«Запомните меня живым». Судьба и бессмертие Александра Косарева

С их точки зрения, я была непослушной девочкой и такой как бы «ленивой диссиденткой». И мои родные, прожив тяжелейшую жизнь исключительно из-за системы, которая медленно их убивала, не придумали ничего лучше, как внедрить меня в эту систему.

Правда, сегодня я жалею о том, что архивные документы по Косареву, моему деду, были буквально у меня под руками. Любые! А я ими не воспользовалась! Почему? А Бог его знает! Наверное, потому что я была очень молода и с политической точки зрения мой знаменитый комсомольский дед меня в те годы мало интересовал, это честно, в отличие, скажем, от маоистов, леваков со всего мира, они почитают Косарева до сих пор.

Косарев заинтересовал меня позже, когда стало ясно, что эта яркая, значительная личность в истории родины заслуживает доброй памяти, о чем мечтала и чего всю жизнь добивалась моя бабушка. И моя мать.

Но мама с бабушкой в те времена уговорили меня поступить в Высшую комсомольскую школу, ВКШ, в 1981 году. Как бы продолжить дело моего великого деда. Вместо сидения на лекциях, я часто приглашала однокурсников к себе на дачу, где все мы веселились, выпивали и закусывали. До тех пор, пока один парень из группы не заметил флаг Великобритании на моих джинсах.

Тогда они в этой ВКШ устроили собрание, где подвергли меня суду комсомольской инквизиции. Было страшно и смешно: меня травили ровно те же люди, которые еще недавно кутили на моей даче.

13 марта 1988 года в «Советской России» появилось скандально известное письмо Нины Андреевой «Не могу поступаться принципами». В разгар перестройки газета ЦК КПСС впервые стала открыто обелять образ Сталина, оправдывать его политику.

Нина Андреева, сейчас уже старуха, родилась за месяц до ареста деда, в октябре 1938 года. Когда же на вечере памяти Александра Косарева зашла речь об этой статье, я взяла слово и сказала, что даже в наше время в Архиве ЦК ВЛКСМ работают махровые сталинисты.

На этом вечере памяти присутствовал заместитель заведующего Архивом ЦК ВЛКСМ, где я работала, он стукнул заведующему Архивом и потом два часа на общем собрании архива меня чихвостили «за нарушение корпоративной этики».

То есть, судя по формулировке, коммунисты чихвостили меня за сугубо капиталистическое нарушение поведения! Умельцы!

Думаю, ни дед с бабушкой, ни мои любимые родители не могли в страшном сне увидеть, что в ВКШ меня будут мучить за мою фамилию. За фамилию того человека, без которого не было и самой ВКШ, – Александра Косарева.

Такой же ли был комсомол Косарева и его поколения? С чего это все начиналось? Чтобы ответить на эти вопросы, придется вернуться в прошлое. И попробовать выяснить, кто же придумал комсомол? Задолго до того, как мой дед возглавил его ряды.

Говорят, идея создать коммунистический союз молодежи принадлежит еврейскому пареньку Ефиму Цетлину. Сначала он верховодил в компании фабричных парней и девчонок, полтора десятка человек. Однако идея понравилась молодежи. К ним потянулись.

29 октября 1918 года уже 176 человек собрались в Москве, чтобы основать комсомол. В духе своего времени они мечтали, что за ними – конечно же, за ними, а за кем же еще! – последует весь мир! И может быть, первым германский пролетариат! Комсомол станет международным и вольется в мировую революцию.

Кто бы мог сомневаться? Бурные аплодисменты!

Смуглый, черноволосый, невысокого роста, в рабочей косоворотке Ефим понравился Якову Свердлову (сыну мещанина Мираима-Мовши Гаухманна, одна из партийных кличек Махровый). Абсолютно бессердечному садисту. Тот познакомил Цетлина со своим кумиром и главой большевистского крыла – Лениным. Быстро поняв, что еврейский мальчик хоть и смекалист, но малообразован, Ленин разрешил ему пользоваться личной библиотекой. А Свердлов выделил организации 30 тысяч рублей на обзаведение.

