной руке дымящийся чайник, а в другой сжимая остатки бутерброда с колбасой, из-за чего сразу же возникла новая потасовка: колбаса, оказывается, была предназначена для собаки, с чем Джек сразу же согласился, загавкав на похитителя, а для общего употребления в глубине холодильника лежал батон салями, и в результате виновнику пришлось разделить остатки с Джеком, что тому конечно же понравилось; они честно разделили мокрые розовые кусочки, и Джек зачавкал дальше у своей миски, поглядывая на меня настороженным и не до конца доверяющим взглядом, а я наконец получил возможность пообщаться с сыном и наследником великого актёра.

Он был мало похож внешне на великого предка: возможно, сильно мешал его облик и почти полное отсутствие волос на голове; где-нибудь на улице я просто прошёл бы мимо, не обратив внимания на худощавого слегка дебильного на вид парня, и его насупленность можно было принять даже за полное отсутствие интеллекта, но я не стал поддаваться первичному впечатлению и приступил к делу, стараясь не задевать чувствительные антенны сидящих рядом заинтересованных зрителей. – «Игорь, я журналист и пришёл по делу: меня интересует твой отец.» – Мы были почти ровесниками, и я мог позволить себе достаточно вольные отношения с ним: так мне казалось. – «И на что тебе сдался мой папаша?» – Я сразу заметил напряжение на лице вдовы. – «Он нужен не только мне, но и миллионам людей, которые помнят и любят его.» – «Они-то, может, и помнят, но я, честно говоря, не очень.» – «Игорь!» – Вдова наконец не выдержала. – «Хотя бы постыдился: при посторонних-то!» – «А чего мне стыдиться? Пьянчуги этого? Пускай он сам стыдится – если сможет, конечно.» – Такое богохульство и оскорбление было странно и нелепо слышать от единственного сына и главного наследника; даже друг семьи сбоку от меня не выдержал и вскочил: он собирался на что-то указать и явно прочесть нотацию, но Игорь успел раньше. – «Да! И нечего мне тут тыкать и указывать: что говорю, то и есть, и все ваши шуры-муры мне давно осточертели!» – Он явно обращался и к матери, и к другу семьи, не ожидавшему такого всплеска энергии и чёрной неблагодарности; вдова застыла на диване, и я не представлял, чем может кончиться инцидент, но сын Р. неожиданно почти бросил чашку на стол, разлив кофе по белоснежной скатерти, и убежал в свою комнату, хлопнув дверью. Где-то под столом залаяла и заскулила собака, и я понял, что мой визит сюда подходит к завершению. Вдова ещё сидела, уставившись куда-то в пол, где возился Джек, а я начал собирать вещи; совсем ненамного опередил я её желание. – «Вам надо уйти.» – Я обречённо кивнул и поднялся; друг семьи молча проводил меня до прихожей и открыл дверь; я тихо попрощался и извинился, но он меня уже не слышал и весь был там, внутри, где – судя по всему – готовился и набирал силу – многократно превосходящую всё предыдущее – новый семейный скандал.

Когда я выбрался из подъезда, светило солнце и поддувал тёплый ветерок; не требовалось больше что-то изображать из себя или наоборот скрывать очевидные вещи: я совсем отвык за два с лишним часа от нормального обращения и теперь возвращался в прежнее состояние. Я собирался сегодня всё-таки дозвониться бывшему другу Р.: надо было искать следующие источники информации. Кто же мог предположить, что в самом естественном и близком Р. месте меня может ждать полный провал, и хорошо ещё, если он не повлечёт за собой очередных неприятных последствий: я надеялся, что вдова не слишком серьёзно отнесётся к моему обещанию помочь в её работе с книгой воспоминаний, и вряд ли она могла запомнить мои данные. На худой конец пришлось бы реально загрузить себя сверх меры текущей газетной работой, так что даже самый пристрастный человек смог бы подтвердить, что я совершенно не в состоянии помочь ей, и потом уже дело можно было с помощью долгой системы отсрочек и отговорок затянуть и наконец спустить на тормозах. Газетная практика давала большой опыт: кто же обходился без этого в многочисленных мелких стычках и редких побоищах, когда речь шла о результатах многих дней и ночей и даже задевались личные интересы? Я медленно шёл в сторону метро, прикидывая ближайшие последствия сегодняшнего визита, и совершенно не замечал окружающего: суетливо бегали машины, шмыгали прохожие, и когда кто-то неожиданно дёрнул меня за руку, я опешил и остановился. Сбоку от меня стояла высокая девушка, в которой я наконец узнал дочь Р.; она почти униженно смотрела на меня, и я решился первым задать вопрос. – «Вы что-то хотели мне рассказать?» – «Да.» – «Пойдёмте тогда куда-нибудь: здесь неудобно.» – «Я не могу. Мне надо быстро.» – Я осмотрелся. – «Тогда отойдём в сторону.» – Она послушно двинулась за мной, и мы остановились у глухой стены дома, где вряд ли кто-то мог помешать нам. – «И что вы хотели?» – «Знаете, вы не должны винить маму, она просто курица, и ничего не понимает…» – «Чего не понимает?» – «Ну, во всём виноват этот паук: мы так и зовём его про себя: «тарантул.» – «Вы про друга семьи?» – «Да: он мамин любовник. Ведь знаете, когда умер отец, мы остались совсем одни, и никто не хотел нам помогать, а потом откуда-то вылез он и всю её опутал паутиной.» – «Вообще я бы не сказал, что ваш «тарантул» определяет жизнь в доме.» – «Это при чужих так.» – Она тяжело вздохнула и всхлипнула. – «А мать – она глупая и ничем на самом деле не управляет, а зависит от него. Он как-то устроил ей пенсию за отца, но таких денег, конечно же, не хватает, и он даёт ей лично. Я всё видела и знаю.» – Она замолчала. – «И ещё: он теперь и ко мне пристаёт, а если мать узнает, она скорее меня выгонит из дома, чем расстанется с ним: она ведь привыкла и к нему, и к роскошной жизни; а насчёт манекенщицы – тоже его затея: он думает, что таким путём быстрее меня обломает, но ничего у него не получится: я скорее сбегу из дома.» – «А кто он вообще такой?» – «Я не знаю точно: то ли у него своя фирма, то ли он в министерстве большая шишка, а может и то, и другое. «Тарантул» он и есть «тарантул».» – Она горько улыбнулась, и мне захотелось приласкать её, но она слишком однозначно могла это воспринять, и я сдержался. – «Кстати, а про отца вы не могли бы мне что-нибудь рассказать? Перед самым моим уходом получился скандал, как раз когда я хотел о нём что-то узнать: вы наверняка должны были слышать.» – «Когда он умер, мне было всего три года: что я могу помнить? А если вспоминать то, что рассказывал брат, наверно будет так: отец очень много работал в театре и в кино, и кроме того много пил; ещё я слышала, что у него были другие… женщины. Так что маме очень тяжело пришлось с ним, особенно в конце.» – Я стоял и согласно кивал: таков был настоящий конец Р., украшенный блевотиной и пьяными соплями в окружении собутыльников, любовниц, друзей и близких, которые сейчас уже давно отвыкли от его присутствия в этом мире: магическая сила давно была погребена под слоем земли и украшена чудным каменным изваянием, а последствия и отголоски всё ещё продолжали витать над нами, изредка просыпаясь и потом снова затухая в тёмном клубящемся тумане, который выходил иногда на поверхность, не давая забыть о былой славе и величии.

Мы молча стояли и переживали каждый своё собственное: впереди у неё была тёмная неясная судьба, а мне требовалось приложить все силы для осуществления замысла, уже снова становящегося немного расплывчатым и неясным; дело, за которое я взялся, оказывалось значительно более сложным и непредсказуемым, чем я видел вначале, и скрепя зубы мне приходилось тянуть его резкими волевыми усилиями, так как совершенно неожиданно возникали новые препятствия, и возможностей для продолжения поисков оставалось не слишком много. А она думала, скорее всего, о том, что её ждёт дальше. – «А ваш брат вам не поможет?» – «Он сам от них полностью зависит: от «тарантула» в первую очередь. Он ведь столько усилий потратил, чтобы пристроить Игоря сначала в институт, а потом в театр! Даже для такого человека задача очень сложная, и я не знаю, какие каналы он использовал… Я ведь знаю: Игорь – добрый, но он бездарен, и если бы не постоянная помощь «тарантула», он ещё неизвестно где оказался бы. Он вытаскивал Игоря из таких дел! Один раз, я знаю точно: из тюрьмы. Но Игорь продолжает водиться с теми же людьми, что и раньше: если он окончательно выступит против «тарантула», то рано или поздно сам пострадает; тот просто перестанет помогать…» – «А сегодняшний инцидент?» – «Это совпадение: совпадение причин, потому что утром уже была стычка, а тут пришли вы, и Игоря ещё и выпихнули гулять с Джеком: чего он очень не любит.» – «Но ему ничего не будет?» – «Скорее всего – нет. Но точно не знаю: они давно выясняют отношения и не могут выяснить.» – Она снова замолчала, и я, не зная, о чём ещё можно вспомнить и что ещё она могла бы сообщить, решил закончить разговор. – «Ладно, вы торопились: передавайте привет Джеку и Игорю. А я постараюсь сделать всё от меня зависящее: я имею в виду планы, связанные с вашим отцом.» – Она несмело улыбнулась и медленно пошла по дороге к дому; я не стал стоять и ждать новых неожиданностей: они могли оказаться и не слишком приятными, и я почти полетел домой, где меня ждали новые дела.

