Из ада в вечность

– Жарко, приятель, на передовой? – сочувственно, тихим голосом обратился я к нему.

– Сам увидишь, я только неделю там и был, – ответил грустно он, – так ничего толком и не понял. Немцы прут, как озверелые псы. У них и танки, и самолёты, а мы с голыми руками. Винтовок – и тех на всех не хватает. Я сам из 34-го гвардейского стрелкового полка. Вчера на нас надвинулась такая фашистская армада, только танков, наверно, больше ста штук, а уж пехоты не сосчитать – как саранчи! За день отбили двенадцать атак. В районе оврага Долгий немцы клином врезались в нашу оборону, где я со своим гвардейским взводом стоял насмерть! Мы уничтожили пятнадцать танков и более ста пятидесяти автоматчиков гитлеровцев. Взвод пал на поле боя, но не сдался и не отступил. Меня, раненого, с поля боя вынес ординарец вместе со своим другом в бессознательном состоянии.

Голос его окончательно стих, похоже, он плакал и не мог больше говорить. Я не стал ему больше докучать, потихоньку отошёл к своим. Настроение моё совсем сникло.

Пулемёты, амуницию и личные вещи мы сложили повзводно, оставив охрану, направились к Волге, чтобы умыться, вдоволь напиться и набрать воды в опустевшие фляжки. Берег оказался топким и илистым. Решили отыскать какую-либо возвышенность у воды. Недалеко от меня из воды выглядывал какой-то выступающий над водой продолговатый предмет; солдаты наступали на него, пили и набирали воду, умывались. Когда настала моя очередь, стоя на нём, я почувствовал, что предмет, на который мы наступаем, подозрительно мягкий. Наклонившись, я внимательно присмотрелся – в ночной темноте из грязи отчётливо вырисовывалось тело человека, и я уловил – от него шёл запах разлагающейся плоти. Нам с трудом удалось извлечь мёртвое тело из засосавшей его грязи и ила, в результате чего мы определили по одежде – труп принадлежал советскому воину. Мы отнесли его дальше от берега и уложили на видном месте, в надежде, что днём его кто-то увидит и похоронит с почестями.

Я не стал ни пить, ни умываться здесь, а отошёл метров на тридцать вверх по течению и увидел бревно, положенное кем-то специально, чтобы набирать воду. Воспользовавшись им, я приблизился к воде и удовлетворил все свои нужды без всяких препятствий.

Когда я пил, то почуял резкий запах керосина и скольжение на руках. Оказывается, нефть разлилась по воде у этого берега повсюду; солдаты, в том числе и я, были вымазаны мазутом и выглядели чумазыми, вызывая всеобщий смех. Душевная скоропалительная молодость не успела приобрести рассудительность старшего поколения, продолжала вырываться необдуманными эмоциями при любой подходящей возможности. На то она и юность!

После общего построения начался подъём на крутой, почти отвесный береговой обрыв Волги. Пулемёты были приведены в полную боевую готовность ещё на левом берегу, поэтому подъём был трудным, несмотря на выдолбленный проход, груз слишком тяжёл и неудобен; к нашему счастью, путь оказался не таким длинным и долгим.

Продвинувшись севернее берегового обрыва метров на триста до небольшой однобокой возвышенности, приказали всем остановиться, рассредоточиться и окопаться. Весь остаток ночи копали окопы; земля в Сталинграде твёрдая, как камень, – суглинок, без кирки и лома её не возьмёшь, разве только зубами. Все смертельно устали, но окопы сработали добротные, в полный профиль, со всем полагаемым правилами военного искусства. Оно и понятно – кому охота умирать в первый же день, попав на войну. Интересно взглянуть лохматой злодейке в глаза да самому и оценить её мерзость.

На рассвете стали проглядывать окрестности: большая часть деревянных построек сгорела, остались лишь торчащие трубы да горы обгорелых брёвен, сложенные заботливыми руками, видимо, хозяев после пожара аккуратными стопками на фундаментах. Мирных жителей мы пока не встречали нигде, возможно, затаились в подвалах или спят. Конечно, вряд ли: не та пора отлёживаться, когда всё время над головой висит дамоклов меч.

Первый расчёт сержанта Волкова, копая окоп, наткнулся на захоронение грудного ребёнка, завёрнутого в простынку, с осколочным ранением головы. Захоронение оказалось совсем свежим. Пулемётчики засыпали трупик землёй на прежнем месте, а окоп вырыли на новой точке.

