Культурные особенности – II. Божья воля

– Видишь – что? Спросил Эрвин, гадая, как ещё не устал удивляться. Туземец его услышал – сморгнул, расширил глаза. Буркнул под нос что-то про диких звездных.

И показал вниз, проведя пальцем по вязи рун на ложе винтовки.

– Это великий ствол, «Ройане», – задумчиво проговорил он, положив ладонь на темную сталь и выцветшее белое дерево ложа «Лаав Куанджало». Россыпь звонких туземных звуков в конце – непереводимая огласовка прозвучала торжественно, звучно, как королевский титул. В тон голосу, глухо лязгнула сталь – это в зеркальной руке чуть дернулся, наливаясь рыжим огнем от костра полированный шарик затвора.

«Кокетка, блин» – огрызнулся, мысленно, Эрвин. Близко ведь так. Видеть свой ствол в чужих руках было почему то обидно. Туземец не заметил – продолжал, нараспев, вытягивая слова подобно бусам:

– Из него убивали драконов, чужак. Исполинов, ступающих тяжко зверей, ужас нашего мира. И она признала тебя? Скажи звездный…

– Харамбе, не смущай людей. Ты говоришь как колдуньи, – отозвался золотозубый. Туземец прервал его – жестом, быстрым, как взмах мухобойки.

– Подожди. «Кар ойл» решит, он всегда все решает. Светает уже.. «Говорящая с птицами» не вчера родилась, надо идти, пока ее слуги нас не увидели. Идем, чужак. И лучше иди сам, нести тебя будет тяжко. Хоть и можно, да…

– Хочешь, чтобы я не дергался? Тогда, скажи – куда…

– Я сказал уже. К королю… – Харамбе сморгнул вдруг – один раз, другой, поймав удивление в глазах Эрвина. Потряс головой, удивляясь чужому недоумению. И пояснил:

– Чему ты удивляешься, чужак? Это же ваше слово…

Изумление качалось в его глазах – глубоких, зеркальных. Отражением, тенью чужого изумления. В глазах Эрвина, да. Теперь он слово узнал. Земное, действительно. Только откуда, к курвиной матери, здесь может взяться король – здесь, на чужой планете, на влажной красноватой земле, никогда не носившей на себе Карла с погонялом Великий…

Золотозубый кашлянул. Воин откинул полог. Серый цвет полился внутрь, заливая гранит рассветной, призрачной хмарью. Зашипел залитый костер, люди встали, поднялись и пошли. И Эрвин пошел. Что оставалось? Туземцы шли тихо, след в след, тенями скользя меж низких, густых, клонящихся к земле веток. По небу струйками тек серый предрассветный туман. Тек, клубился, кутал пологом невысокие фигуры туземцев, застывал инеем росы на стволах. Высоко в небе чирикала птица. Тогда туземцы замирали – все. Харамбе доставал дудку, выводил короткую трель – три ноты, отрывисто, на птичий манер. «всё в порядке». Застывал на минуту, слушая шелест ветвей. По лицу плескались, вились клубами туманные тени. Потом махал рукой – вперед, мол. Шли вверх, потом вниз. Эрвин крутил головой, считал повороты, но скоро сбился. Лес вокруг был глухой, еловый. Одинаковый, до тошноты, вид. Пытался обламывать ветки – дали по рукам. Больно. А золотозубый, оскалившись, наклонился и распрямил, вернул тонкие зелёные побеги на место. Качалась трава. Лишь сбитая роса напоминала о прошедшем отряде. Высохнет – и все, будто и не шли они здесь никогда два десятка человек и один звездный оболтус под конвоем. Под сапогом захрустела, покатилась по осыпи мелкая галька. Расступились деревья, покатый холм мигнул в глаза проплешинами желтой, оплывшей глины. Впереди. А на другой его стороне стояла деревня.

Туземная деревня – Эрвин уже как будто видел ее. Как в Туманном лесу или Фиделите – поля расчищенной от леса и распаханной земли – правильным кругом, кольцом по земле и крутой, заросший холм в их середине. Невысокие, очень толстые, похожие на пивные бутылки деревья по краю, высокие, шумящие сосны – за ними, внутри.

