Чужая маска

Светлана встала и взяла со стола папку с рукописью.

– Ты ничего не понял, Павлик, – ласково сказала она. – А раз ты ничего не понял, то и разговаривать нам с тобой не о чем. До свидания.

Она сделала шаг к двери, как вдруг Павел выскочил из-за стола и метнулся ей наперерез.

– Ну, подожди, Света, куда ты? Мы ж с Леней сто лет были знакомы, можно же как-то по дружески… Ну сколько ты хочешь? Тысячу двести? Тысячу триста?

– Я хочу двадцать пять тысяч долларов, Паша. И торговаться с тобой я не буду ни при каких условиях. Или ты берешь эту книгу за двадцать пять тысяч, или я отношу рукопись в другое издательство. И не смей мне рассказывать о том, какой ты бедный. При тираже в сто пятьдесят тысяч экземпляров себестоимость одной книги не превышает восьмисот рублей, потому что вы нашли дешевую типографию где-то в Клинцах. Оптовикам вы отдаете их по две тысячи, таким образом, на каждой книжке вы получаете тысячу двести рублей прибыли. При тираже в сто пятьдесят тысяч – сто восемьдесят миллионов. А вы, насколько я знаю, с оптовиками не связываетесь, у вашего издательства есть собственная сеть реализации, вы ее сколотили на паях с четырьмя другими издательствами. И продаете вы каждую книжку по пять-семь тысяч рублей. Поскольку с арифметикой у меня в школе было все в порядке, то торговаться с тобой, Паша, я не буду. Или двадцать пять, или я ухожу.

– Хорошо, хорошо, не кипятись. – Павел успокаивающим жестом взял ее под руку и подвел к креслу. – Ты же понимаешь, сумма настолько велика, что я не могу решить вопрос в течение двух минут, ни с кем не посоветовавшись. Оставь рукопись, редактор ее посмотрит, и, если мы ее одобряем и принимаем, мы вернемся к обсуждению вопроса о гонораре. Зачем же сейчас копья ломать, если неизвестно, будем ли мы вообще издавать книгу. А вдруг она плохо написана и никуда не годится? Кота в мешке покупать?

Губы Светланы изогнулись в саркастической усмешке, небольшие глазки сощурились и стали казаться совсем маленькими.

– Паша, Паша, – укоризненно покачала она головой. – Ничему тебя жизнь не учит. Все, друг мой, разговор окончен. Рукописи Параскевича не нуждаются в одобрении и редактировании, это знает вся издательская Москва. Рукописи моего мужа принимают не глядя и тут же запускают в набор, а ровно через два месяца они выходят в свет. Может быть, ты не знаешь, что его книги лежат на прилавках не больше двух недель, а потом их днем с огнем не достать? Может быть, для тебя новость, что каждая его новая книжка раскупается мгновенно? И еще одно, Пашенька. Может быть, плохие мальчики, которые работают в твоем издательстве, скрыли от тебя, что делают «левые», неучтенные тиражи Лениных романов? В выходных данных книг стоит тираж сто пятьдесят тысяч экземпляров, а на самом деле напечатано триста тысяч. За сто пятьдесят, указанных в выходных данных, вы отчитываетесь перед налоговой инспекцией, а прибыль за остальные сто пятьдесят идет вам в карман. Господи, Паша, какие у тебя глазки-то круглые! Что, не знал, что ли? Ты воздух-то выдохни из живота, ведь лопнешь сейчас. Вы вместе с остальными четырьмя издательствами сосали из Лени кровь целых пять лет, пользовались тем, что он не мог вам отказать, прикидывались его друзьями, а друзьям принято помогать в беде. Теперь все, дружок, малина ваша кончилась. Леня молодой был совсем и безумно талантливый, и вы думали, что он еще много лет будет вас радовать сказочными прибылями, он ведь сочинял легко и быстро. Поэтому эксклюзивные права вы у него покупали только на шесть месяцев со дня сдачи рукописи. Зачем вам больше, думали вы, если он через шесть месяцев новую вещь напишет, так лучше же новую издать, чем переиздавать старую, тем более что вы тираж-то зафигачили будь здоров какой, что официальный, что левый, все женское население России отоварилось. А к сегодняшнему дню все эксклюзивные права у вас кончились. Осталось только право на последнюю книжку, которая вышла месяц назад, но и это право через три месяца кончится, а вам с него все равно никакого навару, у вас же тиражи огромные, так что затевать переиздание сразу же после первого издания бессмысленно. Все, пуфик ты плюшевый. Теперь ничего дешевого вы на Лене не сделаете, это я вам обещаю. У него вышло двадцать шесть книг, у меня в руках – двадцать седьмая, самая дорогая, потому что закончена, как ты справедливо заметил, ровно за три часа до трагической гибели. И не думай, котик жирный, что я тебе папку оставлю. Я заберу ее с собой и жду вашего решения до вечера. Телефона у меня пока нет, поэтому сегодня вечером я сама тебе позвоню, и если ты не скажешь, что готов заплатить за рукопись столько, сколько я сказала, то завтра я предложу ее Игорю, потом Нугзару, потом Левушке, потом Анне. Вас пятеро пауков, охвативших всю Москву, а может быть, и всю Россию. И кто-нибудь из вас непременно купит рукопись и станет еще богаче. А остальные будут палец сосать.