Увидев эту невинную жертву, я остолбенел от такой жестокости. А потом промелькнуло у меня в голове: война, разве она будет разбирать, какую жертву ей принести дьяволу? А каково родителям потерять ребёнка? Вот от чего рождаются герои и жестокость вместо милосердия!

День прошёл под постоянными обстрелами миномётов и артиллерии. Видимо, противник заметил свежую землю и решил выяснить истинное положение.

Ночью то и дело возникали перестрелки. Мы, неопытные вояки, ещё не успели откопать себе укрытия, отвечали на провокации противника, чем преждевременно обнаружили себя, к тому же ещё и свою качественную и количественную сущность. Я это сразу понял и приказал прекратить огонь, поэтому в моём взводе потерь не было.

Утро, 23 сентября 1942 года. Первый день моего пребывания в сражающемся Сталинграде. Солнце, несмотря на непрекращающийся гул на земле и в воздухе, разрывы, сотрясающие почву страшной силой, сияло как ни в чём не бывало, даже не замечая всей этой мерзости, как это оно делало миллиарды лет в нашем земном исчислении, согласно установкам мироздания.

Над этим потрясающим открытием, для меня, я не успел поразмыслить. А ведь было над чем? С другой стороны, почему я должен думать об этом? Какая связь между братоубийственной войной и солнцем? Светило исправно исполняет свои функции, а мы с завидной исправностью убиваем друг друга. На поверку мы самые свирепые и беспощадные хищники – убийцы, специально назначенные кем-то для регулировки численности всей цепочки животного и растительного мира на земле. И все эти охоньки и аханьки оставьте для дебилов, всё отрегулировано рационально, разумно и закономерно, и даже ведётся контроль извне за ходом выполнения задуманной программы. Конечно, это моё, сугубо индивидуальное, мнение.

Возможно, это даже и правильно. В противном случае нас бы столько расплодилось на этой благородной земле, что своим числом мы давно бы вытоптали её и стали пожирать друг друга, так и не получив звания «человек разумный». А так, глядишь, и разумными зовёмся, вопреки всему, что наворотили, и так изгадили землю, да и в цари всего живого выбились!

Небо постепенно раскалялось и уходило в бесконечную высь. Чистота небесной сферы, на которой не было ни облачка, пугала. Значит, день предвещает быть душным и жарким вдвойне; значит, потребуется терпение запастись достаточным количеством воды; значит, нужно надёжно укрыться от неприятельских глаз; первому обнаружить врага и поразить без промедления и сожаления.

Сталинградское сражение накапливало опыт ведения войны и приобретало очертания осмысленности и рационализма. Наш батальон находится во втором эшелоне для поддержания пулемётным огнём на длинной дистанции пехотного полка, расположенного впереди метрах в ста от нас. Иными словами, создавалось такое впечатление, по моему разумению, нам, необстрелянным желторотикам, дали сутки понюхать пороху, привыкнуть к этому кромешному аду.

Задача нашего пульбата состоит в том, чтобы по мере необходимости затыкать дыры в образующих брешах обороны нашей 284-й пехотной дивизии. На нашем участке линии обороны установилось относительное затишье. Сражение, по звуку разрывов, перекинулось южнее по течению Волги.

Старожилы-красноармейцы наших стрелковых рот, которые были переброшены позавчера сюда с левого берега, нас информировали: сейчас мы находимся на территории завода «Красный Октябрь», а бои в настоящее время идут в районе железнодорожного вокзала, и похоже, дела там не очень радужные для наших частей. Площади и улицы там буквально завалены тысячами убитых советских и немецких солдат. Люди умирали, но не сдавались. Свою клятву они выполнили до конца.

И самое печальное, что повергло нас в уныние: немцы превосходящими силами при усиленной поддержке танков и бесперерывной бомбардировки с воздуха вдоль реки Царицы разобщили наши войска и вышли к Волге в районе пристани.

