Воспоминания ученого-лесовода Александра Владимировича Тюрина

Года через два после моего поступления в училище был принят новый порядок преподавания. Суть нового порядка заключалась в том, что преподаватель прикреплялся к определенному курсу и вел его до окончания училища, преподавал все предметы, положенные по учебному плану. К нашему курсу был прикреплен Д. Е. Пушков. Он и довел нас до окончания, преподавая (с момента прикрепления к нам) все предметы. Только закон божий во всех классах преподавал Лавр Фенелонов. Не помню сейчас всех учебников, которые у нас были, но по арифметике был учебник Малинина-Буренина, по геометрии – учебник Вулиха, по истории – Иловайского, по истории литературы – Острогорского (двадцать биографий знаменитых русских писателей). Обычно у нас было по пять уроков каждый день. Дома, вечерами, нужно было тратить время на подготовку уроков не менее трех – четырех часов. Таким образом, наш рабочий день школьника был не менее восьми часов. Такой же продолжительности рабочий день был и у наших учителей. Занятия начинались в девять часов утра и кончались в третьем часу дня. По вечерам в училище мы никогда не собирались. Не организовывалось там ни бесед, ни развлечений. Здание работало только днем. В остальное время оно очищалось, проветривалось. Среди предметов была и гимнастика. Преподавал ее местный фельдфебель. Кажется, она была не каждый день. Ее не любили, она проводилась не утром, а по окончании уроков и сильно нас утомляла. Закон божий обычно не любили в школах, но уроки нашего Лавра Фенелонова мы слушали с удовольствием. Он умел рассказывать даже ветхий завет увлекательно, как историю. Много лет спустя, когда мне пришлось читать роман Леона Фейхтвангера «Иудейская война», я вдруг почувствовал, что об этом я где-то уже слышал. Имя Флавия, еврейского историка, сидело у меня где-то в тайниках моего мозга. «Откуда это?» – спросил себя и вдруг вспомнил, что действительно Лавр Фенелонов много десятков лет тому назад рассказывал нам об этом самом Флавии и передавал содержание его книг. Надо было иметь большой характер и значительные умственные запросы, чтобы среди казенной церковщины сохранить душу живую, как сохранил ее Лавр Фенелонов, сумевшим сделать интересным для нас, школьников, даже ветхий завет.

Я не встречался с ним по окончания училища, но всегда интересовался его судьбой. Кажется, он сделался потом жертвой алкоголизма. Из всех учителей наибольшее влияние оказал на нас Д. Е. Пушков, принявший наше поколение на свое попечение и доведший нас до окончания курса.

Учитель Д. Е. Пушков

Димитрий Егорович Пушков был уроженец города Череповца Новгородской губернии. Он окончил курс местного городского училища и затем поступил в Оренбургский учительский институт. По завершении образования в этом институте Д. Е. Пушков был назначен учителем городского училища в Мензелинске. В Мензелинск он приехал совсем юным молодым человеком, женился на уроженке города и сильно привязался к новому для него краю. Когда я стал его учеником, ему было с небольшим тридцать лет. Мое первое знакомство с ним состоялось в начале августа 1891 года перед моим поступлением в городское училище. Дедушка зашел со мною в одно из воскресений к Д. Е. Пушкову, чтобы посоветоваться с ним по поводу моего поступления в городское училище. Чистенькая и довольно большая квартира показалась мне замечательной. В гостиной я увидел кресла в белых покрывалах, что для меня было диковинкой (у нас в Тимергане, у дедушки, а также у дяди Петра Ивановича я никогда этого не видел), и один удивительный предмет лакированный, черный, вроде большого комода. Это было, как потом мне сказал дедушка, когда я его спросил, пианино. На стенах висели картины, а около кресел стоял лакированный столик. Когда цель прихода дедушки выяснилась, Д. Е. Пушков погладил меня по голове и сказал: «А вот мы сейчас почитаем!» и с этими словами достал лежавшую недалеко от него на столе книгу, развернул ее, показал мне одну страницу, на которой был помещен небольшой рассказик (по-видимому, это была книга для чтения) и сказал: «Ну-ка, почитай, дружок!»

