Осколки памяти

Грохнул взрыв смеха знавших историю о стульчике десантников. Афганец Ахмат оживлённо переводил последнюю фразу ухмыляющемуся товарищу. Любивший поесть, Кацо частенько «страдал животом». Сообразительный грузин смастерил удобный стульчик, на котором мог часами высиживать в туалете. В первую свою операцию он прихватил и стульчик, верно рассчитав, что ему он непременно пригодится в полёте. Разгневанный Литвиненко чуть было не выкинул в открытую дверь самого Самошвили вместе со стульчиком – так был возмущён независимой позой сидящего на своём стульчике грузина, но на его, Литвиненко, ведре. Теперь Кацо заранее высиживал положенное время в туалете, готовясь к предстоящим вылетам. Новый стульчик оставлял на базе, конфликтовать с Юрием он не хотел. Кузнецов поздоровался с афганцами.

– Опять вместе, Ахмат? А это кто?

– Хасан, работает со мной, стоящий парень. Да вы же его знаете! Помните операцию на Айлихеле, он тогда пулемёт подорвал?

– Да, такое не забывается… – «Начпо» протянул руку и второму, признав парня по зарубцованным меткам на лице, повернулся к Ахмату:

– Как дела, как жизнь, что новенького?

– Как вы говорите, русские? Дела как в Польше, тот и пан!

– Нахватался ты поговорок… Середину-то пропустил! Надо говорить: «у кого больше, тот и пан». Подскажи, Ахмат, где лейтенант Кудрин обретается?

– На соседнем вертолёте со своей ханум прощается.

На подкосе вертолёта, подальше от людских глаз, присела Оля Данилова, а на заднем колесе примостился лейтенант Кудрин. Девушка исподлобья взглянула на него, попыталась улыбнуться, задобрить его, но Кудрин отвёл глаза в сторону, отрицательно мотнул головой.

– Олежка! Что тебе стоит взять меня с собой? – с мольбой вновь заговорила она. – Я ведь не какая-нибудь мамина дочка… и стрелять меня Садыков научил…

– Нет, Оленька, нельзя, в сотый раз тебе говорю… Не женское дело по горам лазить.

– Тоже мне, знаток! Да вы без нас и Отечественную войну бы не выиграли. Задаёшься ты, милый. Не возьмёшь – пожалеешь.

– Тогда другое время было и война другая – народная.

– А здесь интернациональная, – протянула жалобно она.

– Вот я и говорю, сиди в санчасти и не рыпайся.

– Грубиян ты, Олежка, не буду с тобой разговаривать.

– Будешь, не каждый день на операцию провожаешь.

– Кудрявенький ты мой, возьми меня с собой и там, в горах далёких, назовёшь меня женой. Олежка, возьми, на руках буду носить!

– Что, и в ЗАГС понесёшь?

– Понесу, возьми…

– И на шею себе посадишь?

– Посажу…

– Не возьму!

– Ну почему?

– Нет возврата к матриархату, Оленька! Ты меня и в ЗАГС понесёшь, и на шею посадишь, домохозяйкой сделаешь, а потом… рожать заставишь?

– Фу, лейтенант Кудрин! Я тебе припомню твоё зубоскальство! Не возьмешь – замуж не пойду… За Кацо выйду, он давно ко мне присматривается.

– В тебя все мои ребята чуточку влюблены, я не ревнивый. А за меня пойдёшь! Ещё как пойдёшь, ласточка ты моя!

– Не подлизывайся, Олежка… Ну что тебе стоит?

– Нельзя, Ольга, Матвеев полетит, мы быстро вернёмся. Послушай лучше, как ребята поют! Самошвили, Садыков! Спойте что-нибудь весёлое на прощание.