Дела были достаточно традиционные и обычные: я снова взялся искать и перерыскивать записные книжки и архивы в поисках новых источников информации; моя подготовка оказалась явно недостаточной для такого сложного дела, и если пару статей я и смог бы набросать по результатам поисков и открытий, то главная и настоящая задача постоянно повисала в воздухе, задыхаясь и слабея из-за недостатка источников живительной влаги. Ими могли бы стать бывшие друзья и собутыльники Р., но с ними тоже не всё выглядело так просто: часть из них уехала за границу, предпочтя обеспеченную жизнь вечной беготне и потасовкам из-за убывающих возможностей, достижение которых требовало отчаянной постоянной борьбы с такими же отощавшими конкурентами; достаточно ясно представлял я себе обстановку в той среде, к которой раньше принадлежал Р., хотя никогда и не окунался слишком глубоко в эти джунгли: они не являлись сферой моих журналистских интересов и совершенно ни к чему было мне изучать ещё одну лишнюю область помимо всего того многообразия, с которым мне приходилось иметь дело. Теперь мне предстояло заняться главным объектом, связанным с жизнью и творчеством Р.: речь шла о его родном театре, где он отработал целую жизнь от начала до неожиданного трагического конца, потрясшего всю страну. Официальные источники сознательно замалчивали его творчество, но и без них информация о великом актёре просачивалась во все уголки и слои общества. Кто же не знал или не слышал ничего о великом актёре, одном из немногих подлинных творцов, не считавшемся ни с какими запретами и ограничениями? Кого-нибудь другого – посмевшего проделать хотя бы половину его вольностей – наверняка ждала бы тюремная камера и полный запрет на любимую профессию, но по отношению к Р. заинтересованные органы проявляли явный либерализм: вполне возможно, что единственной причиной была гениальность и абсолютная величина дара Р., но не исключались и другие причины – вполне допустимо – утаиваемые от исследователей. Для их выяснения – в том числе – мне и требовались сейчас новые источники: такая куча друзей и собутыльников не могла исчезнуть окончательно, и кто-то же наверняка жил ещё и работал в городе, бывшем когда-то одним из центров мировой культуры. Я не хотел верить, что все они сгинули и растворились на бескрайних просторах; я просматривал статьи и многочисленные интервью, в которых оказавшиеся в центре внимания делились воспоминаниями, но совершенно не мог понять, что же представляют из себя их авторы и где в случае необходимости их следует искать: это были люди в-основном неизвестные, с которыми у Р. происходило неформальное общение по преимуществу в тесной и узкой компании, и реальной пользы от таких интервью я не видел. Здесь же находились воспоминания пары уже умерших людей, причастных к творческой составляющей Р.: они когда-то общались с ним на съёмочной площадке. Но наконец я обнаружил нечто интересное: статью почти неизвестного мне кинорежиссёра, в одном из фильмов которого снимался когда-то кумир; судя по датам, он ещё вполне мог быть жив и наверняка занимался старым делом; в крайнем случае на киностудии могли дать его адрес и таким образом помочь выйти ещё на одну грань жизни и творчества великого мастера.

Находку я посчитал удачной, но следовало искать дальше: наверняка на этом возможности архива не ограничивались и при желании я мог обнаружить ещё не одну подобную зацепку; я углубился в работу и сидел, окружённый разваленными папками и просто кипами отдельных листов газетной бумаги, содержащими что-то пусть отдалённо приближающее меня к Р. Время двигалось незаметно: на улице наступила темнота, и в свете ночной лампы я разглядывал слабые отпечатки недавнего прошлого, шевелившиеся и подававшие слабые признаки существования: в них содержалась часть жизни великого человека, а я собирался восстановить её в полную натуральную величину, стараясь сохранить достоверное и убирая и вычёркивая придуманное кем-то посторонним – безразлично с какой целью он или они это сделали. В памяти он должен был остаться таким же, каким был: со всеми недостатками и излишествами, но совершенно неизвестно, кем бы он стал без них и смог ли бы подняться до космических высот, откуда обозревал грешную и скудную землю: она его породила и она же вложила в него страсти и страдания и с его помощью осознавала свою слабость и несовершенство, боль и отчаяние, смертную муку и тяжесть существования, которое тем не менее требовалось продолжать – насколько только было возможно – и которое закончилось в его конкретном случае так необыкновенно рано.

Телефон звенел уже давно, но я слишком глубоко ушёл в созерцание открывавшихся мне видов и горизонтов: они стояли перед глазами почти реально – и с большим трудом я оторвался и заставил себя поднять трубку. Там было тихо, и мне пришлось вступить первому. – «Да: я вас слушаю.» – На том конце молчали, и я уже подумал о продолжении неприятных звонков с угрозами, но неожиданно вкрадчивый голос опроверг подозрения. – «Здравствуйте, здравствуйте: вот вы какой, значит.» – «Это кто?» – Он немного помедлил. – «Один человек, о котором вы хорошо знаете, но почему-то избегаете его. Разве это хорошо?» – «Я не понимаю; вы всё-таки кто такой?» – «Ну, кто я такой, на самом деле долго рассказывать, но кое-что я вам всё-таки объясню… Меня зовут Марк Фёдорович: надеюсь, слышали?» – Я наконец понял: на том конце находился А., автор единственной книги о моём кумире и герое, к которому я не хотел обращаться по вполне понятным причинам: он извергал ложь и клевету, являясь достаточно влиятельным и могущественным человеком, от чьего отношения зависело столь много в этом лучшем из миров, что крайне нежелательно было вступать с ним в противостояние: оно в любом случае – учитывая связи и возможности – кончилось бы в его пользу, и в моём деле я как-то надеялся миновать его; но, видимо, у меня это не получилось. – «И что вам надо от меня?» – «Нет, по-моему, вы хотели получить от меня… кое-какую информацию. Или я ошибаюсь?» – «А вы располагаете?..» – «Располагаю, располагаю. И вообще было бы просто полезно встретиться лично: вы так не считаете?» – «Может быть.» – «А то люди, знаете ли, волнуются, беспокоятся: а как у него дела, а не беспокоит ли его что-нибудь этакое интересное: интересное и этим людям в том числе, кстати.» – Он хихикнул. – «Так что жду вас, очень жду: завтра вас устраивает?» – Я подумал, прикидывая: встречу с ним следовало оттянуть на максимально отдалённое время, тем более что на следующее утро у меня уже имелся план: я собирался заглянуть в театр, где всю жизнь проработал мой кумир. – «Нет, извините, никак не получается: а вот насчёт после-послезавтра можно серьёзно подумать.» – «Нет: вы явно меня обижаете и не хотите получить ничего заслуживающего внимания. Если мы не договоримся на послезавтра, я на вас обижусь: и очень серьёзно.» – Он заговорил с соответствующими интонациями, хотя от подобного плута можно было ожидать любого: в прошлом он тоже имел отношение к театру, и возможность переиграть и обмануть любого человека безусловно входила в арсенал его главных достоинств. Но я вынужден был считаться со всем тем, что стояло за ним. – «Хорошо, пускай послезавтра. Но только не слишком рано.» – «Да нет, пожалуйста: в три часа дня вас устроит?» – «Да. В каком месте?» – «Подъезжайте ко мне в офис. Я даже могу машинку прислать: не желаете?» – «Нет.» – Он продиктовал адрес и номер комнаты. – «Ну прощайте.» – «Подождите: а что это за люди, о которых вы говорили?» – «А, это.» – Он неожиданно снова хихикнул. – «Да разные людишки тут имеются, всякие. Но я думаю, что не стоит пока вам забивать голову: при встрече мы их тоже коснёмся. Ну, до встречи.» – Он сразу опустил трубку: явно чувствовались деловые замашки преуспевающего человека, ценящего каждую минуту и не желающего расходоваться на напрасные дела и заботы, не могущие принести ничего кроме тоски и огорчений: он пронёсся лёгким белоснежным метеором по сумрачному горизонту и на мгновение дал почувствовать свою необыкновенную силу и мощь, способную снести всё вокруг и уничтожить из-за малейшего каприза или желания, но не тратящего её напрасно: ему требовалось нечто другое, что должно было выявиться почти через двое суток, когда наступит назначенное время и я буду допущен туда, куда хотели бы проникнуть многие, но вход куда для них опечатан и закрыт.