Слова его были так приветливы, а обращение таким сердечным и простым, что робость меня оставила, я хорошо прочитал рассказик и хорошо пересказал его, когда книга была закрыта. Затем мне была дана небольшая задачка для решения в уме, которую я также легко сделал. «Хорошо, хорошо! – сказал Д. Е. Пушков. – Он у вас вполне подготовлен, вполне, вполне…». И я был принят в городское училище. С этого момента я полюбил Димитрия Егоровича. И все ученики любили его. Для всех у него находилось приветливое слово. Он имел открытое лицо с улыбающимися глазами, зачесанными назад волосами и ходил всегда быстро. Его подвижность, энергия и работоспособность удивляли нас. Нам было непонятно, как он успевал выполнять многочисленные служебные, общественные и личные дела. Его занятия по городскому училищу отнимали у него с проверкой домашних ученических работ и с подготовкой к урокам не менее восьми – десяти часов в день. Кроме того, созданная им общественная библиотека отнимала у него не менее двух – трех часов ежедневно, а то и более. Он был также душой ряда культурных начинаний в городе (постановка спектаклей, организация общественных чтений). С наибольшей горячностью он отдавался общественной библиотеке. С каждым годом она разрасталась. В начале текущего столетия она перешла в просторное помещение, где имелся уже обширный зал для чтения. Библиотека сделалась культурным центром города. Здесь можно было встретить почти каждый день представителей местной интеллигенции. Это был своего рода общественный клуб.

В средине 90-х годов Д. Е. Пушков приобрел в городе небольшой домик, на высоком берегу реки Мензеля. Он переделал домик по своему вкусу и развел при доме плодовый сад. Садик служил ему местом отдыха. Я несколько раз бывал у него и всегда любовался культурностью его маленького жилища. Он прожил в нем около двадцати лет, пока не уехал из Мензелинска на службу в другой город, Гурьев, расположенный на берегу реки Урал. Не знаю, была ли эта поездка добровольной? Скорее, это был подневольный перевод. И с тех пор я потерял его из вида. В последний раз мы виделись с ним в 1905 году. Я жалею, что у меня не сохранилось его фотографии. Впрочем, я представляю очень ярко его подвижную фигуру, его улыбающееся, подвижное лицо, его постоянную готовность помочь всякому, кто к нему обращался.

Оглядываясь сейчас на свой длинный жизненный путь и перебирая в памяти встреченных мною людей, я всегда с благодарностью и любовью останавливаюсь на своем первом и лучшем учителе Д. Е. Пушкове.

Мое первое сочинение

Д. Е. Пушков из всех предметов больше всего любил русский язык. Естественно, что и нам его ученикам, передалась его любовь. В классе мы первоначально занимались переложением отдельных рассказиков, затем читали образцы произведений наших классиков и писали сочинения на заданные темы на дому. Осенью 1895 года в одно из сентябрьских теплых солнечных воскресений Д. Е. Пушков устроил нашему классу экскурсию на ферму сельскохозяйственной школы, отстоявшую от города на расстоянии семи километров. Вышли около девяти часов утра. Дорога шла вначале через пойму реки Мензеля, по длинной километровой дамбе, затем по выгону, полям, а потом по дубовому лесу. Погода была замечательная. Настроение было веселое. Возраст наш (двенадцать-тринадцать лет) располагал к проказам и шуткам. Д. Е. Пушков не отставал от нас. Вся наша группа была единым веселым коллективом. Красота дубового леса в осеннем уборе с отдельными багряными осинами восхищала нас. Вдруг впереди показались зеленые крыши через вершины деревьев. Это была сельскохозяйственная школа, впервые нами виденная. Она расположилась на большой лесной поляне. Все здесь для нас было новым, необычным. Нас встретили ученики школы. Они были в форменных куртках с зелеными стоячими воротничками. Их фуражки имели зеленый околыш. У нас же формы не было, кроме значков на фуражках (М.Г.У.), обозначавшем, что мы учимся в Мензелинском городском училище. Прием был радушен. Нас угостили чаем с горячими пирожками. Директором сельскохозяйственной школы был тогда известный агроном М. П. Зубрилов. Школа была поставлена у него прекрасно. Кругом были образцы отличной культуры земледелия. мы осмотрели огороды, сады, пашни. Ученики школы обучались также кузнечному, столярному и слесарному ремеслу. Меня особенно поразили модели плужков, веялок, сортировок и прочих сельскохозяйственных машин, сделанные учениками школы и выставленные для обозрения в качестве образцов их работы. Все, что мы видели в этот день, было для нас откровением. У нас глаза открылись, мы прикоснулись к новому миру, более культурному, красивому, по сравнению с тем, в котором жили.