Она легко повернулась и вышла из кабинета директора издательства «Павлин», не дожидаясь прощальных слов.

Павел некоторое время сидел неподвижно, словно прислушиваясь к каким-то одному ему слышным голосам, потом нажал кнопку селектора и вызвал к себе коммерческого директора.

* * *

Наталья Досюкова едва успела открыть входную дверь, как раздался телефонный звонок. Она не сразу узнала Поташова, вероятно, оттого, что не ждала его звонка так скоро, ведь она вернулась в Москву только сегодня.

– Вы виделись с мужем? – требовательно спросил он.

– Да, Николай Григорьевич. Правда, свидание дали краткосрочное.

– Ну, это в порядке вещей. Трехсуточное он себе еще не высидел, – пошутил Поташов. – Вы узнали что-нибудь новое, важное для дела?

– Нет, к сожалению. Он только твердит, что не виноват, что не совершал убийства и будет бороться до конца.

– Это все прекрасно, – недовольно откликнулся правозащитник. – Но для того, чтобы бороться, нужны не слова и эмоции, а факты и доказательства. Он обратился ко мне за помощью, я взялся за то, чтобы помочь вашему мужу оправдаться, но сам он должен тоже хоть что-то предпринять. Все свидетельские показания против него, он же, со своей стороны, утверждает, что свидетели подкуплены и дают заведомо ложные показания. Я готов взяться за то, чтобы раскрутить это дело, но он же должен мне объяснить, кто и зачем мог попытаться посадить его на такой срок. Ведь если свидетели подкуплены, если сам потерпевший назвал его, значит, есть некая весьма могущественная сила, в интересах которой было засадить в тюрьму невиновного. И кто, кроме вашего мужа, может знать его врагов?

– Я все понимаю, Николай Григорьевич, но что же я могу сделать? Он ничего мне не сказал. Только твердит, что невиновен. Николай Григорьевич…

– Да-да? Что вы хотели сказать?

– А вдруг он все-таки совершил это убийство? Знаете, я очень его люблю, но… Я не знаю. Я же приняла ударную дозу снотворного и спала как убитая. Конечно, я всем говорила, что Женя был дома, спал, но положа руку на сердце… У меня над ухом можно было из пушки стрелять, я бы не проснулась.

– Наташенька, вы меня огорчаете. Ну что за настроения? Разумеется, ваш муж невиновен. Зачем бы он стал обращаться ко мне, если бы совершил убийство? Если бы он был действительно преступником, он бы знал, что нет шансов на оправдание, и не стал бы писать мне.