Я сознательно встал пораньше: сегодня мне предстояло посетить родной театр Р., и ради такого случая я даже специально оделся в новый и чистый костюм: желательно было произвести максимально благоприятное впечатление на людей, знавших кумира и продолжавших теперь без него заниматься его делом. Совершенно напрасным я считал в данном случае предварительно договариваться о встрече и разговоре: во-первых, театр должен был работать постоянно и стабильно, то есть кого-то я в любом случае обязательно застал бы на месте, и кроме того я не знал, к кому можно обратиться, не выдав при этом совсем уж явно своих замыслов: в театре могли оказаться такие же заинтересованные лица, и вчерашние намёки главного эксперта в данной области оставляли нехороший осадок и впечатление; он вполне мог протянуть длинные щупальца и в это место, столь тесно связанное с жизнью его основного героя и подшефного, и если каким-то образом он смог выйти на меня, то наверняка в театре меня мог ждать неприятный сюрприз: я должен был вести себя крайне осторожно и не позволить увлечь себя какой-нибудь глупостью, могущей затормозить или даже остановить приближение к конечной цели. Я всё ещё рвался и тянулся к ней, несмотря на прозрачные намёки и общую обстановку; таких трудов стоило мне добывание столь ценной информации, ведь даже в родном институте, гордостью которого являлся Р., не хотели больше ничего о нём знать и помнить – не считая скабрезных и неприличных историй – и что же могло меня ждать тогда впереди? Я уже знал, что режиссёр – старый покровитель и друг – вернулся не так давно из-за границы, где провёл несколько спокойных лет: занимаясь тем же самым и одаривая уже западную публику плодами нелёгкого труда. Кто же лучше знал о проделках былого донжуана и греховодника, ставшего к тому же главной звездой и надеждой театра? Я не сомневался, что каким-то образом смогу получить здесь наконец реальную помощь, тем более что в театре продолжали работать несколько бывших соратников Р.: уж они-то не могли ничего забыть и требовалось только отыскать их в системе запутанных коридоров и комнат в здании, где размещался театр.

Я когда-то был здесь: это случалось ещё в школе, и потом даже в годы университетской учёбы я пару раз приходил в театр, носивший на себе следы прошлых легенд и заслуг, смягчённых после отъезда режиссёра более лёгкой репертуарной политикой, но сейчас почти наверняка всё должно было вернуться на прошлые позиции: я не сомневался, что ему удастся возвратить театру былую силу и привлекательность, тем более что теперь режиссёр не находился в оппозиции и должен был безусловно получать полновесную помощь и поддержку. Я не слышал ничего о новых постановках, но, видимо, причина заключалась в сложности самого процесса: подготовка нового спектакля, насколько я знал, могла длиться и год, и полтора, так что он мог просто не довести до окончательной стадии ни одной из новых работ, а всё предыдущее вряд ли могло его заинтересовать: он являлся слишком творческой личностью для того, чтобы переделывать и продолжать вести работы предшественника, и такими вещами занимался наверняка кто-то другой.

Я специально вышел из дома пораньше: кто мог знать, будут ли наверняка нужные мне люди сидеть там весь день, и чтобы исключить возможность повторного визита – ещё неизвестно было, как меня примут актёры и старый друг-покровитель – надо было подстраховаться. У главного входа я оказался чуть раньше десяти, но он почему-то был закрыт, и немного походив вокруг, я понял наконец ошибку: главный вход предназначался только для зрителей, и в любое другое время, кроме спектаклей, он был крепко закрыт изнутри; требовалось отыскать служебный вход, являвшийся на самом деле главным в театре, и я двинулся вдоль стены по переулку, забитому легковыми машинами. Здесь находилось что-то вроде свалки: многие машины выглядели покорёженными и искалеченными: кое-где не хватало колёс, стёкла были частично побиты, а уж о багажниках и бамперах и говорить было нечего: надо думать, их стащили сюда в одно место, чтобы потом постепенно продать годные целые детали, а остатки выкинуть вместе с тряпьём и поржавевшим металлоломом, который хранился отдельно и занимал несколько секций, оставшихся на месте гаражей. Я двигался вдоль стены здания, но находки ничего не давали: несколько проёмов в здании заканчивались дверями, глухо запертыми и явно давно не открывавшимися: ни на одной из них я не заметил обозначений, а недолгие попытки попасть внутрь – от натуги я даже покраснел и немного устал – ясно показали, что это совсем не то, что мне нужно.

Долго я двигался вдоль одной стены, пока она наконец не свернула, образовав прямой угол: здесь было явно более оживлённое и обжитое место, за недалёким забором, идущим параллельно новой стене, разъезжали машины, и где-то впереди стало заметно движение. Уже на хорошей скорости я поспешил туда: можно было ожидать, что там как раз находится служебный вход; но к счастью я не забывал поглядывать и на заднюю стену театра; именно это и помогло: проскакивая мимо очередного проёма, я наконец обнаружил интересующую меня надпись, так что я даже не стал выяснять, а что же происходит там впереди, и сразу толкнулся в дверь.

