Повести и рассказы для детей

– С кем же мне гулять? Ведь Вера больна, – грустно отвечал мальчик.

– Пойдем со мной! Отпусти его, Вера! Я иду теперь в школу, это будет отличная для него прогулка; там я пробуду три часа и приведу его тебе обратно. Хочешь, Петя?

Глазенки Пети весело заблестели при предложении брата.

– Что же, пусть себе идет, если ему скучно со мной, – недовольным голосом проговорила Вера.

Петя заметил, что сестре не хочется отпустить его; добрый мальчик боялся огорчить больную, веселый огонек потух в глазах его, и он отвечал на вопрос брата:

– Нет, я не хочу идти в школу, я лучше останусь с Верой.

Вера, не спускавшая глаз с мальчика, поняла, что происходило в душе его; его великодушие тронуло и пристыдило ее.

– Иди, иди, голубчик, – нежно сказала она, пожимая его маленькую ручку: – иди, мне очень хочется, чтобы ты погулял, a я в это время постараюсь заснуть.

Теперь Пете не нужно было более скрывать своих чувств, и он, весело припрыгивая, вышел из комнаты со старшим братом.

Нечего говорить, что Вера и не думала засыпать в его отсутствие: она все время волновалась и с нетерпением ожидала его возвращения. Ждать пришлось целых четыре часа, a это, конечно, очень долго для больной, которая не в состоянии ничем заняться, чтобы скоротать время.

Наконец в соседней комнате послышались торопливые детские шаги, дверь отворилась и вбежал Петя, раскрасневшийся, улыбающийся. Он был в таком возбужденном состоянии, что забыл необходимую осторожность, стукнул дверью и заговорил громким голосом, заставившим Веру поморщиться от боли.

– Ах, Верочка, как в школе весело! Как там мальчики хорошо поют! Все хором! К ним приходил учитель пения, он такой смешной, веселый, и меня заставил петь; мне прежде было стыдно, a потом, ничего, – и я немножко подпевал. A потом, знаешь, я все у тебя не мог понять движение земли вокруг солнца, a теперь я понимаю; там учитель показывал большой такой теллурия, с освещением, и так он все ясно объяснил, что просто прелесть, – я теперь отлично понимаю; a в другой раз, он сказал, что будет объяснять движение луны; мне очень жаль, что я не услышу: это, должно быть, также интересно. A потом еще…

– Перестань, пожалуйста, Петя, у меня очень сильно болит голова, – простонала Вера.

Мальчик замолчал, но мысль о школе не оставляла его. Как только он замечал, что сестре становится лучше, что она в состоянии говорить или хоть слушать, он принимался за свой прерванный рассказ и с жаром описывал все, что показалось ему заманчивым и интересным в училище.

– Тебе так понравилось в школе, что ты, кажется, хочешь поступить туда? – с досадой спросила Вера.

– Я вот что думаю, – после минутного молчания серьезным голосом отвечал Петя: – все мальчики учатся в каких-нибудь заведениях, значит, и мне тоже нужно, a Митина школа очень хороша.

Вера не могла не сознавать справедливости этого ответа, но именно эта-то справедливость и раздражала ее.

Через несколько дней она выздоровела, и ее занятия с Петей возобновились. По-видимому, все у них шло по-старому, но на самом деле было не совсем так: при всяком сколько-нибудь трудном или скучном уроке Петя думал о школе, ему представлялось, что там дело шло бы иначе. Вера угадывала эту мысль по его глазам, иногда даже напрасно предполагала ее и мучилась. A Дмитрий Андреевич, как нарочно, усиливал ее мучения: он то рассказывал об успехах своих учеников или о пользе товарищеского общества для тех из них, которые до сих пор не выходили из семейного круга, или замечал, что Петя слишком вял и бледен, что ему нужно делать побольше движения, нужно сближаться с детьми, которые расшевелили бы его.