– Вы не знаете Женю, Николай Григорьевич. Он мыслит и рассуждает совсем не так, как вы. Он всегда уверен, что может обмануть кого угодно. Он сильный, властный, жесткий. Он особенный, понимаете? И мне не дает покоя мысль, что он всех нас водит за нос.

– Хорошо, Наташенька, оставим это. В конце концов, мой долг прийти на помощь человеку, который в этом нуждается. У вас есть деньги, чтобы нанять толкового частного детектива?

– Да, конечно. Женя разрешил тратить на его освобождение столько, сколько нужно.

– Отлично. Я поговорю со своими знакомыми в милицейских кругах, попрошу их рекомендовать хорошего специалиста. Как выглядит ваш муж? Как себя чувствует?

– Прекрасно, – усмехнулась Наталья. – Выглядит так, словно только что вышел из своего кабинета.

– Это хорошо. Значит, он готов бороться. Он не пал духом. Стойкости вашего мужа можно позавидовать. И вашей тоже, Наташенька. Крепитесь, будем делать все возможное, чтобы его оттуда вытащить.

Разговор с правозащитником расстроил ее. Впрочем, в последний год ее мало что могло обрадовать, поднять ей настроение. Разве что чернокожий Джеральд… В постели с ним она сумела забыть о том, что ее муж отбывает срок за убийство. И даже о том, какой грех она взяла на себя.

Нет, так не годится, нужно встряхнуться и подвести итоги. Вот документы, согласно которым она может распоряжаться всем имуществом Евгения. Он сам предложил ей подписать такие документы, потому что на адвокатов и частных детективов потребуются большие средства. Женя даже сказал, что, если нужно будет дать взятку, пусть Наталья сделает это, только бы освободиться из колонии.

Итак, чем она располагает? Огромная четырехкомнатная квартира в центре, недавно сделанный «европейский ремонт», дорогая и со вкусом подобранная мебель. Загородный дом, кирпич, три этажа, сауна, бассейн, гараж на четыре машины, с учетом приезда гостей. Два автомобиля – серебристый «Вольво» и темно-бордовый «СААБ». Счета в российских и европейских банках. Господи, и такой человек, обладатель всего этого, сидит в тюрьме? Помыслить невозможно. Наталья до сих пор не могла поверить в то, что это все-таки случилось.

Она разделась и пошла в ванную. Включив горячий душ, остановилась перед огромным, во всю стену, зеркалом и стала внимательно разглядывать свое тело. Кое-где проступили синяки от железных пальцев Джеральда. Наталья вспомнила его огромные черные глаза, будто прожигавшие ее насквозь, и поежилась. Ей никогда не нравились ласковые нежные мужчины, ее возбуждали натиск, мощь, демонстрация силы и превосходства, она любила, когда ее крутили, вертели, мяли, причиняли боль. Женя не был таким, он вообще был слабоват в постели, зато Джеральд – как раз то, что надо.

Она повернулась, чтобы рассмотреть в зеркале спину и ягодицы, порадовалась тому, что изящный изгиб от тонкой талии к пышным бедрам по-прежнему красив, и внезапно почувствовала острый приступ отвращения к самой себе и к своему случайному партнеру. Наталья быстро залезла в ванну, задернула яркую занавеску и встала под душ. Женя там, в зоне, в холоде, в общем бараке, где живут сто человек. Он вынужден есть отвратительную, несъедобную баланду, он видит вокруг себя тупые, безразличные лица, он двадцать четыре часа в сутки находится среди убийц, бандитов, насильников и прочих идиотов, у которых в голове ничего нет, одно дерьмо. Женя, гордый и независимый, который одним движением пальца, одним росчерком пера безжалостно расправлялся с теми, кто ему вредил, и щедро, не оглядываясь и ни с чем не считаясь, помогал тем, кто в этом нуждался. Теперь он сам нуждается в помощи, а она, его жена, в это время выкаблучивается в гостиничном номере чужого города в объятиях чужого мужика из далекой, чужой страны…

