«Каштановый год»

«Каштановый год»
Александр Щербаков

Главный герой повести прошёл две чеченские войны, отслужил миротворцем и ушёл в запас. Однако к мирной жизни так и не приспособился. Нежданно пробудившиеся чувства к женщине меняют его в лучшую сторону, появляется шанс изменить себя. Начало СВО ставит его перед выбором: остаться с любимой или вернуться к прошлому.

Александр Щербаков

"Каштановый год"

Повесть.

1.

– Вот, что за народ, просишь, умоляешь, всё без толку. Ироды, а не люди! – выругалась чуть не плача Людмила Павловна Брыкина.

Ругалась она так чуть ли не каждое утро, стоило ей только выйти на задний двор универмага, где стояли железные контейнеры под мусор. Людмила работала в универмаге уборщицей – это была её основная работа, а дворником она согласилась уж так, ради небольшой доплаты, даже не предполагая какую тяжёлую ношу, взваливает на свои хрупкие плечи.

Вся беда была в том, что на протяжении двух десятков лет, до пришествия капитализма мусорными контейнерами пользовались как сотрудники магазина, так и жители рядом стоящих панельных пятиэтажек. Но наступили новые времена: бизнесмен, выкупил народную недвижимость в частную собственность и сразу огородил территорию. Мнения и привычки сограждан новоиспечённого капиталиста не волновали, а те в свою очередь, словно в отместку ему, продолжали нести мусор не к новой мусорной площадке, что очень далеко и неудобно, а всё так же к универмагу. И забор не помог – только хуже получилось. Жильцы ничего лучше не придумали, как кидать пакеты через забор. Разумеется, не у всех это выходило удачно; большинство пакетов пролетало мимо, они рвались, лопались, а когда дул ветер так мусор вообще разлетался по всему двору, улетая часто за ворота. По праздникам здесь просто вырастали горы мусора. Так что вскоре праздники Людмила возненавидела. Её интеллигентное воспитание в такие дни разом испарялось, хотя бытует суждение, что истинные интеллигенты остаются таковыми при любых обстоятельствах. К Людмиле, по всей видимости, это суждение не относилось.

Выругавшись, она закатывала рукава и принималась наводить во дворе порядок. Облачалась она по лету в длинный изрядно ношенный чёрный халат: по зиме в тёмно-синюю латанную перелатанную телогрейку. Зимой обувалась хоть и в замызганные и страшные на вид, но всё ещё крепкие дутыши, которая не без желчного юмора называла «прощай молодость»; голову прикрывала чёрной вязаной шапочкой. Неприглядный вид ничуть не смущал Людмилу. Собственно её профессия не предполагала иного антуража в одежде. И потому заношенная одежда, согбенные плечи, собранные в пучок тёмные волосы, усталое, но вполне привлекательное лицо, напоминали в ней заезженную лошадь.

Прибираясь, она переставала бурчать вслух, но про себя ещё неслась в потоке ругани куда-то за край мироздания: «Эх, почему же мне так не везёт? Мне, Людмиле Павловне Брыкиной?»

Вообще-то, по имени отчеству на работе к ней никто не обращался – Люся и Люся. Лишь только директор окликал её по фамилии, видимо пресловутая субординация не позволяла снисходить до простых человеческих отношений, и выходило это у него грубо, без всякого уважения. И слышалось не Брыкина, а Быкина. Быкина – это уж совсем! Впрочем, Людмила к такому обращению привыкла.

К сорока восьми годам она, вообще, ко многому привыкла. Уничижительные интонации, улавливаемые в голосах что знакомых, что не знакомых ей людей уже не задевали её самолюбие. Наверное, так было не всегда, но те, кто знали её на данный момент, другой Люсю не представляли.