Ученики сельскохозяйственной школы рассказали нам, что они учатся и работают в поле, в огороде, в саду, на скотном дворе, на пчельнике. Оказалось, что они проходят те же предметы, какие проходим и мы, но вдобавок изучают ремесла и полностью участвуют в сельскохозяйственном производстве. Их возраст был больше нашего лет на пять. Те из них, которые были в последнем классе, производили на нас впечатление уже взрослых молодых людей. Когда мы возвращались домой, стало уже темно, но погода благоприятствовала нам до конца пути. Наш учитель в конце пути сказал нам: «Опишите наше путешествие, это будет вашим очередным сочинением». На сочинение нам отводилось недели три или четыре. Придя домой, закусив и отдохнув, я тотчас же начал писать и в первый же вечер написал странички три. Я и раньше замечал над собою, что у меня лучше выходит учебная работа, когда я делаю ее исподволь, понемногу, но каждый день. Этот прием я применил и в данном случае. Я писал понемногу, но каждый день. Дней через десять я кончил и стал переписывать, но переписывал не механически, а вновь передумывал и исправлял ранее написанное. Переписывал я по утрам. Помню, что мне удобнее было писать на стуле (тогда я был мал ростом), стоя на полу на коленках. Переписка отняла у меня несколько дней. Наконец все было готово. Я прочитал свое первое сочинение дедушке. Сочинение называлось «Путешествие на ферму». Дедушке оно понравилось. После этого я сдал его Д. Е. Пушкову. Димитрий Егорович читал наши произведения несколько дней, так как нас в классе было не менее тридцати учеников, а сочинения были длинные. Помню, что у меня оно имело двадцать страничек в четверть развернутого листа. Наконец наступил день разбора наших сочинений. Отличными оказались два сочинения: Трегубова и мое. Гриша Трегубов был остроумный мальчик, и он написал свое повествование в духе «Пиквикского клуба» Ч. Диккенса, которым он в то время восхищался. Мое повествование было написано в эпическом стиле. Оба сочинения были прочитаны в классе и всем понравились. Я и Трегубов были на верху славы. Нам обоим прочили писательское будущее, но ни Трегубов, ни я не стали литераторами. Вскоре после окончания городского училища Трегубов исчез из Мензелинска. Что с ним стало, неизвестно. Я же сделался не романистом, а ученым. Слава о наших сочинениях быстро разнеслась по городу. Сочинение мое и Трегубова читали, особенно на сельскохозяйственной ферме. Нас стали замечать наши сверстники из прогимназии. Подруги моей сестры, Маня Бабина и Анюта Афанасьева, рассматривавшие меня до сих пор как их пажа, повысили мой ранг и соблаговолили допустить меня в свою маленькую компанию, как равного товарища, хотя им было по шестнадцать лет, а мне только тринадцать. С той поры Димитрий Егорович стал пристально следить за мною. Я был все время в поле благожелательного ко мне внимания. Меня запомнил также директор сельскохозяйственной школы М. П. Зубрилов, через несколько лет оказавшийся моим руководителем, но не в Мензелинске, а в другом городе – Богородицке Тульской губернии, где мне пришлось по окончании городского училища учиться в среднем сельскохозяйственном училище.

Последние классы городского училища. Я нахожу свое призвание

В третьем и четвертых классах я прикоснулся к сокровищам фундаментальной библиотеки училища. Я имел возможность прочитать русских и иностранных классиков. В библиотеке оказалась даже такая редкость, как «Божественная комедия» Данте. В тоже время общественная библиотека, созданная Д. Е. Пушковым и им руководимая, окрепла и расширилась. В ней были богато представлены новые авторы и периодическая литература, отсутствовавшие в библиотеке училища. В эти годы быстро выросла популярность Мамина-Сибиряка и Потапенко, но о Чехове и Горьком еще не знали. Д. Е. Пушков привил нам интерес к толстым журналам, ежемесячникам. Из них наибольшим интересом я читал «Божий мир». Я с благодарностью вспоминаю также еще одну библиотеку, существовавшую в то время в Мензелинске – библиотеку при Городской Управе. Она была невелика, занимала небольшое помещение в доме Городской Управы, рядом с городским училищем. Там был читальный зал очень небольшой, но удивительно уютный и тихий. Этот зал был открыт по вечерам и мало кем посещался. Однажды я робко зашел туда и попросил разрешения почитать. Библиотекарь Бобров, глубокий старик, разрешил мне, и я стал заходить по вечерам в этот уютный читальный зал. Очень часто я там бывал единственным посетителем.