Роща на вид и роща – дикая, если не обращать внимания на подстриженные кусты и свитые, переплетенные сеткой лиан ветки.

Заревел глухо гигантский зверь, Харамбе впереди замер, понимая руку вверх в защитном, отвергающем жесте. Затворы залязгали, Эрвин завертел головой. С трех сторон деревню окружала стена глухих гор, с четвертой высились громадные стальные ежи за которыми бродила голодная высоколобая тень. Треугольная голова, две мощные лапы, пупырчатая, желтая кожа, алая пасть. Сотрясатель. Золотозубый оскалился вновь – чуть нервно, как показалось. Что-то крикнул, Эрвин не разобрал – что. Харамбе встряхнулся, махнул ладонью опять. Зашагал – по ровному полю, прямо у зверя на глазах. Остальные – за ним, невозмутимо на вид, будто не на них косил алый глаз многотонный двулапый монстр. Земля под сапогами дрогнула, заскрипела протяжно сталь – зверь боднул стальные полосы лбом, яростно, но на вид бесполезно. Двутавровые, заросшие лианами балки скрипели и гнулись, но держали надежно. Эрвин пожал плечами и выкинул сотрясателя из головы. Пусть ревет. Харамбе свернул пару раз с прямого пути, зачем то делая восьмерку по ровному полю перед деревней. У Сотрясателя на глазах. Остальные шли за ним, след в след, не пытаясь поправить вожака или сократить путь. Эрвин, улучив момент, шагнул было в сторону. Его дернули за плечо, удержали на полушаге. Улучил момент, наклонился. Голыш в траве – плоский камень удачно попал под каблук – Эрвин откинул его и исподтишка понаблюдал за полетом. Тот пролетел по дуге прорвал рыжую сетку травы, и канул, провалился под землю без звука. Толкнули в плечо.

«Умно… Волчьи ямы отрыли»

Впереди, в тени окружающих деревню, заросли густых колючих кустов. И в зеленой тени веток – вороненый стальной блеск. Тонкие дула, укутанные ветками стволы. Пушки. Птица свистнула в вышине.

«Передай Мие, чтоб не форсила, не гоняла бэху по ровному. Сожгут же», – подумал Эрвин, дернув, как от зубной боли лицом. Наверное, зря. Вряд ли острокрылая рыжая сойка смогла прочесть его мысль, а свистеть по-птичьему он так у Ирины и не научился. Харамбе услышал и – с места, на каблуках – повернулся, положил руку на затвор. Солнце сверкнуло – радугой по лицу, замерцала на багровой точке в уголке глаза. С неба – хриплый посвист опять и хлопанье – птица заметила его жест, сложила крылья и, заложив вираж, ушла за деревья.

– Смерть колдунам и их прихвостням, – Рявкнул Харамбе, поднимая к плечу кулак.

Эрвин – мысленно – завязал на памяти узелок. Расписать при случае «под хохлому» эту плоскую, сверкающую, что начищенная тарелка, рожу.

С деревьев, сверху Харамбе окрикнули часовые – короткий, переливчатый клич. И отзыв из туземных уст такой же короткий. Заскрипели ветки, стена кустов на глазах разошлась. Эрвина снова толкнули в спину, он качнулся, но на ногах устоял. Огрызнулся – через плечо, сердито

– Что за деревня то хоть?.

– Расколотая скала…

Ответили ему. И впрямь, над деревьями, прямо перед глазами скала – два гранитных пика, два змеиных клыка охряно – рыжих в синеве неба. Эрвин пошел вперед, крутя головой и гадая, откуда он помнит это название.