После тёмного коридорчика длиной метров в пять я неожиданно вылетел на стол с лампой и телефоном, позади которого возникла хмурая насупленная тень, сразу впившаяся в меня подозрительным взглядом. Я встал и осмотрелся: в кресле напротив развалился сердитый и взлохмаченный старик, которого – судя по всему – я только что разбудил: насколько я понимал, это была охрана. Мне показалось, что от него чем-то несёт: он выглядел помятым и изношенным жизнью, но не сдавшимся окончательно; однако с ним приходилось считаться, тем более что старик вроде бы окончательно проснулся и всерьёз заинтересовался незнакомым гостем. – «Вы кто такой? Вам что здесь надо?» – Если учесть внезапность моего появления, реакция у него проявилась неплохая, но я обязан был, конечно, всё чётко и понятно объяснить. – «Я пришёл по делу. Я могу пройти?» – «По какому такому делу? Кто вы вообще такой? Ещё нет никого.» – Он с удобствами устроился в кресле и искоса на меня поглядывал, изображая строгость и неподкупность. Вполне возможно, что именно таким человеком он был и на самом деле, но сивухой от него всё-таки попахивало. – «Да я, знаете ли, журналист, и пришёл – я даже не могу сказать точно к кому – в связи с одним человеком. Вы знали Р.?» – Он неожиданно насупился, но потом я понял, что он просто старается вспомнить, о ком идёт речь, и я решил прийти ему на помощь. – «Вы что же, не знаете лучшего актёра своего театра и одного из лучших актёров последнего времени?» –Он ещё поморщил лоб. – «Это который спился?» – «Почему спился?» – «Так все говорят.» – «А вы что же: его не знали?» – «Откуда?» – Он выразил возмущение. – «Я ведь недавно только работаю, а раньше я на труболитейном…» – «И вы что же: ничего о нём не знаете?» – «А почему я должен о нём знать? Мне за это не платят.» – Похоже, он почувствовал непорядок. – «И с какой стати вы вообще тут стоите и задаёте мне всякие вопросы? Я сейчас позвоню и милицию вызову.» – Он сделал движение в сторону телефона, но я сразу поймал его за руку и успел другой рукой выхватить из верхнего кармана бумажку достаточно приемлемого достоинства и впихнуть ему в руку. Старик сразу расслабился и сел; бумажку он поглядел на свет и удовлетворённо засунул в карман брюк: реакция, выработанная трёхлетней журналистской практикой, не подвела меня на этот раз, и конфликт, надо думать, был исчерпан. – «Вот как: при исполнении, значит.» – Он хмыкнул. – «А документики покажите всё-таки.» – Он протянул уже другую руку, в которую я тут же вложил удостоверение, и он около минуты внимательно и с пристрастием изучал его. – «Ну что же: действительно журналист. Только сейчас всё равно никого нет, и впустить я вас не могу.» – «Я тогда подожду здесь?..» – Он отдал мне корочку и теперь посмотрел уже мне в лицо. – «Только вы тут не очень. Да, стул я принесу.» – Он выкарабкался из кресла и отправился куда-то вглубь, так что я думал пока устроиться на его месте, но почти сразу он появился снова, неся дряхлую ободранную табуретку, такую же колченогую, как он сам. – «Устраивайтесь рядом со мной. А я пока посплю.» – Он вроде бы на самом деле прикрыл глаза и расслабился, но я считал, что табуретка будет недостаточным возмещением за ту сумму, что я ему дал, и я без всякой деликатности сразу же полез с новыми вопросами. – «Извините, а вам не кажется, что немного поздновато?» – Он открыл оба глаза и постепенно нашёл взглядом меня. – «Спать никогда не поздно. Тем более за такую зарплату. Вы знаете, сколько я получаю?» – Я отрицательно качнул головой. – «Шестьдесят. Это в переводе на доллары. И кто ещё за такие гроши работать будет? А у меня ведь целый театр.» – Он хитро улыбнулся. – «Представляете? Целый театр, и у меня одного.» – Я тоже улыбнулся, включаясь в игру. – «Но только по ночам?» – «Ну почему: и утром тоже.» – «А когда приходят артисты?» – «Ну, здесь я тоже почти царь и бог: кого следует – пропускаю, а если нет документиков соответствующих – тогда извини.» – «Нет, я о другом: когда они должны сегодня быть?» – «А это как придётся: может – в одиннадцать, а может – и только к двенадцати приползут. Они ведь тоже – любители, не только я один.» – Он ясно и наглядно показал мне, о каком любительстве идёт речь: пальцем правой руки он щёлкнул себя по скуле, и чтобы стало ещё яснее, указал пальцем под стол: там стояла пустая бутылка из-под водки. – «Но об этом – тс-с: ни слова. Наш режиссёр – как вернулся оттуда – так сразу начал порядки свои наводить. Ну где тут выдержишь? Если бы платил – ещё ничего, а так – извините.» – «Но разве режиссёр занимается и хозяйственной частью?» – «Не знаю: вообще-то у нас директор есть. Но тот ещё жук. Вы свалку тут видели?» – «С машинами?» – «Да: его инициатива. Он хотел меня с напарником заставить и её сторожить, но кто ж согласится за такие деньги?» – «А я там спокойно прошёл, и никого не заметил.» – «А кому они нужны? Правда: есть там люди, которые свалкой занимаются, но в-основном всё это директор к себе в карман кладёт.» – «А поймать если?» – «Кто же его поймает? Из местного отделения иногда сами приходят: помогите, – он им и помогает.» – «А режиссёр чего?» – «Его это не интересует. Если, конечно, директор с ним не делится: я ведь не присутствовал, и сказать ничего не могу.» – «А в чём здесь интерес: я имею в виду свалку.» – «Да бог его знает. Я их дел не касаюсь.» – «А что у вас вообще происходит?» – «Ну и любопытный вы, однако.» – Он сделал недовольную мину, но потом расслабился. – «Вообще же, как приехал режиссёр, так и началось: он ведь хочет выкупить театр, но кто же позволит? Тут и без него есть желающие: тот же директор, я слышал, не прочь, но и это ещё не всё: тут есть ещё партия, во главе с завлитом, так они совсем обнаглели, и если бы не директор с режиссёром – которые им противостоят – они бы уже давно его… захапали.» – Он неожиданно взбодрился. – «Но и тут не конец: мы тоже организовались и так просто этого дела не оставим, а то что получается: как работать – так за двоих, а получать – хренушки.» – Он помолчал и отдышался. – «И ещё: они ведь как себя ведут? Мы – обслуга, и нам, значит – шиш? а остальным весь театр и подсобное хозяйство в придачу?» – «Какое подсобное хозяйство?» – «Да есть там. Потом: он проходит мимо, ты здороваешься, даже кланяешься, выражаешь почтение, а он тебя игнорирует? Мы этого дела так не оставим, мы на них управу тоже найдём.» – Он опять остановился. – «А то что выходит? Чуть что не так: сразу, мол, вылетишь у меня, а сами на карачках после банкетов иногда приползают; и если пахнет от тебя – совсем чуть-чуть – всё, говорят: собирай манатки. А как нам без внутреннего обогрева обходиться, когда тут отопление с перерывами работает: то трубу прорвёт, то ещё что, а ты сиди, околевай. Так выходит?» – Его горячность наконец проняла меня: передо мной был не занюханный вонючий старикашка, а певец достоинства, свободы и справедливости, поставленный судьбой в неблагоприятные условия. – «И что вы делаете в ответ?» – «Как что? Боремся. Но я не могу посвящать вас в подробности: откуда я знаю, на чьей вы стороне?» – «Я на стороне истины.» – «Кого-кого? Извините, не знаю такой. Так вы всё-таки зачем сюда пришли?» – «Я вроде рассказывал: меня интересуют подробности из жизни Р.: великого человека и лучшего актёра вашего театра. Я знаю точно: режиссёр был его близким другом и, можно сказать – покровителем – и кроме того, у вас должны работать как минимум два или три актёра: тоже бывших друга Р.» – «Да? Может быть, может быть. Но я с ними не общаюсь: разве они могут опускаться до меня? Но учтите: я вас могу пустить только под чью-то ответственность: а иначе нельзя, таковы правила.» – Я закивал: это выглядело разумно, и мне оставалось только ждать появления главных действующих лиц.

«Так всё-таки вы ничего не можете сообщить мне по поводу Р.?» – Я решил проявлять настойчивость до конца: не зря же я давал ему деньги. – «А что Р.? Много их тут бегает: за всеми не уследишь.» – «Вы напрасно так: вам что же, не нравится его искусство?» – «А кому оно нравится?» – Я слегка опешил. – «Вы что же, не ходите в свой родной театр?» – «А кто сюда ходит? У меня дома свой театр каждый день.» – Я с изумлением смотрел на старую перечницу: он посверкивал на меня из глубин, окружённых хмурыми мохнатыми ресницами и бровями, пока ему не надоело такое разглядывание, и, видимо, решив, что вопросы исчерпаны, прикрыл наглухо свои щели-амбразуры и с наслаждением погрузился в мягкое и тёплое кресло.

Но у меня и на самом деле исчезло желание общаться с ним дальше: разве мог я ожидать такое глухое непонимание и отвращение к самому святому и дорогому для меня в этом истинном храме искусства: уже второе поколение людей прислушивалось ко всему, исходящему отсюда, и странно было обнаружить здесь такого тупого и толстокожего субъекта. Он тихо и мирно дремал, не до конца, видимо, выспавшись за ночь, а мне нужно было дожидаться появления кого-то из артистов или других творческих работников: только они могли бы помочь мне в тонком и деликатном деле.

Я почти задремал, прислонившись плечом к обшарпанной грязной стене, но неожиданно открылась входная дверь и кто-то ввалился внутрь, и потом только я услышал нетвёрдые шаги: кто-то двигался в нашу сторону, и в ожидании первого гостя старик сразу же резко взбодрился, и я тоже решил не отставать от него: а вдруг это был сам режиссёр? Но когда пришелец выполз наконец на освещённое лампой пространство, я немного успокоился: им оказался мужчина немного постарше меня, вихлявшийся по пути из стороны в сторону: совершенно явно он был навеселе, и неясно было, зачем он пришёл в театр; но охранник, видимо, имел другое мнение. – «А, Сергей Иванович: вы сегодня первый будете.» – «Оч-чень приятно. А это кто же у нас такой?» – Он уставился мутными глазами на меня. – «Журналист: говорит, по делу.» – «Не ко мне, случайно?» – «Если вы располагаете информацией об Р., то и к вам тоже.» – «Р.? Кто такой Р.?» – «Бывший актёр вашего театра.» – «Ах, Р. … Нет, не располагаю. Извини, друг.» – Он попробовал пройти между мной и столом дальше по коридору, но я аккуратно поймал его во время неспешных покачиваний под руку и слегка притормозил. – «Что такое?» – «Извините, вы не можете мне тогда помочь в другом: я хочу подождать прихода остальных внутри, а ваш охранник меня не пускает.» – «Конечно, не пускаю: придёт режиссёр или директор, и тогда пожалуйста: если, конечно, возьмут на себя ответственность.» – Актёр, или кто он там был, опять внимательно посмотрел на меня. – «Извини, друг, но я тебя вижу впервые.» – Он освободился и такой же нетвёрдой походкой зашагал дальше: где пока ещё было совсем темно. Он чем-то гремел и стучал по дороге, натыкаясь, похоже, на посторонние предметы, но наконец шум затих и где-то в глубине разлился неяркий свет: благодаря чему первый гость разобрался, видимо, в обстановке и смог найти нужную дорогу дальше.

Второго гостя я ждал ещё минут пятнадцать: вслед за хлопком двери прямо на меня выскочила женщина: она выглядела значительно старше, и принадлежала, безусловно, к актёрской элите театра. Охранник стал ещё почтительнее и любезнее: он чуть ли не расшаркивался перед этой явно звёздной дамой, и чтобы обратить на себя внимание, мне пришлось встать у неё на дороге. – «Извините меня, пожалуйста: я журналист и пришёл по делу: меня интересует Р.» – От неожиданности она смутилась, но моё нахальство она предпочла игнорировать. – «И чем я могу помочь?» – «Вы можете рассказать всё, что о нём знаете: это останется для истории.» – Она засмеялась. – «Если в истории будет оставаться хотя бы часть того, что происходит на самом деле, то человечество нам этого не простит.» – Теперь смеялся уже я: она прекрасно мне ответила. – «И всё-таки: вы его не знали?» – Она мечтательно задумалась. – «Почти нет. Но сейчас я занята: у меня репетиция. Так что извините.» – Мне пришлось отступить в сторону, и она быстро прошла мимо, обдав сильным запахом духов: скорее всего французского происхождения.

Сразу после актрисы с небольшим перерывом в служебный вход заходили ещё две женщины и трое мужчин, но с ними охранник уже не разводил особых церемоний: видимо, они были сотрудниками из обслуживающего персонала; театр наконец пробуждался для нового дня, когда предстоят новые нелёгкие репетиции, из которых постепенно, шаг за шагом, будет строиться и подниматься ввысь новое необычное строение, которое на исходе стройки, освободившись от лесов и слоя грязи, отмывшись и почистившись, появится наконец в полном блеске и силе, изумляя всех вокруг.