Долго колебалась Вера, долго старалась она убедить себя, что удерживать Петю дома должно для его же пользы, но, наконец, любовь к брату победила эгоизм и она объявила, что согласна отдать Петю в школу.

– Ты на меня сердишься? Это тебе неприятно? – робко спросил Петя, узнав решение сестры.

– Мне это будет приятно, если ты будешь хорошо учиться и сделаешься посмелее и половчее, – отвечала Вера: – и еще… если ты меня не разлюбишь, – прибавила она дрогнувшим голосом.

– Я тебя не разлюблю никогда, никогда не разлюблю, – вскричал мальчик, бросаясь к ней на шею: – я тебя буду любить еще больше, я ведь вижу, что тебе скучно отдавать меня, что ты это делаешь для моей пользы, милая моя!

Вера приласкала мальчика и, подавив волновавшие ее чувства, заставила себя весело разговаривать с ним о предстоявшей ему перемене жизни.

Через несколько дней он ушел от нее рано утром, гордясь и радуясь своим новым званием школьника и весело обещая за обедом подробно рассказать ей обо всем, что будет делаться в школе. Она проводила его грустными глазами и осталась одна. Да, она чувствовала себя одинокой, хотя мальчик уходил только на несколько часов в день, хотя все вечера он будет проводить с ней… Для него начиналась новая жизнь, которая должна была с каждым годом все более и более разлучать их; у него должны были явиться новые интересы, новые привязанности, недоступные ее влиянию. A она? Какие могут быть у нее интересы, кроме него? До сих пор вся ее жизнь была полна им, настолько полна, что ей некогда было заботиться о самой себе. A теперь, что же ей делать? Чем занять свое время в те часы, когда его нет около нее, когда она ничего для него не может сделать? Читать, учиться самой? О да, это необходимо, он не должен перегнать ее в умственном развитии, она должна всегда знать настолько, чтобы понимать все, чем он будет интересоваться впоследствии, когда вырастет и сделается образованным человеком. И Вера принялась за книги, решив отдавать им все свое свободное время; но она чувствовала себя неудовлетворенной за эти годы, она так привыкла постоянно заботиться, думать о Пете, что жизнь без подобной заботы представлялась ей чем-то неполным. И вот, как бы в ответ на ее чувства, ей подают письмо от Жени.

«Голубчик, Верочка, – писала молодая женщина, – приезжай ко мне, как можно скорей: мой Павля все пищит, я не знаю, что с ним, ты умеешь ходить за маленькими детьми, a я только плачу над ним».

Подобные письма Вера получала довольно часто в последнее время: три месяца тому назад у Евгении Андреевны родился сын, и она в отношении к малютке была также беспомощна, как и относительно всего в жизни. Много раз приходилось Вере ездить и нянчиться с ребенком, утешать молодую мать, но никогда не делала она этого так охотно, как теперь.

«Кажется, вместо одного питомца, у меня является другой, – с грустной улыбкой прошептала она, прочитав письмо, – конечно, он никогда не заменит мне Петю, но я могу полюбить и его. Надобно помочь бедной Жени!»

И она поехала к сестре. Она сумела скоро узнать причину писка ребенка и устранить ее; при ней Павля не плакал, спокойно спал, с аппетитом ел, весело поглядывал по сторонам.

– Ах, Вера, как ты славно умеешь с ним возиться, – вскричала Жени: – ты должна непременно учить меня, помогать мне; я уверена, что без тебя уморю Павлю: я такая глупая.

– Я буду помогать тебе, – обещала Вера.

И вот у нее явилось новое дело, новая забота, которая могла всецело наполнить те часы, которые она проводила одна без Пети.

– Вера, – сказал несколько дней спустя Дмитрий Андреевич: – я пришел сделать тебе одно предложение: не возьмешься ли ты давать уроки в нашей школе? Ты так хорошо подготовила Петю по русскому языку, что тебе вероятно, нетрудно будет вести этот класс, и таким образом ты все-таки останешься учительницей твоего воспитанника. Согласна?