Перед окончанием училища у нас были разные планы. Я хотел учиться дальше. Но из городского училища дороги были очень узки. Можно было поступить в земледельческое училище (оно имелось в Казани), можно было также поступить в техническое среднее училище, имевшееся в Уфе, Перми, Кунгуре, Казани, Нижнем Новгороде. кроме того, можно было поступить в низшую лесную школу с двухлетним курсом обучения. Такая школа имелась на севере Мензелинского уезда близ реки Камы (Биклянская лесная школа). Лесная школа меня сильно интересовала, и я готов был в нее поступить, но мне было мало лет. Технические училища мне не нравились, и я остановился в конце концов на Казанском земледельческом училище, ясно начертав себе дальнейший план пойти по окончании этого училища в Петербургский лесной институт. Мои давнишние склонности к лесу, к посадкам деревьев, к природе были в это время сильно подкреплены замечательной для своего времени книгой профессора Петербургского лесного института Кайгородова, посвященной лесу. Книга «Беседы о русском лесе» состояла из двух частей. Одна называлась «Краснолесье» другая «Чернолесье». Книга была хорошо издана с рисунками и написана увлекательным языком. Я ее перечитывал несколько раз. Она-то и укрепила меня в мысли стать лесоводом. Земледельческое училище рассматривалось мною как путь к Лесному институту. Не помню точно, но кажется, что эту книгу дал мне почитать Д. Е. Пушков. Он давно заметил мои склонности и развивал их.

Как-то раз в общественной библиотеке (там я бывал почти каждый день) появился один посетитель в особой форме, которой я еще никогда не видал. На нем была черная шинель с зелеными кантами; на плечах были серебряные погоны, в руках он держал фуражку с зеленым околышем. Когда я о нем спросил Д. Е. Пушкова, тот ответил, что посетитель – помощник лесничего, и что он очень образованный человек.

Этот случай запомнился мне. «Так вот какие бывают помощники лесничего» – подумал я про себя, и мне самому захотелось быть помощником лесничего, а затем и лесничим. Через 15 лет после того я сам сделался лесничим и вспомнил детскую встречу с помощником лесничего в Мензелинске. Примерно тогда же я прочитал и другие книги профессора Кайгородова, посвященные описанию природы: «Из зеленого царства» и «Из царства пернатых». Они были написаны также увлекательно. Через много лет после этого, когда я осенью 1904 года поступил в Петербургский лесной институт, я встретил профессора Кайгородова. Это был уже старик, но еще сохранивший большую подвижность. Его можно было видеть почти каждый день в парке лесного института. Он не просто гулял, а изучал птиц, живущих в парке, наблюдая за ростом деревьев и кустарников, произраставших в парке. В год моего поступления в институт он ушел в отставку, но жил в лесном, в своем изящном доме, на Институтском проспекте, среди хвойного леса. Я не имел возможности познакомиться с ним, поскольку он ушел из института и не читал лекций, но издали всегда наблюдал за ним, когда мы встречались в парке института.

Достойна внимания жизнь этого человека, тонкого знатока природы. Воспитанник артиллерийского училища, офицер артиллерии, он поступил в 1868 году вольнослушателем в Лесной институт, окончил в нем курс в 1871 году, посвятил себя затем лесному делу и с 1882 года стал профессором Лесного института. Он умер в двадцатых годах текущего столетия. Его популярные книги о природе могли бы и теперь иметь большое образовательное значение. Во мне его книги оставили неизгладимое впечатление и вместе с более ранними детскими впечатлениями определили мое призвание.

Весною 1897 года наше поколение окончило курс городского училища. Окончание каждого учебного года сопровождалось у нас тогда торжественным актом. Лучшие ученики награждались похвальными листами и ценными книгами. При выходе из училища я был награжден собранием стихотворений А. К. Толстого в двух томах. Эти книги сохранились в моей библиотеке до сих пор.

Похвальный лист

Но с моим аттестатом приключилось некоторое недоразумение. Для получения аттестата требовалось представление метрической выписки о рождении. Факт моего рождения и крещения был записан в церкви села Верхние Юшады, находящихся в пяти километрах от Нижнего Тимергана. Мое крещение происходило, однако, дома, а не в церкви. При крещении я был назван по желанию родных Александром, но в книге церковных записей по ошибке священника и его помощника меня записали Иоанном. Естественно, что метрическая запись была выдана не Александру, а Иоанну, можно себе представить мое горе и великое смущение моих родных. Инспектор городского училища Н. П. Никольский был также обескуражен. Виданное ли дело: учился Александр Тюрин, а оказался Иоанном. Аттестата я не получил. Дедушка составил жалобу на действия притча села Верхние Юшады и потребовал исправления ошибочной записи. Оказалось, что жалобу надо подавать в духовную консисторию, находившуюся в Уфе. Жалобу подали, дедушка написал личное письмо одному из членов консистории, но дело сильно затянулось. Решение консистории в благоприятном для меня смысле последовало только через год, в конце 1898 года.

