Белый царь – Иван Грозный. Книга 1

Он резко развернулся, вышел в коридор и приказал третьему стражнику, стоявшему там:

– Великого князя из палат не выпускать. Пусть хоть что делает, но в своих покоях. Ты понял меня?

– Понял, князь. – Стражник поклонился и припер дверь широким плечом.

Иван долго бился в крепкую створку, устал, упал на пол и зарыдал, стуча кулаками.

– Не хочу, не надо, не прощу!

Но что мог сделать восьмилетний ребенок, пусть и облаченный формально верховной властью, против буйства бояр и князей, дорвавшихся до крови?

Овчину затащили в подвал кремлевской тюрьмы. Там ему суждено было принять адские муки страшной смерти от голода. Он сам без всякого сожаления обрек на них многих людей. Сотворившему зло – зло и вернулось.

Князь Дмитрий Ургин приехал в Кремль через час после расправы братьев Шуйских с Овчиной-Телепневым. У дворца его встретил Григорий, заступивший на службу старшим наряда особой стражи.

Дмитрий сразу заметил тревогу на лице родственника, спрыгнул с коня и спросил:

– Что-то произошло, Гриша?

– Да, Дмитрий! Шуйские схватили Овчину-Телепнева. Мы только заступили, как его, в кровь избитого, стражники за ноги оттащили в тюремный подвал. Так им велел Иван Шуйский.

– Вот как? – произнес Ургин. – Отомстили, значит, бояре Овчине за унижения. А ведь я вчера предупреждал его об опасности, предлагал бежать, покуда не поздно. Не поверил.

Тимофеев удивился:

– Ты пытался спасти Овчину?

– И что?

– А то! Разве не заслужил этот пес смерти? Будь его воля, не ты ли первый стал бы жертвой? А с тобой и все мы, ратники особой стражи! Конечно, Шуйские – воры и разбойники, но и Овчина был не лучше их.

– Он, Гриша, тоже за Ивана стоял. Теперь же у великого князя остались только мы. Надолго ли?

– Мыслишь, Шуйские могут пойти на устранение Ивана, выставить вместо него слабоумного Юрия?

– Нет! На это они сейчас уже не решатся. Шуйские далеко не глупы. Овчина сам настроил против себя и боярство, и простой народ. Его не любили ни те, ни другие, как, впрочем, и Елену Глинскую. Казнь Телепнева-Оболенского скорее вызовет одобрение, нежели возмущение. Шума никакого не будет. А вот посягательство на жизнь великого князя может поднять в народе такую бурю, которая сметет все на своем пути. В этом случае бунт неизбежен. Он Шуйским не нужен, потому как первыми полетят их головы. Оттого, Гриша, они уже не посмеют тронуть Ивана.

Григорий вздохнул и согласился:

– И то правда.

– Но это не говорит о том, что Шуйские не попытаются воздействовать на его разум, – продолжил Дмитрий.

– Как это?

– Шуйским, дабы удержать власть, нужен государь законный, но послушный. А что для этого надо? Сломить его неокрепшую волю, заставить уверовать в то, что сам он править государством не сможет. Подвергнуть унижениям, но так, чтобы не вызвать особой неприязни.

– Разве такое возможно?

– Возможно. На виду, при разных церемониях они будут оказывать Ивану почести, показывать покорность, полное повиновение и признание власти, во дворце же, наедине, – игнорировать его просьбы, желания. Шуйские постараются затуманить сознание ребенка, развить в нем пагубные привычки, жестокость. Они будут поощрять любые дурные наклонности, а главное – воспитывать полное пренебрежение к судьбам людским. Им надо создать тирана, послушного узкому кругу бояр, который правил бы государством не во благо народа, а в угоду их корысти. Но Шуйские не учитывают, что тираны не бывают послушными. Все плохое, что они вложат в Ивана, в конце концов против них и обернется. Всей Руси не сладко будет, но боярам придется хуже всего. У Ивана пытливый ум. Его голова постоянно будет занята мыслью о своем месте в этом жестоком мире, поиском выхода из зависимого положения.

– Мудрено ты говоришь, Дмитрий. Но ты считаешь, что Шуйские Ивана не уберут?

– Не уберут.

– Тогда чего нам, особой страже, делать, коли опасности государю нет и быть не может?

– Находиться при государе и рушить то, что будет губительно действовать на него.

– Сейчас я вообще ничего не понял. Можно ли рушить то, что неведомо? Это как стену ломать. Стоит она, ее видать, пощупать можно. Тут все ясно, взял кайло и пошел крушить ее. А коли стену не видно? Она и есть, и нет ее. Куда кайлом-то бить?

Дмитрий невольно улыбнулся.

– Ты, Гриша, сейчас голову не ломай. Придет время, все поймешь. И как невидимое разглядеть, и куда кайло направить. Сейчас просто неси службу, а я пойду к Ивану.

– Не к Шуйскому ли? Вон он, вместе с боярами вышел из-за храма. Довольный. Видать, отвел душу на Овчине.

– С ним поговорить не помешает. Хотя понятно, что сам он против Телепнева не выступил бы даже с одобрения братьев. Тут должны были и Бельские руку приложить. А коли так, то союз, который между ними образовался, должен распасться, превратиться в активную вражду. В одной берлоге двум медведям не ужиться. Господи, что за времена настали? Сегодня бояре друг дружке лыбятся, завтра готовы ножи в спину воткнуть. Не доведет до добра боярское правление. Не одна голова еще слетит с плеч в самое ближайшее время.

– Ты о своей голове подумай, – посоветовал Григорий. – Чего тебе с Шуйским разговоры вести? Пусть грызутся бояре, а ты оставайся в стороне. Вспылишь, наговоришь чего оскорбительного этому злодею, он и тебе мстить начнет.

– Плевать я хотел на его месть! Отобьемся.

– Понятно, что отобьемся, вот только какой ценой? Это, Дмитрий, вопрос.

– Все. Пошел я.

– Ступай, бедовая твоя голова. Я тут буду, если что, кликни. Со мной Лихой да Дубина. На площади Бурлак среди посадских. Поможем.

– Давай, помощник!

Дмитрий пошел во дворец. Когда он проходил мимо Шуйского и бояр, те сразу прекратили разговор между собой. Ургин почувствовал на себе их недобрые взгляды, но не обратил на это внимания, как не счел нужным даже кивком поприветствовать персон, ставших правителями Руси.

Стражник, оставленный у покоев великого князя, выставил в сторону бердыш, перекрывая проход Ургину.

Дмитрий спросил:

– Знаешь ли ты, кто перед тобой, ратник?

– Знаю, но князь Шуйский приказал к государю никого не пускать.

– Я не хочу причинять тебе зла, ратник, но лучше уйди по-хорошему. Иначе ты и бердыш свой поднять не успеешь, как голова слетит с плеч. – Ургин взялся за рукоять сабли.

Стражник, наслышанный о решительности и бесстрашии князя, отступил от дверей.

Дмитрий вошел в опочивальню.

Великий князь плакал, сидя на лавке. Он успел немного успокоиться, начал понимать, что незачем биться об пол. Овчину уже не вернуть.