Но пока до этого было ещё нескоро, и я уже даже начинал скучать от долгого шествия ненужных мне людей: почему-то никто из них не мог мне ничем помочь, хотя некоторые наверняка могли работать в театре в одно время с моим кумиром: когда я задавал вопрос, многие с испугом отшатывались и ссылались на занятость, хотя до начала репетиции явно оставалось ещё немало времени. Можно было подумать, что они боятся открыть какие-то неприятные вещи, и мне оставалось дожидаться прихода либо режиссёра, либо директора, с которыми наверняка многие трудности должны будут отпасть и исчезнуть.

Ждал я ещё почти полчаса; мимо меня проходили гримёры, уборщицы, работники сцены и даже несколько актёров и актрис, и только потом наконец я увидел знакомый силуэт: главного режиссёра театра я конечно знал в лицо: не напрасно же он мелькал так часто на экране. Охранник сразу привстал и даже попробовал вытянуться в струнку: каким-то чудом он смог сдержать запах перегара, и рядом со мной был уже совсем другой страж порядка: бдительный и надёжный. – «Здравствуйте, здравствуйте, Илья Николаевич.» – Режиссёр кивнул. – «Тут к вам журналист: если возьмёте на себя ответственность, то я пропущу, а если нет…» – Режиссёр наконец обратил на меня внимание: ему было за шестьдесят, но выглядел он очень даже неплохо и теперь сверлил меня живыми глазами-буравчиками, пытаясь определить, что у меня находится внутри. Но, судя по всему, узнать что-то интересное по первичному осмотру ему не удалось. – «Вы действительно ко мне? И по какому же поводу?» – «Дело в том, что я собираю материалы о Р.: о вашем лучшем актёре. Вы можете мне помочь?» – Его взгляд просветлел и стал не таким строгим. – «И что же вы хотите конкретно?» – «Вы ведь знали его больше, чем кто бы то ни было, и наверняка не всё рассказывали тем людям, кто этим занимался: я имею в виду, например, А.» – «Ну и зачем вам это надо?» – «Вы знаете: он был для меня кумиром, и я не сомневаюсь, что для многих остаётся им и до сих пор. Главная причина в этом.» – Режиссёр внимательно посмотрел на меня: возможно, он хотел проверить мою искренность; судя по всему, проверка прошла успешно. – «Хорошо: у меня репетиция, но где-нибудь в перерыве мы можем на эту тему поговорить. Пропусти его.» – Он дал охраннику нужную команду, и мы наконец двинулись по длинному туннелю, за которым разливался свет и можно было определить какую-то суету, которая с приближением режиссёра и меня вместе с ним становилась всё обширнее и сильнее.

Пока я дожидался в коридоре, в глубине театра было всё тихо и спокойно: кто-то разговаривал или смеялся, один раз я слышал голос, вещавший что-то по радиоприёмнику, зато теперь обнаружилось бурление, почти как в кипящем котле с грешниками: уборщицы вовсю сновали со швабрами, отдирая застарелую грязь, кто-то застучал молотком и сразу из нескольких мест посыпались чёткие и разборчивые команды: рабочие сцены что-то носили, выстукивая тяжёлыми подошвами ясные и устойчивые ритмы, с которыми спорили взвизгивания электродрели за сценой и ещё какой-то непонятный шум. Мы выбрались наконец на сцену, и режиссёр критически оглядел всё происходящее: возможно, он хорошо понимал, что его постоянно надувают; но после недолгого раздумья он неожиданно рявкнул на весь зрительный зал. – «Ерофеич!! Почему не готовы декорации?!» – Сразу же работа остановилась: я заметил, какими испуганными глазами все смотрят в нашу сторону, не прекращая всё-таки работы окончательно, но в готовности в любой момент возобновить процесс. Режиссёр постоял, оглядываясь: видимо, он собрался ещё что-то крикнуть на весь зал, но из-за сцены наконец вынырнул мужичок и покорно двинулся к нам. – «Ты где прячешься?! Почему не готовы декорации? Мы о чём договаривались?» – Мужичок остановился. – «Что молчишь?» – «Так ведь… не выходит никак. Они что говорят? Пускай нам зарплату прибавят: тогда и будет всё в срок. А так – нет.» – «Выгнать их к чёртовой матери…» – «А кто работать будет? Разве кто-то к нам пойдёт – на такую зарплату? Я ведь сам с ними работаю: ну это я, я уже двадцать лет при театре, а с ними какой может быть разговор?» – Он даже всхлипнул. – «Но когда надо будет, мы всё сделаем: в этом уж не сомневайтесь, Илья Николаевич.» – Он повёл глазами в ту сторону, откуда только что пришёл: как бы подавая знак, что надо идти работать дальше, и режиссёр кивнул в ответ. Сразу же всё вокруг забурлило, как и до того, если не больше: рабочие передвигались уже рысцой, уборщицы скоблили и тёрли пол ещё энергичнее, и молотков стало уже два: кто-то ещё, видимо, сачковавший до того, включился в процесс. – «Вот видите: только так с ними можно, а по-другому не выходит. Вы пока сядьте в зале: у нас сейчас всё равно репетиция.» – Он показал мне рукой, где лучше спуститься, а сам отправился за кулисы: видимо, доводить до ума какие-то дела.

Я медленно подошёл к краю сцены: здесь находилась та самая площадка, на которой страдал и мучился всю недолгую жизнь мой кумир: она знала и его Гамлета, и мрачного Отелло, и кучу разных неудобоваримых поделок, которые каким-то чудом Р. умудрялся поднимать до подлинных высот, разливая с этой сцены блеск и сияние, мало кому доступные. Это было так давно, и кроме того я всего один раз смог увидеть его на сцене живьём, и только многочисленные записи со спектаклями и немногие фильмы, где он сыграл какие-то роли, оставляли нам живой немеркнущий образ великого артиста. Но здесь оставались продолжатели и наследники, и интересно было всё-таки узнать, над чем же сейчас они работают.

Я спустился в зал и устроился в четвёртом ряду: так было достаточно близко и в то же время я находился на приличном удалении от будущих событий; работники всё ещё суетились, поспешно завершая подготовку к репетиции, а режиссёр пока не показывался: видимо, вмешательство требовалось и в то, что происходило в глубине театра. Но наконец он выскочил на сцену, и сразу посыпались команды: уборщиц он прогнал наводить порядок в другом месте, а декорации – в усечённом и неоконченном виде – были вынесены и поставлены у задней стены на сцене. Они изображали внутренности городской убогой квартиры, где, видимо, и происходило действие: с одной стороны кусок обоев был отодран и висел дряхлыми ссохшимися ошмётками, на стене была нарисована явно засиженная мухами картина, и даже окно примерно посередине имело несколько трещин, залепленных длинными бумажными лентами. Вряд ли это была подходящая обстановка для чего-то строгого и классического, и пьеса по идее была творением современного автора: вот так же точно Р. когда-то вынуждено разменивался на не стоящие того пустяки.

Откуда-то из-за кулис наконец стали выбираться актёры: сначала выполз молодой артист, первым пришедший в театр, за ним совсем уж молодая актриса, почти школьница: она появилась совсем недавно, и, судя по всему, очень волновалась, перелистывая какие-то бумажки; скорее всего там был записан текст её роли, потому что она иногда поднимала глаза кверху и шептала что-то себе под нос. Потом показалась актриса постарше: она выглядела гораздо увереннее и опытнее, во всяком случае без лишних церемоний она подошла к единственному стулу, стоявшему на сцене, и плюхнулась на него. Режиссёр стоял у края сцены и подёргивал ногой; скорее всего он ждал ещё кого-то, но больше из-за кулис никто не показывался: поток почему-то иссяк, и наконец режиссёру захотелось узнать о причинах безобразия. – «А где Семёнов?» – Он обращался ко всем сразу. – «Он вчера несколько того…» – «Что значит того: здесь театр или бордель?!» – «Ну зачем же бордель? Ни в коем случае. В-общем: перебрал малость, с кем не бывает.» – «Я этого паршивца давно хотел… вышибить к чёртовой матери! И передайте: если завтра не явится, может считать себя уволенным!» – «Зачем такие строгости? Он, может, ещё и сегодня подвалит: если с рассольчиком.» – Актёр захлопал ресницами, и режиссёр наконец заметил, что и сам заступник не очень твёрдо стоит на ногах. Режиссёр подвинулся чуть вперёд, а актёр наоборот попытался сохранить прежнюю дистанцию, но движение не помогло, и режиссёр снова забурлил, выплёвывая дымки презрения и лёгкой ненависти. – «Да и вы, я вижу, тоже хороши: вы что же, собираетесь сегодня репетировать?» – «А как же?» – «Я отстраняю вас.» – Приговор выглядел сурово, и, может быть, даже не совсем справедливо: ведь смог же он совершенно самостоятельно добраться в театр? Актёр подошёл теперь вплотную и невнятно забубнил, наседая на неожиданного обидчика, который, судя по всему, никак не хотел сдаваться: возможно, это было уже дело принципа и чести, и ради стоявшего перед ним трясущегося лицедея мэтр не хотел нарушать собственных установлений, которые я уже успел заметить и почувствовать: с бардаком и разгильдяйством он вёл, насколько я смог заметить, настоящую непримиримую войну, результаты чего, однако, мне не совсем были ясны: возможно, он всего лишь удерживал театр от полного и окончательного развала, не давая пропасть делу своей жизни; кроме мужичонки, получившего разнос, я не видел пока людей, стоявших на его стороне: скрытое недовольство строгостями зато ясно прослеживалось во всём, что здесь происходило: под внешней старательностью я хорошо видел скрытый саботаж, перемешанный со скоморошеством и угрюмым весельем. Режиссёру, безусловно, требовались ещё союзники, и я не удивился, когда понял, что наконец беседа перетекает в мирное русло: бурливые пороги и злосчастный водопад оказались позади, и режиссёр уже спокойно беседовал с проштрафившимся: очень быстро они пожали руки и разошлись в стороны.

