Подьяческий мост

Подьяческий мост
Александр Николаевич Абакумов

Действие рассказа начинается в 1912 году в Петербурге. На одном из мостов случайно встречаются три человека и это событие повлияет на их дальнейшую судьбу. Эта трагическая и романтическая история закончится (для тех кто доживет) лишь в 1955 году совсем в другом городе и совсем другой стране.

Александр Абакумов

Подьяческий мост

1.Свербеев.

Поручик Николай Свербеев шагал вдоль Екатерининского канала, а его тень бодро бежала впереди, старательно и быстро заполняя замысловатые трещины в тёплых гранитных плитах набережной. В том, что они тёплые он убедился, случайно коснувшись их ладонью, подбирая вдруг выпавший из рук пакет. Августовское солнце, ещё высокое, светило в спину и поручику было жарко в мундире. Он позавидовал весело бегущим навстречу мальчишкам, попадающим ногами в драных башмаках в неглубокие лужи, оставшиеся от вчерашнего дождя. Весёлость их была объяснима – они, смеясь, оглядывались на молодую даму, стоящую у края моста и никак не решавшуюся перешагнуть через небольшую лужу. Николай и сам лишь минуту назад заметил ее краем глаза, а сейчас, подходя всё ближе, смотрел на неё всё с большим вниманием. Одна, без спутника, незнакомка стояла в нерешительности и поручик никак не мог разглядеть её. То белый зонтик в руке заслонял лицо, то поля шляпки мешали внимательно вглядеться, но скорее всего причиной была, досаждавшая Николаю, близорукость. Ох, уж эта близорукость! Он вспомнил, как укоризненно покачал головой штабс-капитан Рудин, заметив, сколько промахов дал Николай, стреляя из револьвера по мишени на стрельбище в Левашово. Наверное он подумал, что этот Свербеев хорошо погулял накануне с товарищами. А то, что далекая цель представлялась в близоруких глазах поручика мутным белым пятном, штабс-капитан, конечно, не догадывался. Ну, вольно ж ему, пусть думает, что хочет; Николая сейчас волновало совсем другое. Это белое пятно зонтика на мосту напомнило ему тот день, когда он с трудом выцеливал на стрельбище ускользающую неясную мишень и сейчас не мог не удивиться такому совпадению. Удивился, горько усмехнулся и ему вдруг подумалось: – "Надеюсь, сегодня не промахнусь…"

Но единственное, что он для себя смог уяснить это то, что дама была молода и стройна. Поручик ещё больше ускорил шаг, что было и понятно – ему было 27 лет!

Он не успел предложить ей руку, в последний момент незнакомка сделала решительный шаг и оказалась на мостовой. Проходившая мимо пара тоже этот поступок отметила, хотя и по-разному.

Дородная дама, продолжая что-то говорить, плотнее взяла мужа под руку и подняла на секунду брови, а ее супруг, невысокий толстяк,

обернулся и взглянул с удивлением и восхищением. Что тоже было понятно, ему было всего около сорока.

Николай остановился, но похоже остановил его жест незнакомки, на него направленный. Хотя, возможно, молодая женщина просто хотела сохранить равновесие. Сейчас это уже неважно. Взаимное замешательство продлилось секунду и поручик начал вежливый разговор. Незнакомка отвечала коротко, но приветливо. Всё таки знакомства на улице в приличных семьях решительно осуждались.

За это короткое время Николай наконец-то смог её рассмотреть. И погибнуть. Нет, не смертью храбрых, но смертью какой-то другой. Попросив разрешения её проводить и не услышав ответа, он пошёл почтительно рядом, слушая её и мало что понимая. Живет она здесь рядом, на Большой Подьяческой улице, в 7-м доме, с родителями. У нее прекрасная фамилия: Вяземская. Анна. Ещё запомнил поручик, что она ходит гулять в сквер у Никольского собора, и ее можно там встретить…

Очнулся несчастный у себя в квартире, где его трясли за плечо и настойчиво предлагали горячий чай.

Никольский собор со времен императрицы Елизаветы Петровны был местом значимым в этой части Петербурга. Не смотря на обилие церквей вокруг, он притягивал к себе людей очень многих. Когда колокола собора молчали и мысли обывателей не были заняты церковной службой, они любили прогуливаться вдоль ограды, опоясывающей великолепное здание со стороны Крюкова и Екатерининского каналов, или посидеть на скамейках в тени старых клёнов в церковном сквере. Место было райское; небесно-голубые стены собора перемежались белыми колоннами, пышно украшенными барочной лепниной, золото куполов сияло на солнце и всё это казалось сошедшей с небес красотой, растворившейся в густой зелени петербургского лета.