Горячая вода, стекая по ее лицу, смешивалась с солеными слезами. Впервые за все годы боязливое восхищение, с которым Наталья относилась к Евгению Досюкову, сменилось всепоглощающей жалостью и состраданием. Если бы еще два дня назад ее спросили, любит ли она мужа, ей пришлось бы солгать. Сегодня эта ложь была бы уже не такой абсолютной.

* * *

Намеченное на среду мероприятие, которое так беспокоило Сергея Николаевича Березина, состояло в том, что за несколько дней до выборов в Государственную Думу лидеры политических партий с супругами были приглашены на прием, который устраивала в виде «прощального банкета» нынешняя Дума перед тем, как сложить свои полномочия. За этой официальной личиной крылось на самом деле совсем другое. Многочисленные журналисты должны были посмотреть на политиков и их жен вблизи, заводить с ними «непротокольные» разговоры, наблюдать, кто что ест и кто сколько пьет, кто как одевается, как держится. Короче, предвыборные смотрины для прессы. Сегодня среда. Остаются четверг и пятница для того, чтобы во всех газетах появились злые, ехидные и желчные комментарии по поводу каждого присутствовавшего на приеме политика. В субботу уже предвыборная пропаганда будет запрещена, а в воскресенье – выборы. Так что если напортить сегодня, то поправлять будет некогда.

С утра Березин уехал по делам, оставив Ирину в одиночестве дожидаться портниху, которая должна будет привезти готовое платье для вечернего выхода. Вчерашний конфликт оставил у него в душе неприятный осадок, но, вернувшись вчера вечером домой, он заметил, что Ирина вроде бы и не сердится, не дуется, во всяком случае, ничем не напоминает, на какой скандальной ноте они расстались утром.

Вчера, вернувшись домой, Сергей Николаевич был приятно удивлен, что в квартире пахло тестом и ванилью и еще чем-то неуловимо знакомым, чему он не знал названия, но что прочно ассоциировалось у него с детством.

– Сережа! – раздался из кухни голос Ирины. – Как ты вовремя, у меня как раз все готово.

Березин вошел в кухню и увидел накрытые чистыми цветастыми полотенцами огромные плоские блюда, полные пирогов и булочек.

– Бог мой! – изумился он. – Что это, Ирочка? Ты пекла?

– Ты знаешь, я решила попробовать, – лучезарно улыбнулась она. – Я никогда в жизни не пекла сама, только в детстве смотрела, как бабушка это делает. Ну вот, открыла кулинарную книгу, купила продукты и стала делать все в точности так, как там написано. Ты знаешь, Сережа, оказывается, кулинарные книги – это просто замечательная вещь. Только не нужно заниматься самодеятельностью, ведь эти книги писали умные и опытные люди. Надо делать все именно так, как там сказано, и все получится. Раздевайся, будем ужинать.

Березин ушел в спальню, чтобы снять костюм и натянуть джинсы и джемпер. Проходя мимо гостиной, он заметил, что стол не накрыт к ужину. Странно. Она что же, собирается кормить его в кухне?

Переодевшись и вымыв руки, он снова заглянул на кухню и с неудовольствием отметил, что Ирина действительно ставит приборы, хлеб и специи на кухонный стол.

– Мы что, будем ужинать здесь? – сдержанно спросил он.

Ирина подняла на него удивленные глаза.

– А где же?

– Обычно мы… Я… – Березин смешался. – Всегда было принято накрывать стол в гостиной.

– Но зачем? – недоумевающе спросила Ирина.

– Ну не знаю, – раздраженно сказал он. – Принято, и все тут. Давай я помогу тебе отнести в комнату приборы.

– Хорошо. – Она пожала плечами.