Этим первым ребятам из новорожденного комсомола все равно не хватало денег. Нужно было заказать в типографии устав, разослать по районам. Купить канцелярские принадлежности, бумагу, папки, хотя бы примитивную мебель, столы со стульями. И первые комсомольцы либо покупали их на свои кровные, либо одалживали деньги у Петроградского комитета большевиков. Отпечатали и первые членские билеты.

В комсомол Цетлина вступали рабочие пареньки и девчата с расчетом на то, что организация поможет им выбиться из нищеты, куда погрузили страну сначала Первая мировая, потом Временное правительство и, наконец, большевики. Найти жилье, работу, еду.

Ефим обещал, но мог помочь единицам. Это принесло разочарование многим, однако идея все еще казалась пленительной. И к декабрю 1918 года в комсомоле числилось уже 20 с лишним тысяч человек. Считай, армия.

«Дети рабочих» сначала взялись за дело с энтузиазмом, но быстро приуныли. Потому что, как только большевики начали строить свой коммунизм, экономика рухнула, заводы закрылись, в городах воцарилась безработица.

И зачем нам этот чертов комсомол, стали говорить фабричные. Что с него толку? После чего они либо устраивали пролетарские танцульки, либо разгуливали по улицам и паркам голодные, готовые на все, хоть на грабеж с мордобоем.

Детство комсомола в модели Ефима Цетлина пришлось на тяжелое время.

«Уходили комсомольцы на гражданскую войну», а возвращались ранеными, одичалыми, искалеченными, с черствой душой. Пассивными, жестокими. Ибо картина, которую они застали при возвращении с войны домой, оказалась не просто ужасной. Она вообще мало поддавалась описанию. Эти свидетельства остались в дневниках, письмах, воспоминаниях.

«Трамваи не ходят; газет нет; электричество не горит; в животе пусто, а в голове и на душе какая-то серая слякоть… Спасительный картофель все дорожает, а сам он мерзлый, тяжелый да земли на нем… Всюду надписи насчет того, что просят не оскорблять швейцаров и курьеров предложением чаевых, но берут так же, как и прежде».

«Когда мы прибыли в Петроград, город уже голодал. Вместо мяса, молока и белого хлеба мы перешли на селедку, воблу и черный хлеб, наполовину смешанный с овсом… Позднее лепешки из очистков картошки, запеканка из тех же очистков с примешанной кофейной гущей, овсяный хлеб с примесью муки только для скрепления, дохлая конина для супа. Есть пшенную кашу было высшей степенью блаженства».

«Карточки на топливо у нас были, но не было топлива. Водоснабжение Петрограда было расстроено, и вода заражена тифом и другими возбудителями опасных болезней. Нельзя было выпить и капли некипяченой воды.

Самым ценным подарком в 1919 году стали дрова. В сильные холода в размороженных домах полопались все трубы, не работали сливные бачки в туалетах и краны. Умыться стало практически невозможно. Прачечные, как буржуазный институт, исчезли. Мыло полагалось по продуктовым карточкам, но никогда не выдавалось. Тяжелее всего было выносить темноту. Электричество включалось вечерами на два-три часа, а часто света не было вовсе».

«Мы понимали, что все идет прахом и цепляться за вещи незачем, надо только стараться сохранить жизнь, не быть убитыми, не умереть с голоду, не замерзнуть… В голове никаких мыслей и никаких желаний, кроме мучительных дум о том, что еще продать и как и где достать хоть немного хлеба, сахара или масла… Не было ни конного, ни трамвайного движения – лошади все были съедены, улицы не чистились, снег не сгребался, по улицам плелись измученные, сгорбившиеся люди».

И как горькая насмешка на каждом шагу красовались огромные плакаты: «Мы превратим весь мир в цветущий сад!»