– Я с радостью согласилась бы на это, – отвечала Вера, то краснея, то бледнея от волнения, – но я право боюсь…

– Чего же тебе бояться? Ты так славно учила Петю, ты отлично можешь заниматься с детьми – попробуй?

Вера, конечно, с радостью согласилась на это. Да и как ей было не радоваться? Учить в той школе, где учился ее Петя, познакомиться с его учителями и товарищами, лично следить и за его занятиями, и за его отношениями к сверстникам – она и не мечтала ни о чем подобном!

«А, ведь, право, я очень счастлива, – думала она в этот вечер, ложась спать: – Петя меня очень, очень любит, да и другие также любят и уважают меня; я могу трудиться и приносить пользу, могу заниматься делом, которое мне по душе; не беда, что я некрасива, старообразна, горбата, – никто, кажется, и внимания на это не обращает. Если бы маменька была жива, она не называла бы меня, как бывало прежде, „бедняжкой“. И как это случилось?..» – Она задумалась. «Да,» – мысленно проговорила она, – «этой переменой, какая произошла но мне, тем самым, что из несчастного ребенка я стала счастливой женщиной, я обязана Пете, моему дорогому Пете; я была несчастна, потому что не любила никого, кроме себя; когда я полюбила его, я привыкла меньше думать о себе, больше заботиться о других, и другие стали хорошо относиться ко мне…»

Брат и сестра

Глава I

Сироты

В один пасмурный октябрьский день около свежей, только что зарытой могилы на Смоленском кладбище стояло двое детей – мальчик и девочка. Девочка опустилась на колени и, припав лицом к земле, громко рыдала. Мальчик с каким-то не то страхом, не то недоумением оглядывался кругом, и крупные слезы медленно текли по его бледному личику. К детям быстрыми шагами подошел высокий, толстый господин и, положив руку на плечо мальчика, проговорил далеко не ласковым голосом:

– Ну, полно плакать, ведь слезами все равно не воскресите мертвой, надобно скорей ехать, поезд отъезжает через три четверти часа! Маша, вставай!

Он взял за руку мальчика и, не взглянув даже, следует ли за ним девочка, быстрыми шагами направился к выходу с кладбища. Маша поднялась с колен, простояла несколько секунд неподвижно перед могилой, как бы не имея сил оторваться от нее, и затем, заметив, что спутники ее уже далеко, побежала догонять их.

Мужчина усадил детей в карету, ожидавшую их у входа кладбища, и, приказав кучеру ехать как можно скорее, сам уселся подле них.

– Дядя, разве мы не заедем к нам на квартиру? – несмелым голосом спросила девочка.

– Конечно нет, – отвечал мужчина. – Ты думаешь, мне есть время возиться тут с вами! И так уж целую неделю прожил задаром в Петербурге! Что вам там делать на квартире? Все вещи убраны, чемоданы ваши сданы в багаж, а остальное я поручил продать.

После этих слов, произнесенных голосом, не выражавшим желания продолжать разговор, в карете воцарилось молчание. Лошади неслись быстро и скоро остановились у вокзала Николаевской железной дороги. До отхода поезда оставалось всего пять минут. Мужчина поспешно взял билеты, втолкнул детей в один из вагонов третьего класса, а сам направился ко второму классу. Дети уселись рядом в уголку. Поезд тронулся. Девочка огляделась: кругом все были люди незнакомые, занятые своими делами и не обращавшие на детей ни малейшего внимания.

– Как я рада, что он не сел с нами! – проговорила она со вздохом облегчения. – Он ужасно гадкий! Правда ведь, Федя?

– Хорошо еще, что он богатый! – отвечал мальчик. – Няня рассказывала, что у него есть свой большой дом и свои лошади. Ты думаешь, он мне позволит покататься на его лошадке, Маша?

– Не знаю; все равно он злой. Он не плакал о мамаше. Я его не люблю.

– Не говори так громко, Маша, – предостерег мальчик, робко озираясь кругом, – он, пожалуй, услышит и рассердится.