Лукаво взглянув на влюбленную парочку, сержант ударил по струнам, а Кацо, откинув автомат и скинув с головы панаму, закрутился в лихом горском танце:

Если б я был султан, я б имел трёх жен!
И тройной красотой был бы окружён!
Но с другой стороны при таких делах…
Нужно мне их кормить… Ах, спаси Аллах!
Не очень плохо иметь три жены…

– Но очень плохо с другой стороны, – рявкнули с десяток глоток десантников.

Ольга рассмеялась, ласково взглянула на Кудрина, но вспомнила о своём споре, тут же надула губки и обратилась за помощью к подошедшему подполковнику Кузнецову:

– Товарищ подполковник! Как начальник политотдела посодействуйте, прикажите ему, чтобы он меня взял!

Не понявший сути их разговора, «начпо» неопределённо махнул головой и хмыкнул:

– Не имею такого права, Оля, это дело добровольное.

– Я ему и говорю, что сама хочу, а он мне: не возьму да не возьму… Прикажите вы ему, я же добровольно…

– Да куда взять-то приказать? Замуж, что ли? Странно, что он от такой девушки отказывается. Сейчас, Оля, я ему мозги пропесочу, – сквозь смех произнёс Кузнецов.

– Ну, вас, мужиков, вечно с этими шуточками! Товарищ подполковник, прикажите взять на операцию. Что вам стоит?

– Здесь, Оленька, япас, вотеслибызамуж…Серьёзно, говоришь? А если серьёзно, Ольга, мужское дело – воевать! Не спорь, попрощайтесь по-доброму, и благослови нас на удачу. Олег, нам пора.

Кудрин кивнул и демонстративно протянул ей руку. Она нехотя выдернула свою маленькую ладонь из его руки и прошептала:

– Я буду ждать, я люблю тебя!

«Начпо» резко повернулся к построившимся в две шеренги десантникам и буднично проговорил:

– Грузимся, ребята! Пятнадцать человек во главе с Садыковым на ведомый вертолёт к Ваканову, радист и фельдшер – на ведущий. Ахмат и Хасан, вы летите со мной и лейтенантом Кудриным.

* * *

Усман Алиханов неторопливо расчесал свою седую бороду, выдернул пару серебристых волосков и, дунув на них, долго следил слезящимися глазами, как они падали. Волоски затерялись в ворсе персидского ковра. Он нагнулся, пытаясь их найти, и чуть не упал от прилива крови, ударившей в голову, тоскливо подумал: «Постарел, Усман, постарел. Как эти волоски, затерялись мои годы в вихре бесплодной борьбы, – посмотрел в осколок зеркала и недовольно поморщился. – Да, годы ушли, был Усман-хан, теперь просто гражданин Алиханов, восьмидесятилетний старик, без дома, родных и близких… На склоне-то лет! О, Аллах! Верни на путь истинный моего единственного сына Ахмата, который предал дело отца, переметнулся к горлопанам Бабрака Кармаля. Верни мне всего на миг из всех моих жён одну только Лизу, ту весёлую русскую русалку, которая повстречалась мне в пору моей молодости. Прости мне, Всемогущий, если скажу правду, что любил её больше тебя».

Он опустил вскинутые в молитве руки, и горестно подумал: «Скоро и меня призовёт Всевышний, может, и встречусь на небесах с зарезанной Ибрагим-беком Лизой», – горько подумал он, тоскливо окидывая взглядом своё жилище. Вытащил баночку с жиром, смазал плешивую голову, аккуратно обмотал её белоснежной чалмой, надел дорогой, блестящий золотыми стежками халат. Опоясал себя старомодным русским кушаком и, вытащив из обыкновенного рюкзака хромовые сапоги индивидуального пошива, бережно натянул их на ноги. «Вот и собрался я в дорогу, – устало усмехнулся он, – в последнюю…» Три раза звонко хлопнул в ладоши. На пороге показался его бессменный адъютант, такой же старый и седой, Абдулла Кадар, с достоинством поклонился и застыл в ожидании.

– Абдулла, караван готов?