Деревня встретила его глухим гулом голосов, гамом, мельтешением и теснотой – плотной, кружащей голову. Охра и зелень лозы на стенах, блеск солнца в траве – хороводом, игривой пляской на зеркалах сотен. При виде Эрвина люди поворачивались, поднимали глаза – полдневное солнце плясал, играя зайчиками на зеркальных туземных лицах. И замирало, подергиваясь тонкой серой переной, когда Харамбе или золотозубый поворачивали на них голову. Сосны вокруг – высокие, гордые, шелестящие густыми кронами в вышине. Дома меж них – знакомые Эрвину по Туманному лесу и Фиделите плетенки вокруг опорных столбов. Как в Фиделите, только та стояла привольно, дома ставила широко, кутая землю узорочьем розовых, желтых белых цветов в рамке пахучей зелени огородов. Здесь же царила охра и камедь. Плетенки – дома стояли тесно, стена к стене, даже забираясь друг на друга – один над другим. Новый, зеленый, блестящий тонкой пахучей лозой, на платформе над старым, высушенным солнцем до черно – желтого блеска. Балки, сучья, яркие ленты меж них – та же лоза, зеленая и желтая, высохшая – полосами. Подъемники на крюках, лестницы с тонкими перилами, просто веревки, на которых, как дома, женщины сушили белье. Платформы из толстых балок нависали над головой. Наколочены криво – опасно скрипели, кренились кое-где. И проворачивались – на глазах у Эрвина туземный мальчишка, навалившись плечами на вытертый деревянный рычаг крутил свой третий этаж окнами к солнцу. Конструкция отчаянно скрипела и гнулась, лоза топорщилась, балки скрипели и подпрыгивали в пазах. За шиворот с высоты сыпался мусор, пыль и мелкая древесная крошка. Эрвин догнал Харамбе, ткнул пальцем, показал на гнущуюся балку над головой:

– А не рухнет?

Тот было махнул рукой – пустое, мол, не о том думаешь. Но поднял глаза. На покосившейся, в сетке трещин опорной балке его взгляд не задержался, скользнул выше, на третий «этаж». Должно быть, увидел что – то: замер, изменился лицом, поднял руку вверх и крикнул своим – хрипло, гортанное что-то. Толпа вокруг загудела на сто голосов – Эрвин не понял слов, лишь отраженное солнце вспыхнуло россыпью блесток на лицах. Один из воинов подпрыгнул, ухватился за лиану, подтянулся – конструкция протяжно заскрипела и накренилась. Запрыгнул наверх, потянулся, сорвал с плетеной стены покрывало. Эрвин сморгнул – то была просто тряпка, ворсистый истертый ковер, каким здесь прикрывали стены – от холодных ветров или чужих взглядов. Но сейчас ее сорвали вниз, будто знамя с флагштока. Сорвали, спрыгнули, потоптали ногой. Сверкнула искра, раздался крик – женский, злой и визгливый вначале, испуганный – потом, когда за стеной увидели, с кем имеют дело. Золотозубый оскалился, Харамбе поднял палец вверх:

– Честному человеку от глаз скрывать нечего. А нечестный королю не друг.

Толпа загудела снова. Внизу тихо, и без интереса. Видимо – не в первый раз. Загудело сверху, на этажах – кого-то склоняли на все лады, кто-то отругивался, дрожащим, тонким с обиды голосом. Звонкая, бессмысленная бабья ругань. Харамбе отвернулся, брезгливо откинув ковер каблуком – прочь с глаз, в кучу мусора за углом.

«Спаси нас бог от таких друзей, а с врагами мы как-нибудь разберемся»

Угрюмо думал Эрвин такую мысль, шагая Харамбе вслед и косясь снизу вверх на трещины в опорных балках. Улица на глазах разошлась, ветер плеснул в лицо духотой и бурой пылью утоптанной площади. Планировка – Эрвин оценил на глаз – знакомая, две улицы сходились крестом, на манер Фиделиты. Только там, где у «крестовых» пел и тянулся в небо собор – здесь стояла приземистая бревенчатая изба. Низкая с покатой, загибающейся на стороны крышей. Маски демонов на торцах бревен, На окнах – резные, глухие наличники.