Прошло совсем немного времени после рассвета, я увидел местных жителей. Их было очень мало – единицы, в основном это были старики и дети. Вид у них был измождённый, чувствовалось, что они недоедали, испуганы своей беззащитностью и безысходностью. Жили они в подвалах собственных сгоревших домов или вырытых землянках. Остальные, оставшиеся в живых после вступления гитлеровцев в Сталинград, эвакуировались за Волгу в безопасные места. Как мне удалось позже узнать, власти Сталинграда препятствовали эвакуации мирных жителей за Волгу. Поэтому в тот же день 600 бомбардировщиков люфтваффе Германии совершили варварский налёт на Сталинград, от бомб которых погибло 45 тысяч мирных жителей. Такие беспрецедентные жертвы легли на совесть правительства СССР и города Сталинграда. Всего же за всю Сталинградскую компанию погибли, скончались от ран и умерли от голода 184,9 тысячи ни в чём не повинных женщин, стариков и детей.

Несколько раз пролетал немецкий самолёт-разведчик «рама»; кружил он, наклоняясь на один бок, потом на другой, над нашими замаскированными укрытиями. Следом, тут же, нас обстреливали из миномётов и артиллерии; значит, наша маскировочная система не оригинальна, ни к чёрту не годится; значит, нужно эту систему продумать и внедрить в неё что-то естественное, что не вызывало бы подозрений с воздуха. Нас заприметили и вражеские бомбардировщики, несколько раз они сбрасывали бомбы на наши головы.

В моём взводе, хвала господу, пострадавших нет; во втором взводе легко ранило осколком снаряда подносчика патронов рядового Патрикеева. Его перевязали, но в тыл не отправили. Зато в штабе батальона был убит начальник штаба лейтенант Верочкин. Около него взорвалась мина, когда он бежал в свой блиндаж из туалета. Его похоронили на берегу Волги под звуки канонады артиллерийских залпов с левого берега по врагу, совпавшего как раз по времени с этим скорбным событием. В целях экономии патронов салюта производить не стали, да и к чему этот лишний шум, которого вокруг и так предостаточно.

Хочу попутно заметить, что война всё упрощает до минимума, особенно действия и поступки, которые могут усугубить ситуацию или привести к новым ненужным жертвам, хотя об этом особенно редко кто беспокоился. Главное, что ценилось выше всего, – это результат.

Временно исполнять функции начальника штаба батальона назначили моего друга, с которым я ходил вместе в школу, сидел за одной партой, и вместе с ним ушёл добровольцем на фронт, а также учился в одном военном училище – младшего лейтенанта Гурзу Ивана Ивановича. Я порадовался за него и до сих пор считаю, что лучшей кандидатуры в батальоне нет. Плюсом в моих рассуждениях было ещё и то, что Иван был моим другом, и он знает об этом.

Ровно в полночь, по команде, батальон без лишнего шума скрытно покинул окопы и под непроницаемым прикрытием ночи двинулся к берегу Волги. Спустились тем же путём, что и поднимались, и по береговой линии двинулись на юг в сторону вокзала, откуда сегодня днём слышны были звуки ожесточённой перестрелки яростного сражения.

Шли по бездорожью, тащить пулемёты, утопающие в песке, приходилось порой волоком; солдаты уставали и падали, задыхаясь от изнеможения, теряя остатки сил.

Навстречу нам шли нескончаемым потоком раненые, обвязанные окровавленными бинтами, некоторые ковыляли на самодельных костылях. Ночь скрывала их лица, но глухие стоны выдавали их мучительные страдания. Их боль незримо передавалась нам, призывая к мщенью за их увечья, за их павших товарищей.

Под берегом, прямо в крутизне обрыва, я видел множество выдолбленных блиндажей и землянок. В некоторых жили гражданские, в других располагались штабы командиров и политработников высокого ранга, если судить о выставленной охране.

Перед рассветом батальон расположился в небольшом заливчике, заросшим непролазным кустарником. Там уже кто-то недавно квартировал – была вырыта целая система переходов, блиндажей и укрытий. Всё это было хорошо замаскировано от воздушной разведки противника.

Рядом с перевязочным пунктом обосновались мы. В траншее, в ожидании медицинской помощи, всё время толпились раненые. Одна медицинская сестра и два санитара никак не успевали делать перевязки всем нуждающимся.

У нас в батальоне имелись походные кухни, повара приготовили нам пшённую кашу с консервированным мясом, к каше выдали хлеб и сахар, и мы наконец вдоволь наелись. После обильного завтрака разрешили отдых – подозрительно царский подарок, что-то должно произойти.

