На Кавказе меня встречал Лермонтов

В биографии писателя есть и такая страница, когда умер его ребенок от второй жены, он начал пить, и пил очень сильно. Это подорвало его здоровье. Но первое время он пытался бороться с этим недугом, снова кидался в работу. Она стала для него своего рода рефлексом, но потом недуг победил, и он стал пить не переставая. Это привело к неминуемой развязке…

Во вторник 21 ноября 1916 года, он закончил все сборы, чтобы на другой день уехать в Нью-Йорк, и до девяти часов мирно беседовал с сестрой Элизой. Они говорили о предстоящих в ближайшем будущем делах. Элиза проводила его до спальни. В семь утра в комнату влетел преданный слуга Джека – Наката с криком: «Миссис, скорей, хозяин не в себе, вроде бы пьяный!»

Элиза побежала на веранду. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что Джек без сознания. Врач обнаружил, что он давно уже в глубоком обмороке. На полу нашли два пустых флакона с этикетками: морфий и атропин, а на ночном столике – блокнот, исписанный цифрами: вычисление смертельной дозы яда.

Врачи делали все возможное, чтобы вывести организм из интоксикации, но Джек пришел в себя лишь однажды и снова потерял сознание.

Около семи вечера 22 ноября, Джек Лондон умер. Ночью его кремировали, а прах отвезли обратно на Ранчо Красоты в Лунной Долине – участок земли в сто тридцать акров.

Ровно сорок лет жизни и плодотворнейшей работы. Читая его биографию, на ум приходит мысль: то, что предопределено человеку свыше, то и свершится. Он был рожден писателем и отработал свою карму сполна, а человечество обрело такого неповторимого автора, произведениями которого люди будут зачитываться всегда, пока они способны читать и ощущать себя людьми…

15. 06. 2016 г.

Губин – свеча, зажженная в мире

Я пастух, лук, краюха хлеба.

Молоко в сумках коров.

Всё мечтал подоить Небо

За сосцы дальних миров.

Андрей Губин

Эти строки я взял эпиграфом, потому что, на мой взгляд, они наиболее точно отражают душу и сущность Писателя Мира, казака, пастуха и Мастера слова Андрея Терентьевича Губина. Подоить Небо – ему удалось, потому что он стал избранником Неба и, понимая свою миссию, нёс её до конца.

Объять целиком его талант, тем более рассказать в небольшой статье о всех сторонах творческой составляющей писателя невозможно. Сегодня мне хочется поговорить только о поэтической грани нашего земляка.

На мой взгляд, стихи Губина очень разные, есть немного наивные, когда это на бытовом уровне. Вот стихотворение, посвящённое сыну Андрею, не претендующее на высокий стиль.

Сыну

Милый сын мой, одуванчик!

Быстро годы пролетели,

Ты еще небесный мальчик,

Но уже с железом в теле.

Станешь ты атлетом позже,

За весной приходит лето…

Дай-то мира тебе, Боже,

Стих возьми мой амулетом.

Впереди – пустыня, битва

С человеческим вараном,

Да хранит тебя молитва,

Приложи ее ты к ранам.

Я вложил в нее желанье,

Не достигнутое мною,

Станет это упованье

Небом, парусом, весною…

Стихи трогательны и своеобразны. Не хочется гармонию поверять алгеброй, но что имел в виду поэт, говоря: «…битва/ С человеческим вараном»?

Возможно, варан ассоциируется с драконом – символом зла?

И другие же его стихи для неискушённого читателя наверняка покажутся сверхсложными, «навороченными», «космическими», но такова особенность творчества нашего земляка, язык которого не спутаешь с другими.

Его романы стали золотым наследием советской, русской литературы ХХ века, об этом уже написано в воспоминаниях, статьях его жены – Маргариты Губиной-Кузнецовой, в других исследованиях, а вот о поэтическом даре Губина, о его стихах сказано не так много, хотя он считал себя прежде всего поэтом, а уж потом прозаиком.