Мое намерение поступить осенью 1897 года в Казанское земледельческое училище поэтому не могло осуществиться.

Тяжелое впечатление произвела на меня эта история, и я грустно смотрел в свое будущее.

Служба в уездном съезде судей

Отдохнув в Нижнем Тимергане в течение лета 1897 года и, увидев, что из-за отсутствия аттестата я не могу в данном году поступить в среднее земледельческое училище, я решил искать работу и зарабатывать средства на жизнь. Мне еще не было пятнадцати лет. Но найти работу было очень трудно. В конце концов я определился писцом-практикантом в уездном съезде судей, где мой дядя Алексей Васильевич Колесников был секретарем. У него была довольно большая канцелярия, состоявшая из двух помощников (они получали сорок рублей в месяц) и несколько писцов (они получали от десяти до двадцати рублей в месяц). Мне было назначено жалованье один рубль в месяц. Я прослужил на этом жаловании четыре месяца, до 1 января 1898 года. Ясно, что на один рубль нельзя было прожить самостоятельно, даже при существовавшей тогда цене на хлеб в одну копейку за фунт. Я по-прежнему жил в доме дедушки, обременяя бюджет его семьи. Моим родителям было тяжело это видеть, но иного решения, очевидно, нельзя было найти. Я приходил на службу к девяти часам утра и уходил в три часа дня. Иногда, но очень редко, приходилось дежурить по вечерам в ожидании пакетов. Моя служба состояла в том, что я переписывал копии с жалоб и прошений, поступавших в канцелярию. Эти копии прикладывались к делам, подготовляемым к слушанию в судебных заседаниях. Я писал довольно красиво и быстро. Через мои руки за четыре месяца прошло очень много самых разнообразных дел. Больше всего было гражданских дел о наследстве, о неправильных захватах имущества и пр. Передо мною прошли все слои населения: дворяне, шляхта, мурзы, крестьяне, мещане, купцы. Я читал в прошениях о жалобах отцов и матерей на детей, детей на родителей, мужей на жен и жен на мужей. Уездному съезду судей были подведомственны некрупные дела. Поэтому то, что я видел отраженным в прошениях и жалобах, большею частью носило характер комический. Некоторые дела были настолько курьезны, что их читали вслух, и вся канцелярия (секретарь сидел в особой комнате и держался изолированно от канцелярии) хохотала, тщательно запирая дверь, чтобы не услышал секретарь.

За четыре месяца я близко узнал мир мелких чиновников, их скучный быт, отсутствие каких бы то ни было перспектив и безотрадность настроений. Трудно представить себе более печальное существование, чем-то, которое было уделом писцов нашей канцелярии. Они ничего не читали, никуда не ходили, разве на охоту или на рыбную ловлю. Землистые лица и сутуловатые спины говорили об их физическом нездоровье. Для меня четыре месяца работы в канцелярии все же не прошли бесследно. Сквозь бесчисленные жалобы и прошения, которые прошли через меня, я увидел действительный мир, каким он был в то время. Через много лет потом, когда я стал знакомиться с Бальзаком, я легко представлял себе мир человеческой комедии, как он был отображен романистом: ведь, я сам видел ту же человеческую комедию, когда переписывал прошения и жалобы, будучи писцом уездного съезда судьей в Мензелинске.

До 1 января 1898 года за четыре месяца службы я получил четыре рубля. Дедушка предложил мне, зная мою страсть к книгам, выписать на половинных началах журнал «Нива» на 1898 год. Издатель «Нивы» Маркс в то время вступил на путь рассылки своим подписчикам ценных приложений – собраний сочинений русских, а затем и иностранных писателей. На 1898 год к журналу в качестве приложения шли двенадцать томов полного собрания сочинений И. С. Тургенева. Журнал с приложением на год стоил семь рублей. Я имел средства для участия в половинном размере. На долю дедушки шел сам журнал, на мою долю двенадцать томов сочинений И. С. Тургенева. План мы осуществили и журнал выписали. В 1898 году журнал и приложения стали приходить в адрес дедушки. Я был рад созданию своей библиотеки. Но те книги у меня не сохранились. В моей библиотеке и сейчас, наряду с другими книгами, стоят томики сочинений Тургенева, но не в издании Маркса, а – Глазунова. Однако, всегда, глядя на них, я вспоминаю свою первую выписку журнала в содружестве с дедушкой.

Я заменяю сестру учительницу в сельской школе

В 1896 году в деревне Вольный Тимерган впервые выстроили сельскую школу. Она должна была обслуживать все Тимерганы: Вольный, Верхний и Нижний. Учительницей была назначена моя сестра Пелагея Владимировна, к тому времени окончившая прогимназию в Мензелинске. В начале 1898 года сестра вышла замуж за Д. В. Астапова и переехала к мужу на сельскохозяйственную ферму, где Д. В. Астапов был преподавателем ремесел. Встал вопрос о назначении новой учительницы. Но так как на поиск новой учительницы требовалось время, а занятия в школе нужно было вести, была предложена моя кандидатура в качестве неофициального временного заместителя. Как окончивший городское училище, я имел право быть народным учителем после сдачи небольшого дополнительного экзамена. Такого экзамена я не держал, вследствие чего моя кандидатура на пост постоянного учителя не могла быть поставлена, я мог быть лишь временным неофициальным заместителем. Я согласился на такое замещение, уволился из писцов уездного съезда судей и приступил к делу в середине января старого стиля 1898 года. В школе было только два отделения: младшее и старшее. Школа была новой, чистенькой, но очень холодной. Классная комната была одна. Когда я занимался чтением вслух с каким-либо одним отделением, другое отделение занималось самостоятельно: решало задачи или писало. Мне полюбилось учительство. По-видимому, дело у меня шло неплохо, и ученики привязались ко мне. Я даже подумывал подготовиться и выдержать экзамен учителя, чтобы всерьез заняться этим делом, если дальнейшее мое образование в средней школе не сможет осуществиться. Но события сложились иначе: в 1898 году я смог продолжить свое образование.

Мое преподавание в сельской школе длилось около двух месяцев, пока не приехала настоящая учительница для замены моей сестры.

Подготовка к поступлению в среднее сельскохозяйственное училище. Отъезд

Появление в нашей семье зятя Д. В. Астапова было радостным событием для всех нас. Он сделался нашим старшим братом, руководителем, наставником. Он убедил отца, мать и меня, что в ожидании исправленной метрической выписки нужно деятельно готовиться к поступлению в земледельческое училище и повторить те предметы, по которым придется держать конкурсный экзамен. Это было разумное предложение. Я сел за учебники по русскому языку, арифметике. геометрии, физике, географии, истории и значительную часть времени проводил у сестры и зятя на сельскохозяйственной ферме, где обстановка для учения была исключительно благоприятной и где один из кончивших школу Соловьев также готовился к поступлению в среднее сельскохозяйственное училище.

В часы отдыха я бродил по окрестным лесам. Они были красивы и изобиловали многочисленными ручьями. Эти ручьи составляли вершину речки Кум-яды, протекавшей через деревню Старое-Мазино. Моя давняя страсть к воде, к речкам, ручьям нашла здесь удовлетворение. Исток речки Кум-яды находился недалеко от истока реки Вязовки. Но и на этот раз я не дошел до их истоков. Они находились в глубине лесного массива, куда я боялся проникать один, хотя со мною и было ружье. Я любил эти одинокие прогулки по пустынным лесам.

Летом 1898 года стало известно, что организовано новое среднее сельскохозяйственное училище в городе Богородицке Тульской губернии, и, что директором этого училища назначен М. П. Зубрилов, бывший директор Мензелинской сельскохозяйственной школы. Было сообщено также, что открыт прием заявлений для поступления в первый класс этого училища, что экзамены будут в конце сентября, а начало занятий 1 октября 1898 года. Это извещение чрезвычайно обрадовало меня, так как раздвигало сроки для ожидания злополучной метрической выписки, без которой нечего было и думать о поступлении в училище. Кроме того, я так много слышал хорошего о М. П. Зубрилове, что мне захотелось учиться под его руководством. Я знал также, что он был другом Д. Е. Пушкова. На основании полученных сообщений, опубликованных в газетах, я решил отказаться от поступления в Казанское земледельческое училище и наметил для себя Богородицкое среднее сельскохозяйственное училище. Наконец, пришла исправленная метрическая выписка. Я получил аттестат об окончании городского училища, написал прошение на имя директора Богородицкого среднего сельскохозяйственного училища о допущении меня к конкурсным экзаменам и направил все документы в Богородицк Тульской губернии.

Недели через две пришел ответ (это было в конце августа), извещавший меня, что я допущен к экзаменам, и, что я должен прибыть в город Богородицк к началу экзаменов. Если не ошибаюсь, их начало было назначено на 25 сентября старого стиля 1898 года.

В средине лета Д. В. Астапов получил интересное для него назначение заведующим ремесленной мастерской в селе Моховом Тульской губернии. Наши пути совпадали, и мы решили поехать все вместе. Наш маршрут был намечен через Нижний Новгород, Москву, Тулу. Далее наши пути расходились: я должен был направиться в Богородицк, расположенный в семидесяти километрах от Тулы по железной дороге, а зять с сестрой должны были ехать в село Моховое через Орел, до станции Хомутово. При селе Моховом находилась знаменитое в то время имение Шатилова.

Наши сборы были недлинны. Мы сначала простились в Мензелинске с нашими родными и выехали в Нижний Тимерган. Там были окончательные проводы, и уже оттуда на своих лошадях мы выехали через Сосновый брод на пристань Набережные Челны, где сели на пароход, направлявшийся в Нижний Новгород. Прощание с Нижним Тимерганом я описал в конце первого очерка.

Юность в Богородицке (1898—1904)

Богородицкое среднее сельскохозяйственное училище

Обучение в училище продолжалось шесть лет. Окончившие курс училища, получали звание агронома. Лучшие из окончивших имели право поступления в высшие учебные заведения министерства земледелия. Первые четыре класса были общеобразовательными, два последних: пятый и шестой – специальными. В общеобразовательных классах проходили следующие предметы: алгебру, геометрию, тригонометрию, физику, химию, ботанику, зоологию, минералогию с геологией, историю древних и средних веков, новейшую историю, географию, космографию, геодезию, почвоведение, русский язык с историей литературы, немецкий язык, черчение, рисование, историю церкви. В специальных классах проходили: земледелие, животноводство, ветеринарию, садоводство, огородничество, лесоводство, сельскохозяйственную экономию с элементами политической экономии, сельскохозяйственную технологию, сельскохозяйственное машиноведение, счетоводство, законоведение. Преподавание предметов, как общеобразовательных, так и специальных сопровождалось обширными практическими занятиями (упражнениями) в классе, лабораториях, в саду, в огороде, в поле, в лесу, на животноводческой ферме, в конторе учебного хозяйства. Учебный план был построен в тесной связи теории с практикой. При училище с первого года его существования было организовано учебное хозяйство на подаренной училищу городской земле (220 гектар). Земля примыкала к городу и находилась к северу от него по шоссе на Тулу. На этой земле были построены в 1898—1899 годах учебные и жилые корпуса училища.

Учебный корпус представлял собою огромное трехэтажное кирпичное здание с центральным отоплением. Около него были построены два преподавательских корпуса, здание для обслуживающего персонала, больница, баня и различные надворные службы.

Богородицкий сельскохозяйственный техникум (бывшее Богородицкое среднее сельскохозяйственное училище). 1968 год

Александр Владимирович Тюрин – студент Богородицкого сельскохозяйственного училища. Богородицк, 1900 год

В километре от учебного корпуса была построена усадьба учебного хозяйства. Там были конюшни, коровники, амбары, сараи и дома для служащих. Через землю училища протекал небольшой ручей, впадающей в реку Уперт (Уперт – правый верхний приток реки Упы). На этом ручье были построены две большие плотины, одна близ устья ручья, другая – в его вершине. Благодаря плотинам было образовано два значительных пруда, длиной около километра каждый. В прудах была разведена рыба. Сад, огород, защитные посадки были созданы и поддерживались в порядке руками учеников.

Наш первый учебный год прошел в наемном здании, находившемся в самом городе. Теоретические занятия начались 1 октября 1898 года и продолжались до 1 мая 1899 года с двухнедельным перерывом около нового года. Мы занимались в классе ежедневно до пяти часов. Самостоятельных вечерних занятий у нас не было. Нас переводили в следующий класс или оставляли в прежнем классе или исключали на основании успеваемости в продолжении всего года. Для подведения итогов учебы практиковались письменные работы. Они проводились по всем предметам, даже географии. Нужно отметить, что нам приходилось много писать, излагая свои мысли и показывая свои знания. Ничто так не закрепляло наши знания, как изложение их на бумаге.

После 1 мая 1899 года начались занятия в природной обстановке. Мы приняли участие в создании плодового питомника, плодового сада, защитных живых изгородей вдоль границы нашего учебного хозяйства и вдоль дорог, проложенных на нашей земле. В эту весну я научился сажать деревья и получать сеянцы из семян. Когда весенние работы были закончены, начались ботанические экскурсии в поле и в лес. Наши летние каникулы при переходе из первого во второй класс по продолжительности были примерно такие же, как в реальных училищах и гимназиях. Начиная со второго лета, при переходе из второго в третий класс и дальше они становились все короче. C каждым годом наша связь с сельскохозяйственным производством делалась все глубже и разностороннее. В предпоследних классах мы почти не имели летних каникул, проводя все лето на сельскохозяйственных работах в учебном хозяйстве. Мы прошли все фазы полевых работ: предпосевную, посевную, весеннюю обработку, весенний сев, обработку пара, сенокошение, уборку колосовых, молотьбу, осенний сев озимых, копку картофеля и свеклы. Мы прошли также все фазы полевых работ по уходу за животными: кормление коров, свиней и лошадей, доение коров и лечение животных. Мы научились по-настоящему пахать, боронить, сеять сеялкой, работать сенокосилкой, жатвенной машиной, сноповязалкой, организовывать все виды работ с учетом их эффекта. Экскурсии в хорошо поставленное хозяйство Бобринских дало нам возможность расширить наш агрономический горизонт и иметь представление о более крупных хозяйствах, чем наше учебное.

Преподавание общих и специальных дисциплин было поставлено на большую высоту. Мы имели лучшие учебники того времени. Я вспоминаю, что, например, по истории средних веков мы имели учебник профессора Иванова, по истории древнего мира – профессора Виноградова. Анализ по неорганической химии проходили по учебнику профессора Меншуткина. Геодезию изучали по учебнику Поплавского, ботанику – по учебнику профессора Бородина, сельскохозяйственную экономию – по учебнику профессора Шишкина, лесоводство – по учебнику профессора Турского. В училище была создана с первого же года богатейшая фундаментальная библиотека по всем отраслям знаний. Она обеспечивала умственный рост и содействовала успеху обучения.

Педагогическая работа в училище руководилась педагогическим советом. Хотя часть преподавателей менялась (особенно по русскому языку, физике и химии), но основной костяк наиболее авторитетных преподавателей сопровождал нас с первого до последнего класса. Это были директор училища М. П. Зубрилов, инспектор Д. Д. Иванов, преподаватели М. Ф. Арнольд, В. Т. Петров и Н. А. Падарин. В середине нашего обучения благотворное влияние оказал на нас преподаватель И. И. Баранов. Успеху обучения, во многом, содействовала общая упорядоченность нашего быта в стенах училища. С первого же года в училище трудами преподавательского коллектива была создана хорошая сознательная дисциплина. В наших учебных помещениях было уютно и чисто, а наши спальни имели чистоту не меньшую, чем в нынешних санаториях.

Расположение нашего училища вдали от городских центров близ маленького захолустного городка, придавало нашему воспитанию замкнутый деревенский характер. В нас не было светскости. В обществе мы терялись, большею частью молчали, отходили в сторонку и старались поскорее исчезнуть, уйти опять в свою деревенскую скорлупу. Впрочем, это общий удел закрытых учебных заведений, низших, средних и высших, если они расположены вдали от культурных центров.

Учителя

Василий Трофимович Петров

Василий Трофимович преподавал нам русский язык и литературу в первом и во втором классе. Воспитанник Московского Университета (филолого-исторического факультета) он был тонким знатоком русского языка. Он познакомил нас с законами словообразования и научил анализировать слова и предложения. В частности, ему мы обязаны знанием пунктуации. Он был очень требователен к нам, но прост в обращении. Некоторые дни он дежурил по пансиону. В такие дни он играл с нами. Игры были разнообразные, но простые. Осенью и зимою это были снежки, весною и летом – крокет и мяч. Простое и сердечное отношение сблизило нас с ним. Мы сильно горевали, когда он уехал от нас в Москву. Историю литературы преподавал нам уже не Василий Трофимович. Незадолго перед окончанием курса, однажды, проездом через Москву, я зашел к нему на его московскую квартиру, но неудачно: он как раз уезжал из Москвы. Поэтому наша встреча была очень короткой. Больше я не видел его и не знаю, как сложилась его дальнейшая жизнь.