Теперь, насколько я понимал, ничего больше не мешало началу репетиции: все, кто заслужил взбучку, уже получили причитающееся, и можно было перейти к главному делу; режиссёр снова забегал по сцене: теперь ему требовалось ещё что-то: я заметил, что он смотрит и указывает пальцем куда-то наверх, одновременно подзывая кого-то из-за кулис на сцену. Я решил, что появится всё тот же Ерофеич, но из-за декораций выглянуло чьё-то другое лицо. – «Где электрик? Почему нет света?» – «Он вчера уволился: вы же сами его уволили.» – «Ладно: почему нет света?» – «А не горит, и всё тут.» – «Что значит: не горит?! А вы на что?» – Можно было подумать, что режиссёр не выдержит и устроит очередную взбучку, и потому голова боязливо нырнула в темноту. – «А мне за это не платят. Я что: должен за всех отвечать? Хотите свет – значит платите… за электрика, а просто так…» – Судя по всему, человек спрятался ещё дальше, его голос доносился в конце уже совсем глухо, но его можно было понять: новая гроза надвигалась на работников храма искусства, по мнению режиссёра, не справляющихся со своими обязанностями: он кричал уже в полную силу, вспоминая всех близких и отдалённых родственников, имеющих какое-то отношение к данному скопищу обезьян, гадюк и попугаев, так что даже актёрам – ближайшим сотрудникам – перепало на орехи: мужчину он обозвал пьяницей и болваном, а женщинам почему-то достались библейские и исторические названия: он обличал их как Далил, Саломей и развратных Клеопатр, так что даже мне показалось, что он несколько перебрал с определениями. Успокоившись, он наконец сунулся за кулисы: сотрудник, ради которого он устроил только что небольшой спектакль, судя по всему, давно уже бежал, и режиссёр угрюмо полез наверх, где должны были находиться плафоны. Я видел, как раскачивается занавес и плотная тень поднимается всё выше и выше, и мне стало немного страшно за него: а вдруг планки и перекрытия не выдержат и обрушатся, погребя и занавес, и декорации, и надежду театра на полное и окончательное восстановление своих прежних позиций, но восхождение кончилось благополучно, и режиссёр уже расхаживал наверху, выясняя ситуацию. Можно было ожидать, что всё сейчас успешно разрешится и репетиция пойдёт своим ходом, но режиссёр, похоже, заметил что-то необычное: он надолго застрял в одном месте, и когда я прикидывал, что может последовать дальше, он высунул голову из-за занавеса, тревожно оглядывая зал, и, судя по всему, не обнаружив виновника, рявкнул уже в противоположную сторону, в глубину ходов и сообщений. – «Ерофеич: какая сволочь здесь лазила, куда делись лампы и провода?! Ты мне, гад, за всё ответишь!» – Снизу из-за сцены донеслись бормотания: Ерофеич, надо думать, уже явился на очередной допрос, но его ничтожный лепет перекрывал густой и тяжёлый бас, который иногда поднимался до визгливого баритона, обвинявшего теперь уже лично Ерофеича в воровстве и распутстве, и в качестве конкретного случая предъявлялась данная ситуация: кто-то в течение последних суток умудрился свинтить часть ламп и обрезать некоторые провода, соединяющие их в единый комплекс: по этому поводу и разорялся взбешённый режиссёр, бессильная ярость которого ничего не могла поделать с общей ситуацией.

«Здесь и не такое бывает.» – Я засмотрелся на зрелище и совершенно не заметил человека, который тихо вошёл в зал и устроился на следующем ряду почти у меня за спиной. – «Драчку вы ещё не видели?» – Я отрицательно кивнул. – «Тогда всё ещё впереди. Но вообще здесь бывает иногда весело.» – Я наконец обернулся: на сиденье за спиной у меня развалился молодой мужчина примерно моего же возраста; он с интересом разглядывал меня. – «А наилучшая картина получается, если все вылезают из своих нор и собираются здесь. Незабываемое зрелище.» – «И что же здесь тогда происходит?» – «Я всё равно не смогу описать: увы, бессилен. Но если повезёт, то вы ещё увидите.» – Я тоже решил приглядеться к нему получше, и мой интерес он воспринял как-то очень уж весело. – «Я забыл представиться: Миша. Вообще-то у меня сегодня нет репетиции, но вот решил заглянуть.» – «Так вы актёр?» – «Ну не рабочий же сцены?» – Его появление, и то, как он себя вёл, несколько насторожили меня: можно было подумать, что он как бы караулит мои движения, а навязчивость выглядела просто неприлично: он вроде бы заранее считал меня своим и полностью заочно согласным со всем, что он захочет сказать, хотя я не давал для этого абсолютно никакого повода; я вспомнил о трудностях, начавшихся с первого же дня: это могло быть их развитием и продолжением. – «Ну а сейчас что будет?» – «Раньше, чем через час, репетиция всё равно не начнётся: может, поговорим?» – Его взгляд стал мутным и липучим, как будто некий занавес спустился и прикрыл весёлую доброжелательность, парившую до этого в его глазах и поведении. – «Интересно: о чём?» – «Мне кажется, у нас найдётся достаточно много тем для разговора и точек соприкосновения…» – «Каких ещё точек?» – Он явно много знал, и – вполне возможно – был подослан моими недоброжелателями: скорее всего, А. – «Это мы определим, я надеюсь, достаточно быстро и без особого труда, а времени у нас будет достаточно много.» – Он выглядел как-то странно: если бы его фразы не выглядели такими связными и логичными, можно было подумать, что он бредит или заговаривается: его глаза были как-то странно заведены и видели явно не меня, а какие-то посторонние образы, которыми он мыслил и чувствовал. Если бы я не встречался раньше с наркоманами, я мог бы подумать, что он находится в трансе после принятия немалой сладостной дозы. – «А с чего вы решили, что я захочу с вами куда-то идти?» – «А почему бы вам и не пойти со мной: может, я принесу вам то, что вы ищете и никак не можете найти?..» – Это выглядело слишком многозначительно: всё его поведение в целом заставляло очень осторожно относиться к тому, что исходило от странного и навязчивого мужчины с обычным именем.

«Нет, вы извините, но у меня другие планы на сегодня.» – Я снова обернулся к сцене и стал следить за тем, что происходит между режиссёром и несчастными жертвами его гнева: судя по всему, актёр был прав и ожидать скорого начала репетиции не стоило. Но, видимо, он не собирался оставлять меня в покое, и почти сразу забубнил рядом с моим правым ухом. – «Но вы не пожалеете, я уверяю вас: могу дать какое угодно честное слово.» – Я старался не слушать его, прикидывая, чем можно пока заняться: надо было приступить к опросу всех, кто только мог иметь хотя бы самое минимальное отношение к интересующей меня теме; но для этого я должен был знать, где искать людей соответствующих профессий, потому что в таком большом здании у каждого наверняка имелась хотя бы своя каморка: место для отдыха и приёма пищи.

Он что-то ещё бубнил мне на ухо, но когда я резко повернулся в его сторону, он сразу же умолк и медленно улыбнулся, скорее всего, принимая мою реакцию за благоприятный для себя ответ, но я не стал щадить его. – «Извините, а где у вас тут служебные помещения?» – «Для персонала?» – «Ну да.» – «Пойдёмте, я покажу.» – Он улыбнулся ещё шире и начал подниматься на ноги, но я снова огорчил его. – «Нет, извините: не надо меня сопровождать: вы только покажите направление.» – «Почему же не надо? Мне всё равно делать нечего.» – «Извините, но мне предстоит, скорее всего, несколько бесед на интересующую меня тему, и от вас мне нужно только одно: направление.» – Он нахмурился и недовольно поморщился, не зная, что сказать. – «Если так… вон, видите ту дыру?» – Он ткнул пальцем в некий ход, который как бы продолжал – через весь зрительный зал – движение от служебного выхода; скорее всего именно там должны были скрываться приходящие на работу сотрудники, и теперь актёр просто подтверждал мне это.