Поручик бывал здесь и раньше с друзьями по училищу, и он помнил, как по возвращении из увольнения молоденький юнкер Коля Свербеев докладывал дежурному офицеру, что он прибыл, и что никаких происшествий с ним не произошло. Теперь, похоже, произойдёт что-то и он волновался как мальчишка.

А беспокоиться причина была. Уже несколько раз за последнее время проходил он здесь, ожидая, что увидит Анну, но то ли она приходила в другое время, то ли зрение как всегда подводило поручика. И вот, наконец, в ветреный солнечный день он ее неожиданно встретил. Вяземская шла ему навстречу под руку с другой молодой дамой, что-то горячо обсуждая. Все произошло очень быстро: поравнявшись с Николаем, она уронила перчатку, он поднял и подал её, услышав вежливое "Merci"; дамы пошли дальше, а поручик остался стоять на аллее с её запиской в руке.

Вскоре они обвенчались в этом самом соборе, в удивительном, так называемом, Верхнем храме, находясь к небесам на несколько саженей выше, чем прочие земные люди.

А ещё через полтора года началась война.

В офицерской землянке было тепло, топилась самодельная печка. Не хотелось выходить; за дверью ветер гонял снеговые вихри, солдаты тоже сидели по землянкам и только закутанные до глаз часовые топтались у брустверов, выглядывая и вслушиваясь в эту непогоду.

Так проходили дни и недели. Иногда их обстреливали, и если разрывы австрийских снарядов настигали Николая в окопе среди солдат, то он бросался на землю лицом в грязь вместе со всеми и ни о чём в этот момент не думал.

Письма он жены приходили часто, и однажды почта пришла как раз накануне той глупой и роковой атаки. Кому, какой штабной голове понадобилось побеспокоить австрияков, выбить их из нагретой и обжитой ими траншеи? Как бы то ни было, холодным ноябрьским утром рота Свербеева поднялась из окопа и молча устремилась вперед. Впереди на австрийских позициях возникло какое-то движение, послышались голоса, и неожиданно над землей возникла вражеская цепь, которая начала быстро двигаться навстречу.

"Штыковая!"– мелькнула мысль, а вокруг все закричало, стало стрелять и захлебываться бранью. Падали и больше не поднимались люди. Поручик уже выбрал для себя врага, тот был уже недалеко и тяжело бежал навстречу, выставив вперед винтовку с длинным, плоским, блестящим штыком.

Было страшно, слышался топот сапог по мёрзлой земле, и вдруг споткнулся Свербеев, не разглядев корягу, потерял равновесие, совсем как тогда Анна, перешагнувшая через лужу. Его штык пронзил пустоту, и тут же сквозь шинель в тело его проникло что-то чужое, длинное и холодное. Выронив винтовку, он упал на колени, ища что-то руками вокруг, и тут же получил страшный удар в голову.

Сознание стало покидать поручика Николая Свербеева.

Последнее, что он ощутил – легкое прикосновение словно чьей-то ладони к щеке… И всё… Ничего больше он уже не мог чувствовать.

2.Вяземская.

Анна Сергеевна Вяземская считала себя девушкой современной. За окнами был уже 1912 год, жизнь стремительно изменялась, вокруг было столько нового и удивительного! Литературные журналы волновали, газеты задавали неудобные вопросы. Молодёжь ценила образование – в этом видели способ обеспечить свое будущее: университет, коммерческие, военные и прочие училища были желанной целью для многих. В городе все увереннее чувствовало себя электричество. Телефонные аппараты проникали в квартиры, аэропланами восхищались. Совсем недавно, в прошлое воскресенье отец повез её с матерью на Комендантское поле, где знаменитый поручик Воеводский демонстрировал публике свой новый аэроплан "Фарман". И где – невиданное дело – были организованы платные полёты для желающих! Едва услышав об этом, Анна пристально посмотрела на отца. Тот видимо и сам, в силу характера, был не прочь забраться в это открытое всем ветрам сиденье, но такого взгляда дочери он раньше никогда не видел. Страшно было решиться на эту авантюру, но он понимал свою Анну. Матушка, во всем поддерживавшая мужа, но не всегда одобрявшая его поступки, едва не лишилась чувств, когда увидела как дочь, сидя в хрупкой и непонятной машине, то поднимается к облакам, то проносится столь низко, что можно видеть её лицо…

Такая была эта семья, проживавшая на втором этаже дома 7 по Большой Подьяческой улице, вход со двора.

День 12 августа хорошо запомнился Анне. С самого утра она чувствовала прилив сил, всё виделось особенно ясным и четким; утерянные вещи вдруг находились, пришли сразу два письма от давно забытых подруг, и много ещё других приятных и неожиданных мелочей случилось в это утро. Приближалось ещё что-то, прекрасное и небывалое.

Мостик через канал был столь узок, что только пешеходы могли здесь проходить. Анна спешила – на углу Фонарного и Казанской её ждала подруга.

