Генеральская дочка

Рукопашный бой. В федеральной службе исполнения наказания – самый распространенный вид спорта. Нормативы, турниры, зачеты по рукопашному бою являются основными на государственных экзаменах. Приемы, захваты, удержание – на все это обращалось пристальное внимание.

Преподаватель по рукопашному бою был похож на скалу, которую никто не сможет побороть или сломать. После его занятий все тело ломило и болело. От растяжек и силовых упражнений не хотелось приходить обратно на занятия.

На первом курсе не было курсантов, которые занимались рукопашным боем до поступления в колледж. Кроме одного курсанта. А если точнее, одной. Емельянова Елизавета была в восторге от рукопашки и довольно неплохо знала приемы.

Один из курсантов второго курса, который участвовал в различных соревнованиях по борьбе, не хотел верить этому:

– Да ладно! Она – рукопашница? Не смешите меня, она простая девчонка! – сказал курсант второго курса, увидев и оценив визуально Лизу. И действительно, Емельянова была красивой и худенькой девушкой. Кто мог поверить, что она может человеку сделать больно?

Лиза, увидев, что над ней смеются, подошла к тому курсанту и, без лишних слов, ударила по ноге, после чего взяла его руку и, перебросив через себя, повалила его на землю. Она использовала болевой прием: взяла его палец, которым он указывал на нее, и, держа его руку, начала закручивать, ногой же держа тело, разместив ступню на его груди.

– Отпусти, ты чего? Сломаешь!

– Вопросов больше не возникнет, надеюсь. – проговорила Лиза, все еще держа его в захвате. Его лицо побледнело, тогда она отпустила беднягу. Сделав кувырок назад, она встала на ноги:

– Следи, за своим языком! В следующий раз точно что-нибудь сломаю!

После этого случая с ней боялись связываться. Лиза не участвовала в соревнованиях, но на дополнительные занятия по рукопашному бою ходила с удовольствием. Лиза не только занималась спортом. Она очень любила рисовать. И у нее это хорошо получалось.

Изображение человека считается самым сложным в изобразительном искусстве. Кроме позы и положения нужно учитывать анатомию, уметь передавать динамику движения и эмоции. И все это у нее получалось настолько красиво, что возникали сомнения насчет ее пребывания в этом училище. Ведь она могла себя найти в другом.

Иногда курсанты ее просили нарисовать портрет. Даже за деньги. Но деньги она никогда не брала и рисовала за просто так. Но не всем. Как-то Дворцов попросил ее нарисовать его портрет. Лиза, конечно, согласилась, но стиль этого художества никто не обговаривал. Так и висела карикатура парня на стойке с информацией, пока ее не заметил дежурный по колледжу.

В колледже была также дисциплина, которая называлась «Занятие по охране и конвоированию». Преподаватель на ней обычно монотонно читал материал спокойным и тихим голосом. Курсанты еле сдерживались от сна, удерживая голову над партой.

На одной из таких лекций Лизе пришло в голову заняться своими творческими делами. И целью рисования стал преподаватель. Оторвав листок бумаги из своей тетради и взяв в руки карандаш, она начала свое творчество.

Преподаватель ходил по рядам и держал одной рукой папку с лекциями, читая, перебегая глазами по тексту. Оторвав свой взгляд от папки, он прямиком попал на рисунок Емельяновой.

– Так-так, это что за творческая группа у нас появилась? – веселым голосом сказал преподаватель и схватил листок у Лизы.

На листке был изображен он. Сюжет рисунка преподаватель не оценил.

Он убрал листок к себе в папку и серьезно сказал:

– Это у нас что, урок рисования что ли? Охрана и конвоирование – это дисциплина, которая вам в дальнейшем поможет в работе, а вы ее игнорируете. Рисуя преподавателя, унижая его! Милая девушка, я ставлю оценку неудовлетворительно! Чтобы в следующий раз ерундой не занимались на занятии!

Эту оценку Лиза долго не могла исправить.

Эпидемия

Прошла неделя с момента, как Константин попал в больницу. Его отпуск был проведен в белых стенах, а до начала нового учебного семестра оставалось совсем ничего.