Юноша Цетлин мог сделать себе карьеру, поднимаясь по ступенькам партийной лестницы. Но в те времена никто никому и ни в чем не мог дать гарантий.

В 1933-м, еще до убийства Кирова, – так сказать, еще в мягкие, карамельные времена, – Ефима арестовали по делу его друга, главного редактора «Комсомольской правды» Слепкова. Потом выпустили. Но спустя несколько лет снова взяли – уже по делу Бухарина.

После того как через Ефима стали пропускать электрический ток и одновременно мочились ему на лицо, – бывший глава комсомола справедливо решил, что следствию не стоит говорить «нет» или «не знаю». И тогда может быть удастся выйти на свободу второй раз.

Он признал «вину» полностью и подписал протокол допроса.

Николаю Ивановичу Бухарину дали его прочесть.

Получалось, что Николай Бухарин, со слов Цетлина, с группой эсеров-боевиков намеревался убить Сталина. Ни больше ни меньше.

И вот за эти заслуги в июне 1937-го Ефиму Цетлину вроде бы отмерили десятку без права переписки. Но потом раздумали и расстреляли. В декабре того же года. Уже безо всякого суда, по решению «тройки».

И дальше было все примерно так же, до скуки однотипно.

Комсомольских лидеров назначали, давали возможность начать карьеру. Но частенько успешная карьера при Сталине заканчивалась пулей в затылок. Либо на Лубянке, либо в Лефортово, либо в особняке на Никольской, – но пулей. Или от знаменитого палача Блохина – я еще к нему тоже вернусь, – либо от полупьяного сержанта, которого после казни долго рвало в уборной.

Единственный, кого миновала чаша сия, то есть кто миновал расстрела, был Александр Мильчаков. Именно его 24 марта 1929 года сменил на этом посту Александр Косарев.

Мильчаков после комсомола тоже учился, тоже делал карьеру и в итоге возглавил «Союззолото», оказавшись в подчинении у Кагановича.

А это как раз совпало по времени с чисткой в комсомоле.

Зная, что у Мильчакова осталось полно друзей в Цекамоле и что он за них переживает, Каганович полагал нужным извещать его об очередных арестах бывших комсомольских коллег.

Сродни телефонному садизму.

Еще куранты на Спасской башне не отбили даже пяти утра, Лазарь Моисеевич будил Мильчакова звонком по вертушке, которая, как правило, не прослушивалась! И бодрым тенорком извещал, что только что арестован «ваш Петр Смородин». Мильчакову ли не знать, что его друг Петя Смородин возглавлял комсомол, недавно избран кандидатом в члены ЦК партии, а сейчас он первый секретарь Сталинградского обкома.

– Но Лазарь Моисеевич, – возражал Мильчаков, – Петя никогда не выступал против партии! Он настоящий, преданный…

– Это ты мне рассказываешь? – возмущаясь, перебивал Каганович. – Тогда зачем ему было признаваться, что он связан с Бухариным? Ежов его и прихлопнул! Скажешь, несправедливо?

Через какое-то время и снова издевательски, под самое утро Каганович звонил с очередной новостью:

– Арестовали Николая Чаплина!.. Почему молчишь, Мильчаков? Что сопишь-то в трубку? Язык проглотил? А ведь я его недавно вызывал, спрашивал, нет ли у него камня за пазухой против партии. И твой Чаплин, бывший вождь Цекамола, клялся мне в верности. А чекистам признался, что он враг советской власти и связан с врагами! Как быть?.. Слушай, товарищ Мильчаков, кстати, ну-ка перечисли мне всех первых секретарей ЦК комсомола. Ты должен их помнить, молодой!

Мильчаков перечислял:

– Цетлин, Рывкин, Шацкин, Смородин, Чаплин.

– Вот так! Вот оно! – с удовольствием крякал Каганович. – И все арестованы, заметь! Все разоблачены! Кроме тебя!