«Спасибо вам большое.» – Я быстро встал и пошёл, не оглядываясь на удручённого неудачей: я совершенно не собирался считаться с его предложениями, и так несколько вызывающими, и мне и без него хватало трудностей и забот, и ещё неизвестно, что меня должно было ожидать завтра, когда мне предстояла так некстати и невовремя назначенная встреча в офисе у А.

Я всё-таки смог оторваться от настырного незнакомца: когда я заворачивал в полутёмный узкий коридор, похожий на подземный сумеречный туннель, мужчина сидел примерно там же, видимо, переживая последнюю неудачу: он сложил кисти рук на спинку переднего сиденья и сверху пристроил русую вихрастую голову, возможно, досыпая сейчас то, что недополучил за ночь. Очень может быть, что в этом и заключалась основная причина его странного поведения: спиртным от него вроде бы не несло, но он явно выглядел устало, и часть ночи – как минимум – не спал. Я надеялся, что больше не встречу его – он, может быть, немножко здесь поспит и уйдёт домой – а мне надо было наконец заняться делом: театр, пропитанный окончательно не выветрившимся духом Р., был в моём распоряжении, и только от меня самого зависел будущий результат.

Актёр, безусловно, не обманул меня: туннель был завален каким-то хламом, среди которого требовалось выбирать кратчайшую дорогу, не везде ясно видную из-за полумрака: лампы были вкручены только через одну, да и то имели не самую яркую светимость; театр, безусловно, находился в тяжёлом положении. Один раз мне показалось, что впереди кто-то шуршит и скребётся, но когда я достиг подозрительного места, всё выглядело мирно и спокойно: справа и слева я прошёл по две двери, закрытые и заваленные хламом, и только чуть дальше меня ожидал первый успех: третья дверь справа чуть отходила и явно была всего лишь прикрыта, и груды мусора перед нею оказались давно расчищены и убраны в стороны.

Я вежливо постучал и сразу потянул дверь на себя: совершенно необязательно меня должны были так вот сразу пригласить войти внутрь; свет стал гуще и жирнее, он даже чуть ослепил меня, когда я ступил на порог, пытаясь оглядеться. Почему-то было тихо, и я несколько секунд дожидался, пока глаза освоятся с непривычно яркой здесь обстановкой и атмосферой, и потом медленно развернулся на месте, осматривая всю комнату.

Стены были уставлены шкафами, набитыми папками и бумагой, свет лился с потолка, утыканного неоновыми лампами, а середину комнаты занимали несколько столов: на них были навалены груды папок, и над одной из груд – в дальнем конце – я увидел наконец скучную немолодую физиономию. Физиономия обладала очками, которые несколько раз поправляли вздымавшиеся откуда-то руки, и человек за столом с напряжением следил за мной, почему-то ничего не говоря. – «Здравствуйте: извините, я куда попал?» – «В театр.» – Он почти шептал. – «Я знаю, что в театр: что это за комната?» – Мои нахальные вопросы, похоже, немного разозлили мужчину. – «А вы кто такой? Что-то я вас не помню.» – «А вы и не можете помнить: я журналист, и пришёл по делу. Кстати, может, вы мне тоже поможете?» – «И чем же?» – Он всё ещё сидел в засаде за грудой папок: почему-то он побаивался меня. – «Кстати, вы забыли представиться и сказать, где мы находимся.» – Его оборонительная позиция начала надоедать мне: не вечно же он там собирался отсиживаться? – «Я завлит театра: Игорь Семёнович. А эта комната – архив.» – «Очень, очень приятно.» – «Так что вам надо?» – «Меня, знаете ли, интересуют разные подробности из жизни Р.: я говорю о бывшем актёре вашего театра.» – Он закивал и высунулся из-за груды чуть побольше. – «Знаем, знаем. Хотя то, что знаю я, давно всем известно, и ничего нового вам наверняка не даст.» – «А вдруг?» – «Да ну, бросьте: здесь уже нет белых пятен, и всё, что заслуживало внимания, давно описано.» – «А я вот кое-что обнаружил.» – Я сознательно постарался сделать эффектную паузу, на которую он сразу же поймался: он вылупил глаза и снова спрятался за баррикадой, где его не могли достичь посторонние беды и неприятности. Но поскольку я замолчал, он, видимо, решил, что это только маленькая шутка, и он даже рассмеялся. – «Понимаю: шутка?..» – Мне совершенно не хотелось посвящать его в дикую и пёструю кашу событий и новостей, имевших отношение к нашему общему, я надеялся, любимцу; ещё неизвестно было, на чьей стороне мог оказаться он, и я решил прикинуться человеком, не слишком на самом деле осведомлённым. – «Допустим. Но вы, всё-таки, может вспомните что-то такое, чего не было бы известно никому или почти никому?» – «Знаете, я вынужден вас огорчить: с Р. имел дело мой предшественник, а я работаю здесь… чуть меньше десяти лет.» – «А что случилось с вашим предшественником?» – Похоже, я задал очень неудачный вопрос, потому что завлит снова нырнул в глубину завалов; его почти не стало видно, и только посверкивали оправа и стёкла очков. – «А почему с ним что-то должно было случиться? Отвечайте!» – Я понял собственную бестактность, хотя, вполне возможно, я надавил на очень уж болезненное и слабое место. – «Извините: я, наверно, что-то не то сказал, но это чисто случайно: я не имел в виду ничего конкретного.» – «Ах, не имели…» – Возможно, он раздумывал, как поступить со мной: выгнать или всё-таки оставить для продолжения беседы. Но что-то ещё угнетало его, и он выбрал благоприятный для меня вариант. – «Кстати, а вы из какой газеты?» – Я выдал ему полное название вместе с занимаемой мной должностью, что произвело заметное впечатление на осторожного хранителя местного архива; он даже взбодрился. – «Ну если вы журналист, то – насколько я понимаю – должны быть готовы к отстаиванию справедливого и благородного дела?» – Я кивнул, совершенно не понимая, чего же хочет от меня завлит, лицо которого оживилось и вытянулось: теперь оно напоминало немного толстоватую мордочку крысы, и только из-за отсутствия усов – мысленно мною дорисованных – его можно было считать не окончательной полной крысой, а отдалённым родственником и подобием. – «Так что вы хотите?» – Он замялся. – «Дело очень сложное, так просто не объяснишь… В-общем, это касается приватизации театра. Вы понимаете?» – Я сразу вспомнил разглагольствования охранника у входа и кивнул в ответ. – «И что же?» – «Дело очевидное и, можно сказать, простое – яйца выеденного не стоит – но уже два года мы бьёмся: и результатов никаких.» – Я кивнул. – «Ну вы же знаете, что везде происходит? Собираются трудовые коллективы, решают: брать или не брать собственность в свои руки? – естественно, брать: кому же отдавать хочется? Вот так почти два года назад мы тоже решили – брать! и что же теперь получается? Приходят какие-то типы, приезжают оттуда, – он ясно показал, откуда же они приезжают, – и потом нам заявляют: ни-зя! Это что же выходит: нам, актёрам и творческим работникам, нельзя распоряжаться своим собственным театром?» – Он приостановился и от смелости даже привстал и уже наполовину вылез из-за груды. – «И самое главное: закон на нашей стороне, а сделать ничего не можем: всё куплено на корню, причём не им одним.» – «А кем же ещё?» – «Здесь хватает желающих, как же без этого? Кроме того – который оттуда – есть ещё директор: тёмный тип, неизвестно, чего от него можно ожидать. Пока мы не знаем: кто за ним стоит, но то, что стоит: точно. Но и это не всё: тут ещё собрались – вы можете себе представить? – уборщицы, охранники, водители и прочие, и возглавляет их одна актриса – бывшая примадонна; пожарник, правда, тоже с ними. Но самое главное, чего они хотят: они хотят приватизировать театр! Вы можете представить себе такую наглость?!» – Я понял возмущение завлита и внутренне согласился с ним. – «И что же получается в результате?» – «А что может получиться? Война. Но это ещё не всё: если те – кто с бывшей примадонной – просто недостойны, а директор – жулик и аферист, то ситуация с последним – который управляет там, – он показал рукой по направлению к сцене, явно уже давая понять, о ком идёт речь, – вообще кошмарная. Вы знаете, кто за ним стоит?» – Я отрицательно качнул головой. – «За ним стоит Израиль, за ним стоит «Моссад», за ним стоит сионизм! Вы хотите, чтобы со сцены русского театра шла пропаганда всего иноземного?!» – Я снова замотал головой. – «Так вот: если он получит театр, именно так и будет. Кстати, я вижу, что вы не их человек: иначе я бы вам этого так просто не говорил.» – Он, конечно, успел изучить особенности моего лица и проделать соответствующие измерения и расчёты: здесь он не ошибся. – «Так вы согласны помогать нам, честным патриотам своего театра?» – Он пристально смотрел на меня, прощупывая и проверяя лояльность по отношению к той силе, которую он представляет; мне не хотелось влезать в ещё одну историю с абсолютно неясными последствиями и концами, тем более что главным своим врагом он объявил режиссёра. Я надолго замялся, и сразу почувствовал изменение в подходе. – «А не хотите: тогда нам не о чем разговаривать. Дверь у вас за спиной.» – Дверь на самом деле была близко: я мог схватиться сразу же за ручку и покинуть насовсем хранилище былой скорби и печали, в котором поселился такой совсем немирный и даже агрессивный жилец, но пока мне не хотелось с ним расставаться: не все возможности были пока использованы и стоило пощупать в других направлениях, не исследованных раньше. – «Нет, знаете, может быть я и соглашусь: но в чём должна заключаться помощь?» – Он сразу заулыбался: скорее всего, он сознательно провоцировал меня резкостями, рассчитывая в конце на благоприятный ответ; он чувствовал себя, видимо, заступником обиженных и ущемлённых, и отстаивал права себя и близких себе людей любыми доступными ему способами, а то подобие войны, где он являлся вождём одной из противоборствующих сторон, стало, похоже, его основным делом. И вполне естественно, что он заботился о привлечении новых союзников и соратников, могущих помочь в решающем сражении. «Это достаточно очевидно: средства массовой информации могут много сделать. Мы устроим им мощную осаду и разобьём всех в пух и прах.» – «А они разве не используют подобные средства?» – «Ещё бы: естественно; они на всё способны. Но правда на нашей стороне. И рано или поздно победа будет за нами!» – От излишнего наплыва воодушевления он поднялся почти в полный рост, и я увидел, что он не такой уж и маленький: только странная позиция в глубине придавала его поведению не слишком приятную окраску: посторонний мог подумать, что он всё время чего-то боится. – «Хорошо. А взамен я могу рассчитывать на вашу помощь? Прежде всего меня тогда интересуют архивы соответствующей давности: десять, пятнадцать, двадцать лет назад.» – Он молчал, и я продолжил натиск. – «Я могу уже сегодня посмотреть их?» – «Сначала нам надо заключить соглашение.» – «Давайте так: после появления первой же серьёзной публикации архив будет в вашем распоряжении.» – «А нельзя по-другому: я начну ну хотя бы сегодня свою работу, а статья – потом?» – «Ишь ты.» – Он снова нырнул за баррикаду. – «Думаешь, самый умный тут? Думаешь, тут дураки одни собрались? А насчёт личности твоей это мы ещё проверим, это мы ещё выясним, кто ты такой и зачем ты тут шастаешь. А ты не подослан случайно?» – Он впился в меня округлившимся глазами, и поскольку я поражённо затих и замер, он взъярился ещё больше. – «Ага, подослан! А вот мы на тебя напустим ребят, тогда ты быстро скажешь, кто и зачем тебя сюда прислал, они быстро всё распознают!» – Он вопил дальше, дёргаясь и кривляясь за высокой баррикадой из книг как шумливая злая обезьяна, и я наконец понял, что не смогу получить здесь больше никакой помощи: излишняя подозрительность явно мешала завлиту, и вполне возможно даже, что он был не вполне здоров психически, потому что вряд ли нормальный человек принял бы меня за шпиона враждебной группировки: меня не интересовали их внутренние дрязги и разногласия, на фоне которых образ Р. вырастал почти до космических размеров; следовало оставить психа в покое и искать дальше: здесь ещё имелось вполне достаточно возможностей для сбора такой ценной и необходимой для меня информации.

