Сидим в зале. Я исподволь рассматриваю её. Интересно – выросла девчонка. Сколько ей уже? Лет пятнадцать – шестнадцать? Можно посчитать, ну да незачем. Какая мне разница?
Сидит в кресле напротив. «Формы» (уж извините), совсем взрослые. Такая же стройная, как мать и такая же красивая…
Смотрим с ней TV. В нём, какая-то музыкальная чушь. Лениво спорим об увиденном, ей – нравится. Уже поздно. Она свернулась в кресле, почти калачиком, зевает… Очень мило зевает…
– Тебе не пора?
– Выгоняете?
– Выгоняю…
– Ну, можно ещё немного? Не хочу-у, домо-ой…
Потянулась, зевая, выгнулась, как кошка, на спинках кресла, во весь свой рост. Одной рукой рот прикрывает, другой – рубашку и юбку одёргивает. Да что уж там теперь одёргивать! Всё завёрнуто и задрано донельзя, от лежания в кресле… всё – наружу…
Я вышел, что бы сердце ни остановилось от этого зрелища. Вышел на площадку, постоял под соседней дверью. Там – музыка и громкий смех. Гуляют…
Саша тоже вышла, стала рядом.
– Слышите? Я не пойду туда, – шёпотом…
– Поздно уже…
– Я не пойду туда! – почти в крик…
– Зайди ко мне…
Закрыл за ней свою дверь, постоял и, позвонил – в соседнюю. Наталья вышла, но не сразу. Навеселе…
– Чего тебе, сосед? А я думала, Сашка вернулась, зараза. – Смотрит мне за спину.
– Она у меня сидит…
– Ну, пусть сидит. Насидится – пусть домой ночевать отправляется. Всё! Пока, сосед, не буянь!
Её дверь захлопнулась у меня перед носом, а моя приоткрылась…
– Слышали?
– Слышал. Заходи обратно, оставайся ночевать, я тебе диван разложу…
– Хорошо. А выкупаться можно?
– Можно…
Разложил ей диван, застелил. В ванной повесил для неё полотенце.
– А что бы мне вместо пижамы надеть?
И смотрит на меня, уже весело и лукаво, совсем, как мать…
– Пижам не держу, а рубашки мои, тебе коротки будут. В простынь заворачивайся, будешь, как греческая нимфа. Или, кто там у них, в белых балахонах до пят ходил?
– Наверно – гетеры?
– Наверное, они самые…
Закрыла за собой дверь ванной, пустила воду…
Вышла из неё, туго завёрнутая в простыню, на голове полотенце дулей. Распаренная, уставшая, но довольная.
– Чай?
– Нет, спать.
– Иди, ложись. Я постелил.
– Посидите со мной…
Упала на диван, вытянулась на нём, потянулась. Затем подвинулась, освобождая для меня место (чего я уж никак не ожидал).
– Садитесь…
Я, машинально, сел рядом. К ней в изголовье. Она взяла мою руку, вернее ладонь, зажала её между своими ладошками и, втиснула этот сэндвич себе под щёку. Закрыла глаза. Я так и застыл над ней, в весьма неудобной и нелепой позе, боясь пошевелиться.
– Почему с вами так легко? С мамой совсем не так.
– Это потому, что тебе, банальным образом, не хватает мужской энергии.
Глаза её слегка приоткрылись, и с немым вопросом смотрят на меня сквозь щёлочки век.
– Внешней, разумеется…
Глаза её открылись полностью. Я утонул в них. В этой зелёной бездне её глаз. Потерялся там окончательно…
– Безотцовщина!!! Я про это тебе говорю! А ты, что подумала? Чукча!
Она рассмеялась.
– Нет. Здесь что-то не то, не это… И почему вы с нами не живёте?
– А с кем же я, по-твоему, живу? Всё это время…
Санька достала мою ладошку из своих рук и, теперь, легла щекой только на неё.
– Тёплая. У вас ладошка тёплая, – промурлыкала она, снова закрыв глаза. – Полежите со мною… холодно… у вас в квартире холодно…
(Ну, что? Извращенцы всех мастей? Напряглась «плоть»? Приготовились вкушать? Рассла-абьтесь. Сегодня не ваш день…)