После обеда, ближе к вечеру, весь личный состав собрали на обширной террасе, заросшей по периметру кустарником и свисающими со склона лианами дикого винограда, заплетающегося за деревянные клетчатые шпалеры с опорами из ржавых труб.

Перед нами выступил командир пулемётного батальона старший лейтенант Ананьев.

– Товарищи бойцы и командиры! Сегодня, как только стемнеет, мы выступаем на передовую. Поможем нашим товарищам защитникам города Сталинграда отстоять подступы к Волге. Нам поставлена задача не пропустить врага, и мы не пропустим его. Клянёмся! – Он поднял сжатую руку в кулак и ещё раз твёрдым голосом прокричал: – Клянёмся!

Весь батальон, воодушевлённый порывом призыва, трижды прокричал:

– Клянёмся! Клянёмся! Клянёмся!

– Будем же, товарищи, мужественны и стойки. Мы на своей земле, пусть горит эта земля под ногами фашистов. Силы гитлеровцев с каждым днём таят, а наши, напротив, возрастают. Сталинград станет могилой врагу и отправной точкой на пути их бегства в Германию! Мы забросаем их окопы их же трупами!

После этого краткого выступления нашего командира проверили боеготовность и сохранность станковых пулемётов, короткоствольных карабинов, выстрел которых был громче обыкновенной винтовки. Ими вооружались подносчики патронов и вторые номера. На каждый пулемёт, оказалось, по 3—4 коробки пулемётных лент патронов.

Когда наступили сумерки, мы снова двинулись вдоль береговой кромки реки в южном направлении по бездорожью, и снова трудности… трудности…

А навстречу вновь и вновь двигаются раненые к переправе. Как их много, не сосчитать! Тяжелораненых везли на телегах, но большей частью несли на носилках санитары, в основном женщины и совсем юные девушки. Раненые стонали от тряски, ругались, на чём божий свет стоит, матом, никого не стесняясь, да на них никто и не обижался, потому что обижаться было некому, мысли их были заняты своей, может быть, гораздо горшей болью, чем у стонущего. Все нуждались в сострадании, а способных выразить его не было, они просто отсутствовали, а если точнее выразиться, сами нуждались в нём, в этом сострадании. Самое хорошее и приемлемое – это молчание. Такое было время – жестокое и беспощадное, лишившее людей тонкостей отношений в экстремальных моментах, когда над всем довлеет оружие и грубая сила войны, неразбериха и жестокость.

Раненые сторонились, пропуская нас, очередников, идущих на их место, торопиться им было уже некуда. Немногие откликались на наши вопросы, каково, мол, там в этом самом аду? Другие, поглощённые внутренней борьбой со своей болью, отвечали:

– Придёте на место, сами увидите, если дойдёте. Шагайте быстрее…

Раненый в голову и грудь моряк, в разорванной окровавленной тельняшке, полулёжа на самодельных носилках, которые несли две молоденькие санитарки, хриплым голосом кричал:

– Поторапливайтесь, трусы! Прячетесь здесь под обрывом берега, а там, на передовой, люди гибнут!

– А ты, храбрец, развалился, как боров, две девчонки тебя тащат, а ноги-то твои целы, мог бы и сам идти. Поддерживать им тебя было куда сподручнее, – крикнул кто-то из пулемётчиков герою-моряку, отчего тот вмиг замолк.

Пулемётчики и так шли на пределе сил, таща на себе непомерный груз вооружений и амуниции. Нам было больно и обидно слышать вот такие незаслуженные упрёки, но, видя страдания этих бойцов, невольно мнимое чувство собственной вины перед ними мы перекладывали на себя. Всё же крутой берег Волги маскировал, делал невидимыми и защищал нас от снарядов и мин неприятеля. Двигались мы по одному, поэтому колонна растянулась на большое расстояние.

Банный овраг переходили выше береговой черты, по извилистой тропинке, протоптанной ещё до войны местными жителями, ходившими к Волге купаться и отдыхать на берегу.

Немцы заметили движение колонны и открыли огонь по Банному оврагу из пулемётов и миномётов. Бойцы пулемётного батальона врассыпную бросились, ища укрытий на голой земле. Пули со свистом проносились так близко над нашими головами, что становилось не по себе. Несколько мин с пронзительным завыванием упали в акваторию Волги и Банный овраг, совсем рядом с нами. Три из них с шипением вонзились в косогор оврага, но взрыва почему-то не последовало.