Группа перед отпуском навестила Константина, пожелала быстрого выздоровления и разъехалась по своим родным местам. Константин боялся рассказать всю правду своей родной тете Марине. Зная ее характер, она примчалась бы первым поездом, прошла бы пешком тысячи километров к нему, если бы узнала, что он в больнице. Костя убеждал ее, что есть хвосты, неудовлетворительные оценки и их нужно исправить, в связи с этим его не отпускают в отпуск.

Марина Александровна сама была не здорова. Ее хриплый голос Константина бросал дрожь, но никакой конкретики от нее дождаться парень не смог:

– Грипп! Простуда, я иду на поправку! Не переживай, все будет хорошо! – И эти слова повторялись уже два месяца.

Доктор в больнице Константину пообещал:

– Еще пару дней! И можно отправлять обратно, на казенные харчи!

Доктор оказался веселым и добрым. То анекдот забавный расскажет, то разными шуточками подбодрит.

– Ты главное запомни, сынок, медицинскую мудрость:

хорошо зафиксированный больной в анестезии не нуждается, – повторял он такие слова не только Косте одному, но и другим пациентам.

Лиза Константина навещала каждый день. Рассказывала, что творится в колледже, какие-то новости приносила свежие, интересные истории из курсантской жизни. О том, что Куразовский вместе с Татуевым сдали все экзамены и тоже уехали к своим семьям, она также поведала своему парню.

По вечерам Константин брал дневник и начинал писать. Прописывая свой сон, больницу, где он находится, то, что с ним происходит, все, что видел и слышал.

Приснившийся сон ему не давал покоя, Костя хотел разгадать его, но все как-то не складывалось. Как будто это было то, чему надлежало произойти.

***

Отпуск у курсантов прошел незаметно.

Ребята вернулись к своей курсантской рутине. Ежедневные занятия, семинары, а также постоянные наряды.

Константина выписали из больницы. Вручив ему справку о временных ограничениях, а также пару коробков с таблетками, его отправили в путь. Об его выписки из больницы мало кто знал, да и сам Ткачев не хотел говорить об этом никому.

Проходили первые занятия. Константин, вернувшись, отправился сразу в сторону административного корпуса. Стоило зазвенеть звонку, как все с ума посходили, толпами снуя по коридору. Константин смог подойти к стенду, вглядываясь в мелко написанное расписание. Почему оно написано от руки? Почерк отвратный, будто автору привычнее было выписывать рецепты. Константин пальцем оттянул ворот кителя, поправляя его, и огляделся в коридоре, который уже опустел. Все разбрелись по аудиториям, оставалось и ему отыскать свою. «Международное право» в лице Доцента Рябцева И. А. ожидало его на третьем этаже.

– Международное право не проводили в том семестре. Я так много пропустил? И незнакомый препод!

Константин вздохнул, направляясь к лестнице. «Интересно, где сейчас находится Лиза, не в наряде хоть?», – думал Костя. Не сказав ей, о том, что возвращается обратно, он хотел сделать сюрприз. Добредая до нужной двери, Константин остановился, доставая руки из карманов брюк.

– Первый раз в первый класс, Ткачев.

Толкая дверь, он надел привычную улыбку. Глядя на опоздавшего курсанта, Рябцев коротко ответил на приветствие и обратился к аудитории:

– Вот вам и отличнейший пример сегодняшней темы. Улыбка и конфликт культур.

Константин, все же мечтавший спокойно пройти к свободному месту и не привлекать особого внимания к своей персоне, был лишен подобной возможности. Его уже с интересом рассматривали, некоторые из групп начали перешептываться.

– Я вижу вас в этой аудитории впервые, молодой человек. К тому же вы изволили опоздать. Чтобы компенсировать данный факт, вы решили вооружиться улыбкой, – неспешно проговорил Рябцев, поднимаясь с кресла и прохаживаясь по кафедре, – улыбка, господа! В наше время, когда международные контакты становятся все более массовыми и интенсивными, проблема улыбки неожиданно встала особенно остро.

Жестом Доцент предложил Ткачеву подняться к нему по трем деревянным ступенькам.

– Раз уж мы с вами оказались на одной линии огня перед сегодняшней аудиторией, предлагаю поделиться причиной вашего выбора «оружия».

– Уверяю вас, я безоружен, – легко поднимаясь по ступенькам, заговорил Константин.

– Выходит, используете улыбку, как доказательство безоружности? —принялся рассуждать Рябцев.

– У меня нет необходимости что-либо доказывать, – снова просто улыбнулся Ткачев.