Я выбрался в коридор и прикрыл дверь; глаза отвыкли от полумрака и снова постепенно учились различать неясные пока предметы, и я решил подождать, когда привыкание успешно завершится. Я вглядывался вглубь коридора, куда мне предстояло двигаться дальше: справа и слева там были опять цепочки дверей, терявшиеся и исчезавшие в темноте; наверняка там меня ждала помощь, и во всяком случае я собирался продолжать поиски, которые не смог бы провести больше никто: почему-то никого это не интересовало. С первым собеседником мне не слишком повезло, и теперь следовало вести себя осторожнее; кто же знал, что здесь дело настолько серьёзно? Я вглядывался в полумрак впереди, но неожиданно расслышал шорох: он возник за спиной, и я аккуратно оглянулся, рассчитывая увидеть парочку надоедливых наглых крыс, роющихся в отбросах; я не сомневался в их наличии в таком месте. Но я ошибся: движения на полу не было, зато у одной из стен стояла неясная фигура: человек явно следил за мной. Возможно, он не ожидал столь быстрой реакции, потому что сразу после этого он вжался в стену и как бы исчез, но я чувствовал, что он не оставит меня просто так в покое; тайный соглядатай вполне мог быть подослан А., и скорее всего им был тот самый актёр Миша, который навязывался в попутчики: видимо, он пришёл в себя, если вообще его поведение не являлось сплошным притворством с целью ослабить внимательность. Я не слышал посторонних звуков, он явно следил за мной из какой-нибудь малозаметной щели, добиваясь выполнения непонятной мне задачи: возможно ему требовалось выяснить, с кем я вхожу в контакт, чтобы представить потом подробный отчёт: А. смог бы заранее знать, насколько полной информацией я располагаю, и действовать в дальнейшем в зависимости от неё. Хотя не исключалось, что я был и неправ и слишком плохо думал про безусловно, неприятного, но не столь могущественного на самом деле человека: ведь если в театре отношения выглядели настолько обострёнными, то – вполне возможно – шпион был подослан одной из заинтересованных сторон. Это казалось логичным, и я немного успокоился: ничего особо плохого меня в таком случае не ожидало.

Я решил не обращать на него особого внимания и двигаться дальше: впереди были ещё возможности для сбора столь нужных сведений; я выбрался на основную тропу, петлявшую среди прочных завалов и обломков мебели: не оборачиваясь я ясно ощущал присутствие постороннего, мелькавшего на границе света и тени. Наверно, он вёл себя всё же слишком назойливо: может, он специально обязан был не давать мне ни минуты покоя и таким образом удалить меня отсюда раньше срока; но они не знали, с кем имеют дело, и во всяком случае не так просто было осуществить запланированное, а подействовать на меня психологически было почти невозможно. Я шёл дальше, изучая подходы к дверям и сами двери, по большей части давно не открывавшиеся и не используемые: за ними жила история театра, клубились пары мифов и легенд, и страшные рогатые черти вперемешку с клоунами и шутами отплясывали странный непонятный танец, а неприкаянный датский принц задавал всё те же напрасные вопросы или рубился на мечах со свирепым мавром, три колдуньи варили зелье, ожидая появления короля-убийцы, и неясно было, кто же опаснее: сказочные выдуманные персонажи или те люди, кто должен был их играть или имел к процессу какое-то отношение. Преследователь пыхтел сзади, уже почти не скрываясь: из-за темноты я только не мог разглядеть его, но звуки безусловно указывали, что это мужчина. Он иногда подходил чуть ближе, возможно, несколько теряя ориентацию, и тогда я немного ускорял движение, не забывая проверять двери справа и слева; я шёл уже достаточно быстро, и могло даже сложиться впечатление, что преследователь действует сознательно, как бы загоняя меня всё дальше вглубь потаённой незнакомой мне пещеры. Я старался не пугаться, но тревожное настроение постепенно нарастало, и первые ростки паники начинали уже проклёвываться и подниматься из глубин: странностей в поведении мужчины оказывалось слишком уж много. Он держался теперь слишком открыто и почти нагло, и я наконец увидел его лицо: это был тот самый актёр, сомнамбулически двигавшийся по проложенному мной маршруту.

Наконец мне надоело преследование с неясными целями: следовало отрываться или наоборот поворачиваться и выяснять причины такого поведения, но я перестал понимать, что же ему от меня надо; лучшим продолжением стала бы встреча с кем-нибудь или обнаружение незакрытого помещения с работниками театра. Я пошёл ещё быстрее, почти побежал: мужчина, похоже, не заметил перемены или во всяком случае не отреагировал; уже немного спокойнее я смог заняться следующей парой дверей, но как и предыдущие, они оказались закрыты и явно не использовались. Дёргающейся виляющей походкой мужчина стал приближаться, и я сделал бросок дальше по коридору: в полумраке я разглядел наконец большое количество следов, кончающихся у правой двери, и рванул её на себя. Внутри было ещё темнее, и я с осторожностью вошёл и закрылся; почти сразу я нащупал маленький крючок и просунул его в петлю: теперь я не боялся, что он меня достанет.

Я решил подождать и послушать; я почти не дышал, но звуков шагов из-за двери слышно не было, зато где-то в глубине помещения бубнили человеческие голоса; неяркий свет шёл оттуда же, и положение требовало, чтобы я подошёл к хозяевам и извинился за вторжение. Кроме того – вполне возможно – они могли чем-то помочь в моих поисках: безусловно, здесь могли находиться только работники театра.