Эрвин, увидев их, хмыкнул, подумав, что местный король, наверное, и сам себе не друг. Дали по шее. Харамбе поклонился вдруг – низко, резным маскам зверей на дверях. Двум страшным, совиным, похоже – отводящим зло мордам. Перед ними – два ярких костра, в железных, кованых плошках. Трепетали огни, копоть плыла, ложась черными пятнами сажи на балки, маски зверей и слепые, вытаращенные глаза резных демонов.

Привратник окликнул их. Харамбе поклонился – снова, низко, достав ладонью земли. Копоть плеснула, колечко дыма закружилась, легла тому на лицо.

«Чего это он?» – опять подумал Эрвин, глядя сзади на это все. А притолока на двери низкая – поклонишься, если хочешь войти. Эрвин, на всякий, плюнул через левое плечо – попал прямо в огонь, под негодующий вопль привратника. И шагнул вперед, в полутьму, держа пальцы – тоже на всякий – скрещенными в отводящие зло рожки.

** **

Еще ни разу Эрвин не видел корону, носимую с большим достоинством. Цветную, пластиковую, по три сорок за штуку – Эрвин, вроде бы, видел такую уже, дома, в магазине игрушек. С ценником, криво прилепленным на ободок. Но теперь она сидела на весьма примечательной голове. Высокий, ладно скроенный, широкоплечий туземец – пятнистая, переливающаяся чешуйками радуги шкура едва сходилась в узел на груди. Длинные волосы по плечам, широкие скулы, высокий правильный лоб – туземная кожа переливалась в свете огней, мерцала в глаза теплым янтарем и тусклым, червонным золотом. Внимательные, большие глаза, а руки на резных подлокотниках кресла – тонкие, спокойные, сильные.

«Видели бы производители, какой лоб будет украшать их игрушка – поставили бы ей не три сорок на ценник, а больше» – успел подумать Эрвин, прежде чем сидящий заговорил:

– Удачной ли была охота?

Голос низкий, спокойный. Вроде и приветливый, только глаза смотрят мимо людей – вдаль, на вырезанную на потолке драконью морду. Харамбе в ответ поклонился. Низко, Эрвин увидел, как свились узлом мышцы на его шее. И изумленно сморгнул. За сегодняшний день он увидел больше поклонов, чем за все предыдущие дни на этой планете.

Вышла женщина, протянула вошедшим чашу воды. Поклонилась тоже. И низко – на височной дуге, сталкиваясь, прозвенели серебряным звоном мониста.

Эрвин от удивления сморгнул опять. В дороге Миа с Лианной нет-нет да кивали Ирине, на стоянке девчонки из Фиделиты – своей маме Кураж. Но тихо, украдкой, пока их мужики не видят. Он сам, старый Яго или Хуан – председатель такого не удостаивались ни разу.

«И нафига?»

Вопрос на губах так и увял, невысказанный. Золотозубый шагнул вперед. Как-то лихо, они с Харамбе тихо поменялись местами – один неслышно перетек с первого места назад, другой – развернул плечи, приосанился, выступил – как то враз занимая весь, еще не занятый королём, сектор обзора.

– Удачно, король. Мы прошли до ежей и убили колдунью, осквернившую дыханием синее небо.

У убитой была игривая челка и юла на щеке – тонкая, выжженная черной вязью из точек. Скребущий, растянутый скрип – вдруг, Эрвин удивился, когда услышал его. Понял только потом – это во рту скрипели, крошась, его собственные зубы. Синее небо, курвасса их мать, со всеми синонимами. Чем помешала-то? Золотозубый стоял спиной к нему – не видел, не слышал.

– Все по твоей воле, король.

– Как всегда, да. Только я просил взять ведьму живой.

– Чужеземцы в долине. Звездные и крестовые люди из городов. Их машины вошли в твою долину. Большие, тяжелые машины.

Золотозубый взял паузу, кивнул королю еще раз, словно предлагая тому самому оценить масштабы отведенного от него бедствия. Король паузу выдержал – спокойно, позволив себе лишь чуть поднять бровь в невысказанном – и что?

Пауза кончились. Золотозубый снова кивнул и продолжил, сверкнув на короля металлом тусклой улыбки: