Проект «Орлан»: Одинокий рейд. Курс на прорыв. Фактор умолчания

– Жалуйся!

В другой раз он сказал бы «слушаю», но пессимизм мичмана, видимо, оставил борозду в тщательно сохраняемой невозмутимости.

На том конце хмыкнуло, но без особого энтузиазма:

– Не знаю, чем там они долбанули…

– «Стингером», – тут же вставил Терентьев.

– …но легло удачно – били снизу, удар приняла на себя площадка «Подката». Видимо, брызнуло шрапнелью – посекло защитные колпаки АП РЭБ, где помяло, где пробило. Надо будет протестировать. Я, конечно, залепил отверстия от влаги…

– Чем?

– Скотчем. А с рассветом, когда там покомфортней будет, уже основательно подлатаем.

– Вот чёрт! – хотел было возмутиться этой кустарщиной, но вспомнил, что у эрээсников был какой-то навороченный скотч, который лепился и на мокрую поверхность. Не стал он и настаивать на непременном и капитальном ремонте, понимая, что тут иное дело – на ветру, при обледенении, в контрасте ночи и фонарей, ребята могут накосячить или свалиться сдуру вниз.

– Погоди, а «Подкат»?

– Дыре?нь в решётке. Но в целом на вид ремонтопригодна. Навскидку: замена фидера, разъёмов, самая задница – привод, вся подвижная часть однозначно накрылась. Если ЗИПов не комплект – в этом секторе у нас будет брешь.

– Надо, Вовчик!

– Да я понимаю… Давай так, мы сейчас прозвоним систему здесь на периферии. Если всё нормально, сбросим на «информационный». А с железяками всё-таки придётся с утра – там демонтаж однозначно. И с эмпэшками то же самое, но чуть погодя.

– Добро!

Положив трубку, Терентьев уставился в одну точку невидящим взглядом. «Что ж это за подлость жизни такая? Ведь почти предупредили, и подозрения назрели, и не у меня одного. Вот оно – лежало на поверхности, и один чёрт прошляпили… бездарно. Прошляпил лично я. Моя вина. Но почему?»

И сам себе отвечая, неосознанно цеплялся за оправдания. «Да потому что никак не верилось, что аргентинцы осмелятся на такое. И даже про бриттов – и в мыслях не было! Но чтобы американцы? Вот и схлопотали личное “22 июня сорок первого”. Не получается всегда быть умным, продуманным».

Терентьев устало потёр виски, в который раз подходя к карте. Что-то ему всё же не нравилось в предложенном штурманом восточном направлении. Пока и сам не понимал – что.

«С одной стороны – всё логично. Но?сятся они там со своим “Таравой” и наверняка субмариной, мы и отвернули. Но с таким же успехом и в Атлантике и в Индийском океане у американцев могут шнырять американские целые АУГи. И подлодки. И англы вкупе. Вот именно – англы. Абордаж был под маской САС. Решатся ли штатовцы в открытую переть на советский корабль? Ведь СССР – это не Эрэфия. Зассут или нет? А что, могут? А выставят ПЛ-завесу, закидают торпедами, а бриты заявят, что, дескать, это они. Нет! Всё-таки надо прорываться домой Тихим океаном. А то, что там, на “перекрёстке” американе, так мы ничё, мы мирный советский трактор, без “габаритов” со второстепепенки – здравствуй, ДТП. Если сунутся, конечно. Всё – решено! Согласовать генеральный курс со штурманом, разворот и выпускать вертолёты – подлодку кровь из носу, но обнаружить».

Штурман вышел. Сказали, на пять минут. Не стал дожидаться, коротко раздал приказы.

Поймал себя на том, что выискивает взглядом экран, который показывал картинку с видеокамеры, направленной на корму. Хотя прекрасно понимал, что вряд ли что-то разглядит в темноте. Однако боцман периодически втыкал прожектора, прорезая ночь сквозь срывающиеся капли дождя снопом света. И на экране появлялось какое-то смешение белого, косо мелькающих метеоров капель и контрастных вытянутых теней.

«Это ж камера, которую завалило набок», – вспомнил, ни черта не разобрав, Терентьев.

Однако луч продолжал медленно ползти, и автофокус видеокамеры выдавал более корректное изображение.

«Да нет! Её, видимо, уже поправили – изображение правильное! Ох, далеко не правильное».

Привычный и знаковый вид на корму портили непонятные пятна и обломки на палубе, матросы боцкоманды перемещали какие-то ящики, листы настила, катили бухты пожарных шлангов.

«Ну да! Боцман говорил, что собирается смыть все фрагменты тел и кровь брандспойтами!» Камера хоть и была широкоугольная, но не захватывала всю палубу до противоположного борта, где полегли морпехи и их командир. «Мичман заверил, что всех кого могли – нашли».

Мысли о людских потерях отозвались какой-то звенящей пустой в голове. Захотелось кофе, крепкого. Нет, крепче! Чего такого бы покрепче! И не томного коньку, а дурной и пьяной водки! Снова потёр виски?.

«Сколько прошло времени? Час, полтора? Устал? С чего бы. Мешки не ворочал! Ну да! Другое! Какими критериями сравнивать физическую и моральную усталость? И сопоставить степень деградации состояния организма в том или ином случае? Разгрузил ты вагон или не один час бухгалтером корпел над бумажками, сводя дебет-кредет. Или, например, как за рулём вполне комфортного универсала, но на трассе километров в пятьсот-шестьсот. И все, кто в пассажирах, с удивлением: “А ты чё такой вымотанный?” Для них ты так – сидишь и сидишь, руками слегка сучишь по баранке и “ручке”. А не понимают, сколько тебя во внимании за дорогой, знаками, полосами движения, идиотами на встречке и прочим. Не понимают всей твоей ответственности и того, что жизни по сути свои доверили тебе. И пусть сейчас моя большая ответственность дробится на меньшие ответственности: штурмано?в или радиометристов, вплоть до каждого матроса в отдельности, всё одно остаётся при мне главной – личной и за всех».

Нос (точней, обоняние) жил своей жизнью – учуял запах кофе. И как в рекламе какой-то – нос повёлся, увлекая все мысли на аромат. «Надо же! Неужели, пока думал, что-то ляпнул вслух, про кофе?»

– На, командир!

Дождавшись, когда Терентьев осторожно отхлебнёт обжигающего кофе и отставит чашку, штурман спросил про смену курса. Получив объяснения, в целом согласился:

– У нас «язык» есть, ценный. Может, удастся вытянуть из него чего, что прояснит намерения противника, – и пояснил: – Взяли одного цэрэушника!

– Особист доложил?

– Не. Прапор. Особист возмущался, что всё смыли из шлангов на корме. Не досмотрели, дескать, не обыскали…

– Умный, да? Где он был, когда Скопин «Конкерор» топил? – Терентьев чуть ли не залпом допил кофе, наверняка ещё горячий, но даже не поморщившись.

– Зря ты так, командир. Он сам попросил Пономарёва таблетками напичкать, чтоб в строю быть. Парень вроде правильный.

– У меня нет на корабле такой должности – «правильный парень», – отрезал Терентьев и передразнил: – «Досмотреть, обыскать». Вот он сам бы беленькие перчаточки натянул и пошёл фарш воро?чать. Мичман говорил, что у него половина боцкоманды чуть не облевалась, пока палубу чистили. А нам сейчас «камовых» в работу. Так что боцман всё верно сделал.

* * *

Всё было готово: створки ангара, вертолётную площадку расчистили (в том числе и от вновь наросшей наледи), опустили «ловить рыбу» антенны УКВ, обеспечили подсветку.

После бойни наверху и беготни-пальбы в коридорах крейсера выбравшиеся из ангара технари наглядно увидели последствия этого всего, включая и потери среди своих. Поэтому «запрягали» сосредоточенно и молча, в другой бы ситуации при сходной погодной обстановке кто-нибудь обязательно ляпнул про «доброго хозяина» и «собаку со двора». Тем более понимали – им-то что, а вот летунам в эту муть лететь.

– Шквалит. Порывами, – перекрикивая свист турбин, совершенно излишне напутствовал командир полётной группы пилота, – едва оторвёшься, может подхватить и сдуть.

Тот, возясь с застёжкой аварийного надувного комбинезона, в ответ кивал молча, и сам всё видя, дескать «ничего страшного – доводилось и в худших условиях».

* * *

Терентьев поднялся наверх «проветриться», не задерживаясь в полумраке ходовой рубки, вышел на правое крыло мостика.

Быстрый взгляд вперёд по ходу движения, вдохнув морскую влажность и минусы (градусов семь) воздуха.

Впереди серый нос корабля. Угадывается (скорей из-за знания, что это так) тёмно-бордовая краска палубы, с зацепившимися белыми снежными проплешинами – наледь. «Вот всегда так… что бы где ни произошло, ни случилось, сначала смотрю вперёд – что там дальше! А дальше у нас – океан, мрачный океан (это эмоции!), ночь проглядывается от силы метров на сто. И то – из-за белых хлопьев барашек на гребнях. А так – всё забивает мельтешня… дождь, снег? Чёрт, не пойми что! Словно белый радиопомеховый шум на экране. Что, несомненно, скажется на локации. “Тараву”-то, естественно, не прозеваем, а вот всплывёт какая тварь на перископ – не увидим».

С сигнального мостика вертолётная площадка цеплялась лишь краем. Как раз взлетел первый «камов», отваливая в сторону.

Погасил бортовые огни и тут же канул во тьму.

Терентьеву, когда он следил за движением на корме через камеру из ГКП, показалось, что боцман слишком увлёкся освещением. Но снаружи убедился, что любые навигационные огни наверняка рассеются в непогоде уже метров через триста-четыреста.

Если, конечно, не врубать прожектора?. А вертолётчики ребята опытнейшие. Посадка по системе «привод-В» отработана на пять с плюсом[73 - «Привод-В» – радионавигационная система управления полётов и посадки вертолётов.]. И порадовался, что не успели «ободрать» слётанную авиагруппу в пользу проходящего ходовые «Нахимова».

«Или только будет проходить? Это если “здесь”. А “там”? Наступит ли оно теперь – это “там”? Так, Коля, давай-ка не будем себе забивать голову тараканьими жопками, как любит говорить Скопин». Вспомнив о старпоме, сразу почувствовал, как усталостью набрякли, потянулись вниз веки, опустились уголки рта, словно под ударным гравитационным птозом[74 - Гравитационный птоз – состояние, при котором под действием силы земного притяжения провисает кожа лица.]. «Надо обязательно наведаться в лазарет и узнать о потерях». Что-то там нехорошее краем уха услышал на ГКП о Скопине – ранение в голову и потеря глаза. Его даже передёрнуло, когда он попытался себе это представить.