Бросив ещё пару гневных реплик на ветер, она принялась собирать разбросанные картонные коробки. В одной из коробок обнаружила трёх сдохших маленьких котят; совсем малюсеньких, только родившихся. Сокрушённо покачала головой; набила коробку прочим мусором, скинула в ящик, тщательно вытерла о фуфайку руки в перчатках, словно к ним могла прилипнуть какая-то зараза, словно через плотную ткань могло просочиться и въестся в кожу что-то смертоносное и гадкое. Только после того, когда весь разбросанный мусор был собран, она взялась за метлу. Мела она ровно, размашисто, будто в поле косой работала. Та неторопливость, с какой она подметала мусор на одной части двора, затем переходила на другую, выдавала в ней не леность, нет, таким усердием она выдавала своё скрупулёзное отношение к своим обязанностям.

Несколько пакетов разорвались, мусор, как всегда отнесло за ворота; Людмиле пришлось открыть ворота и мести за территорией универмага. Другая бы на её месте проделала это быстро, и не столь тщательно, но только не Людмила: она и не заметила, как принялась подбирать мусор уже на достаточно отдалённом расстоянии от забора.

Увлечённая работой она не сразу обратила внимание на двух мужчин зашедших во двор. Она, вообще не обратила бы на них внимание, если б не услышала окликающий их голос:

– Э, мужики, так же нельзя – это кричал третий. Он шёл чуть за ними, отставал по той причине, что те двое не хотели с ним общаться. Людмила, продолжая мести, глянула в их сторону.

Двор им был не знаком; только в незнакомом месте так озирается человек. Они увидели скамейку в глубине двора и направились к ней. Они прошли в пяти шагах от Людмилы. Третий всё плёлся позади, сузив глаза и засунув руки в широкий пуховик зелёного цвета. Людмила ясно разглядела следы тяжёлого похмелья на лицах всей троицы. Один из них, самый здоровый, с манерами беспринципного вожака пристроился на скамейку и достал бутылку водки из-за пазухи куртки. Ведающими пальцами свинтил пробку; предвкушающим взглядом нырнул в прозрачное горлышко бутылки, шумно набрал воздуху в лёгкие и сделал несколько глотков. Он опохмелялся с закрытыми глазами. По лицу его пробежала судорога. Страдающий организм не очень-то благосклонно отозвался влиянию чужеродной энергии. Он передёрнул плечами и тяжело отдуваясь, протянул бутылку второму.

Людмила с отвращением отвернулась от них и продолжила мести. Она уже почти домела дорожку до бордюра, взяла пакет, который набила разлетевшимся мусором, как услышала осипший и умоляющий голос всё того же третьего. Те двое без интереса к нему продолжали сидеть на скамейке, словно пара сапог выставленная на показ. Прислушивались к себе, на просьбы третьего оставались безучастными. Мерзкая сцена! «У – у, пьянь подзаборная! Чтоб вас всех!»

– Мужики там моя доля, не увлекайтесь – третий шагнул к ним и протянул руку. Здоровяк вновь припал синими губами к горлышку и резко оттолкнул руку просящего. Но тот упрямо, даже с вызовом опять потянулся к бутылке, и это окончательно взбесило здоровяка. Он вскочил, выругался и сильно оттолкнул третьего. Второй – Людмила обозвала про себя его «обмылком» – бросился здоровяку на помощь. Скорее всего, в этом необходимости не было. Зачем полез то? Дружку подсобить? Ведь говорят же: двое дерутся – третьему зрелище. Завязалась драка. «Обмылок» при том, что был меньше всех ростом и вид имел самый жалкий, в драку отчего-то полез с показным рвением, да к тому же матерно ругался на весь двор. Вдвоём они быстро смяли и повалили третьего. Людмила едва сдержалась, чтобы не плюнуть в их сторону; такого безобразия ей ещё не доводилось видеть. Потасовка достигла своего логического конца: двое безжалостно мутузили ногами упавшего мужчину. Очень тихо и старательно. Людмила замерла. Ей никак не хотелось быть свидетельницей драки, но оставаться совсем безучастной не позволила совесть и воспитание. Да, да, совесть и воспитание! А вдруг эти двое переусердствуют и просто изувечат мужика. Вон, «обмылок» как старается! Мерзкий тип. Впрочем, все они мерзкие!