Есть предположение, что писатель, начиная писать «Молоко волчицы», стоял перед дилеммой: писать свой труд в стихах или в прозе. Поначалу он просто делал некие поэтически рифмованные наброски о быте казаков, о кизиловых балках, синих и белых горах…

Однако уже в «Левом колесе» романа он, словно определившись с формой, говорит: «А тут то баня, то охота, /то писк бездарных доброхотов – /Несли толпой благую весть: / Роман в стихах в России есть!/ Отбоя нет от добрых писем: /Роман в стихах давно написан! /Я отпустил крылатого коня, /Быков прозаика в арбе кнутом гоня» (курсив и выделения А. Губина и автора эссе – А. Г.).

И эти стихотворные «заготовки», как жемчужины, вплетаются курсивом в текст романа. Размещены они не в столбец, а построчно, но в них легко угадывается рифма и стихотворный ритм. Это не «белые» стихи, поскольку «белые» не имеют рифмы. И не верлибр. Писатель, словно экономит площадь для повествования, представляя это, как лирическую прозу. Маленькое лукавство, которое читатель с удовольствием принимает. На самом деле, это и некий кульминационный момент, переход от повествования к поэтическому обобщению. В курсивных строчках собрана квинтэссенция поэтической составляющей отдельных его глав и всего романа.

А вот казачьи песни, по признанию автора, напетые матерью Марией Васильевной Губиной, урождённой Тристан, названной им поэтически «свечой, зажженной в мире», приведены обычным способом, каким печатаются стихотворные строчки в книгах. Здесь он не экономит.

В романе чувствуется трепетное отношение, и любовь к матери через это определение. Мне кажется, писатель и сам подпадает под такую категорию: «Свеча, зажженная в мире», но уже в другой ипостаси: красной нитью в его романах «Молоко волчицы», «Траншея» проходит идея защиты мира от Нейтронного меча. В это понятие он вкладывал предупреждение о гигантском скоплении современного вооружения – от «простых» ракет тактического назначения, до атомных ракет, бомб. В том числе и с сатанинской нейтронной начинкой, наносящей минимальные разрушения инфраструктуре городов, но убивающей всё живое.

Он зажёг свечу предостережения, свечу памяти по миллионам погибших до настоящего времени, чтобы не совершилось еще более страшной катастрофы вселенского масштаба.

Огромное наследие писателя из романов, сценариев, пьес также ждёт своего часа. Только совсем недавно отыскались архивы Андрея Терентьевича. Они переданы в краевую Лермонтовскую библиотеку и сейчас идёт исследовательская работа по их систематизации, подготовке к публикации романов и других художественных произведений, как в целом и всего наследия гениального земляка.

Но вернемся к поэтической составляющей нашего земляка. Мало кто из маститых публицистов, обозревателей творчества Губина доселе говорил всерьёз о его поэзии.

Поэтический язык Губина действительно непрост, в некоторых местах он шероховат, встречаются перебои ритма, «заумные» рассуждения, философствования. Но вызывает восхищение эрудиция автора и, как минимум, уважение к умению и лёгкости плетения кружева стиха среди совсем нелёгких проблем, поднимаемых поэтом.

Эта «небрежность» видна в ритмике стиха: «Зачем шёл я/ В ту ночь, не помню./ Видно, с хлебом/ Была задача всех дорог…». Перед словом «видно» явно напрашивается еще слог: «(И) видно, с хлебом…». Сбой ритма. Можно привести еще примеры.

Иногда он небрежен с ударением в словах: «Возможно, что из нас не будут/ ЖарИть шашлык иль лыко драть…». Азов по стихосложению он не проходил и, как у Есенина, у него проскальзывают сбои и инверсии.

Почитатели таланта писателя надеются и верят, что настанет благословенное время, когда всё-таки будут изданы не только все его «12 камней на Млечном пути Вселенной» – цикл из 12 книг «Созвездия Ярлыги», но и поэтический сборник Андрея Губина, куда войдут лирические стихи и посвящения. Сборник займет своё желанное место в сердцах поклонников творчества поэта.

Тогда можно будет предметнее говорить о его стихотворном творчестве, пока же мы можем о нём судить лишь по отдельно изданным стихам, разбросанным по газетным публикациям, напечатанным в разное время.