Мужчина, что лежал болезненно вскрикнул. Двоих не состоявшихся его собутыльников это не остановило. Людмила положила пакет у распахнутых ворот, и неуверенно направилась в сторону дерущихся. Метлу держала в руках так, как держат бабы вилы в страдную пору. К слову сказать, не доводилось ей ни вил держать в своей жизни, ни в страде пахать; городская она была, и всю жизнь прожила в городе, она и в деревне то была всего два раза, по молодости, но, как держат бабы вилы, представление имела – кино насмотрелась. На неё не сразу обратили внимание.

Она шла в надежде, что во дворе кто-то появится, и это остановит дебоширов. Но никто во дворе не появился – десять утра, в такой час дворы традиционно пусты. То, что появление какой-то зачуханной дворничихи остановит пьяных нарушителей общественного порядка, она не надеялась.

– Эй вы, отморозки! – выкрикнула она, остановившись в нескольких шагах от них. Скорее всего, она не совсем ясно представляла, кто такие отморозки, но она слышала это слово чуть ли не каждый день то на улице в разговоре школьников, то среди молодых людей студенческого возраста, то среди людей старшего поколения, то, в конце концов, слышала по телевизору, который смотрела каждый вечер часами. А там, в различных сериалах героев с прилипчивым названием «отморозок» показывали бесперебойно и во всей красе. Вот у неё и сложилось мнение, что те, кто затевают драку в общественном месте – обязательно отморозки. Ну и вдобавок внешний вид этой троицы. Про собственный внешний вид она не подумала.

Мужчины прекратили драку. «Обмылок» воззрился на Людмилу зло и удивлённо. Здоровяк тоже опешил от её смелости:

– Тебе, что мамаша, заняться нечем? Метлу в зубы и шкандыляй отсюда.

– Иди, иди, давай – подхватил пренебрежительный тон его приятель. По всей видимости, «обмылок» во всём потакал здоровяку. Людмила, ничуть не робея выкрикнула:

– Сейчас полицию вызову, вы у меня допрыгаетесь!

Она редко когда становилась храброй. Очевидно, побитый вид третьего придал ей отваги. Тот в свою очередь, воспользовавшись паузой, привстал на колено; правая щека его была расцарапана, из носа слабо выбегала жидкой струйкой кровь.

«Экзекуторы» переглянулись.

– Я тебе эту метлу сейчас… – зло сказал здоровяк.

– Только попробуй – не менее зло ответила Людмила и опять, уже смелее шагнула в их сторону. Очевидно, она и сама не ожидала от себя такой дерзости. Всё, что она увидела – секундное замешательство в глазах здоровяка. В отличие от своего дружка – «обмылка». Тому, похоже, было без разницы с кем иметь дело.

«Обмылок» подскочил и схватился за метлу. Потянул на себя уверенный, что Людмила без сопротивления выпустит черенок из рук. Однако она упёрлась. И тут «обмылок» умышленно выпустил метлу. Конечно же, Людмила, не ожидая такой подлой уловки, упала на землю, да неудачно, плечом ударилась о цветочную клумбу, сделанную из декоративного камня. Последние годы подобными клумбами принялись облагораживать скучные и серые дворы города. Всё хоть что-то радующее глаз, чем вообще ничего. «Обмылок» довольный своей выходкой рассмеялся, поднял метлу и откинул к забору. При этом непристойно выругался и с победным выражением на лице оглядел поле боя. Здоровяк одобрительно рассмеялся. Людмила поморщилась, схватилась за ушибленное плечо.

– Погодь, придурок! – вдруг выкрикнул третий: он уже поднялся. Теперь нарушители общественного порядка воззрились на него, и лица у обоих посеклись нервным срывом. Здоровяк был ближе к третьему, он и шагнул первым. Произошла стычка. Даже не стычка, а что-то вроде короткого боя, как на боксёрском ринге. Здоровяк успел выбросить вперёд кулак, уверенный, что подденет в подбородок противника, но противник неожиданно ловко уклонился и очень смачно, а главное точно приложился кулаком прямо в лоб. Раздался характерный шлепок. Здоровяк, даже не охнув повалился на землю.

«Обмылок» проявил собачью преданность – не раздумывая кинулся на выручку приятелю. Как уж он рассчитывал победить, было непонятно. Весь его боевой арсенал состоял из вздыбленных бровей, сморщенного носа и скабрёзных слов. Он даже толком замахнуться не смог. Мужчина в зелёном пуховике перехватил его руку и вывернул; несостоявшийся собутыльник тонко взвизгнул, изогнулся, судорожно ища безболезненное положение для руки. Он так несколько секунд и вертелся, не переставая повизгивать, а когда его отпустили, рухнул на колени и отполз в сторону, словно побитая собака.

Мужчина подошёл к Брыкиной, протянул руку.

2.

Да, он не походил на брутального спасителя из многосерийных сериалов про бандитов и полицейских. Да и на мужчину слегка покусанного жизненными передрягами тоже не тянул; достаточно было взглянуть на него, чтобы понять – выпивал он часто и крепко. Отсюда и неухоженный внешний вид, и заросшее клочковатой, словно ощипанной бородой лицо. Людмила, между прочим, терпеть не могла бородатых мужиков. Как и остриженных наголо. Она была поклонницей естественной красоты. Что природа дала, тем и надо гордиться. Воспитание то было или жизнь подлатала её мировоззрение – не важно; важно то, что вся эта история с алкашами её вывела из себя. От протянутой руки, к слову сказать, она не отказалась.

Мужчина помог ей подняться. При этом не упустил шанса представиться, в чём никакой нужды не было; Людмила подтвердила это взглядом, когда он назвался.

– Чернышев Евгений. Можно Женя!

– Лучше забирай своих собутыльников, и шуруйте со двора.

– Да они вовсе не мои – и поняв, что слушать женщине его нелепицу не интересно, поспешил добавить – Мы, буквально час назад познакомились, скинулись, вот и решили отметить Новый год. Говорила мне мама – не пей с незнакомыми людьми!

Между тем «обмылок» помог очухавшемуся здоровяку встать на ноги; они поплелись со двора, часто многообещающе оглядывались в их сторону, как бы намекая – ничего, подожди, мы с тобой ещё встретимся. Но мужчина не обращал на них внимания, он, похоже, вообще забыл об их существовании.

Он поднял метлу, проверил, цела ли, протянул Людмиле.

– Спасибо, что вступились за меня – сказал новый знакомый.

– Это следствие моей глупости – не тая сарказма, заметила Людмила и взяла метлу.

Тут Чернышев увидел на скамейке посверкивающую стеклом, початую бутылку водки. Почти половина! Предусмотрительный здоровяк оставил её дожидаться, будто девушку в безопасном месте. Бутылка притягивала взгляды Чернышева, манила. Манила не только красочной этикеткой. Чернышев смутился, глянул в сторону поверженных собутыльников, те стояли на углу дома, напряжённо следили за ним. Проводить свою защитницу, а потом вернуться за бутылкой? Мучения от собственной нерешительности и шанса лишится доброй дозы спиртного, мгновенно отразились на его лице.

– Трофеи победителю – Чернышев, наконец-то, перемог смущение и торопливо сгрёб бутылку. Потом, всё так же, чувствуя какую-то страдальческую неловкость, постарался спрятать бутылку в глубокий карман куртки, но карман оказался не настолько вместительным: горлышко предательски высовывалось наружу. Он так и брёл за Людмилой; прятал бутылку, прятал глаза, смущённо улыбался. У самых ворот Людмила оглянулась:

– Что, трубы горят?

Чернышев расслышал в её голосе больше сочувствия, чем брезгливости, это его несколько успокоило от нравственных терзаний.

Он сделал неопределённый жест: пусть сама решает, каково ему; содержимое бутылки уже лишило его покоя; на душе скреблось, царапалось невыносимое желание опохмелиться.