Деревянные перила моста были нагреты солнцем, но в самом конце пути, у спуска на гранитные плиты набережной, после вчерашнего дождя образовалась небольшая лужа.

Анна остановилась в нерешительности, соображая, что ей следует предпринять. Пробегавшие с удочками мальчишки оглядывались на неё и заливались смехом. Степенная, средних лет пара уступила ей дорогу, при этом полный господин удивленно и радостно улыбнулся Анне, а его жена строго повела бровью. Слева приближался высокий офицер и Анна Сергеевна, почувствовав себя в окружении, решила прорываться. Наконец, смелый шаг был сделан, равновесие оказалось потеряно и тут же восстановлено – пришлось лишь немного отвести руку в сторону. Лужа осталась позади, ни чья поддержка не понадобилась, а офицер вроде бы огорчился – он хотел предложить Анне свою помощь. Тем не менее, короткий разговор состоялся.

– Я спешил Вам помочь, но не успел – оправдывался военный, немного волнуясь и щуря глаза. Голос его был негромкий и приятный.

– Благодарю Вас, я сама справилась…– Анна уже вполне успокоилась и даже успела рассмотреть молодого человека. Поручик, лицо открытое и приятное, не похоже, что гуляка. Речь вежливая, немного сбивчивая, но так ведь и ситуация непростая. Значит, волнуется…

– Если Вы на Казанскую, то нам по пути. Вы позволите? – спросил молодой офицер. Их разделяла маленькая лужа и начинающие устаревать общественные предубеждения. Анна ничего не ответила, лужа и предубеждения были преодолены, и поручик пошёл рядом с ней по Фонарному к Казанской.

Знакомство состоялось.

Тепло вспоминала она первые их встречи и свою записку, приготовленную заранее и переданную так удачно и тайно в сквере у собора.

И венчание, которое доставило ей сердечную радость, хотя в церквах Анну Сергеевну видели нечасто. Вспоминалось, как косые полосы света из высоких окон храма становились осязаемы в клубах ладана и казалось ей, что где-то высоко над головой поют прекрасными, чистыми голосами само солнце и облака. И не было уже никакой разницы между этим чудесным светом, дымкой её фаты, призрачными надеждами и прозвучавшим таинственно "…венчается раба Божия Анна рабу Божию Николаю…".

А вскоре началась война.

Письма погибшего мужа Анна не перечитывала. Тусклые дни проходили медленно, безответные небеса проливали на город холодные дожди вперемешку со снегом. В доме стояла тишина, но иногда этот нарыв вскрывался и Анна, никого не пуская к себе, в голос рыдала в подушку, колотя её кулаками. Потом, обессиленная, она забывалась, свернувшись клубочком на кровати. В это время в соседней комнате тихий плач душил её мать; у отца было неподвижное лицо, слезы из его закрытых глаз лились потоком. Через какое-то время матушка все же решалась войти к дочери, накрывала ее пледом и долго сидела рядом в кресле, прислушиваясь к ее неровному дыханию. Бывало, что до самых предрассветных сумерек окно комнаты, где жила Анна, беспокойно светилось.

Очнувшись, они находили дома какие-то дела, пытаясь сохранить рассудок; отец же отправлялся на Адмиралтейские верфи, где он трудился в каком-то техническом бюро.

Однажды Сергей Михайлович Вяземский пришёл со службы позже обычного и имел с женой долгий разговор. На следующий день за утренним чаем родители, с трудом подбирая слова, спросили у Анны, что она думает о переезде в Москву. Дочь ответила, что ей это безразлично. Через месяц, окончив мучительно тянувшиеся сборы, они в последний раз перешагнули порог этого дома.

Сейчас никому точно неизвестно как сложилась их дальнейшая судьба. Времена тогда были непростые, военные. Жизнь постепенно теряла яркость, все больше в ней было путаницы, неприятной суеты и лишений. Революцию в феврале 1917 года Вяземские приняли с надеждой, настроение было какое-то пасхальное. Потом пришел кровавый октябрь и с той поры люди разное говорили об этой семье. Кто-то якобы видел их в 1920 году в Крыму на пути в порт, к уходящему на запад пароходу. Эти же люди потом утверждали, что встречали их во Франции, где Сергей Михайлович Вяземский применял свой опыт, работая на какой-то верфи. Анна Сергеевна, по их словам, вела жизнь отшельницы, а в годы нацистской оккупации неожиданно была арестована ненавидимыми ею ещё с прошлой войны немцами и увезена, и не вернулась…

Впрочем, другие люди говорили совсем иное. Будто бы видели Анну в Москве после гражданской войны в качестве совсем неожиданном. Короткая стрижка, кожаная куртка, решительность и какая-то вседозволенность выдавали в ней сотрудника некой организации, название которой произносилось гражданами зловещим шепотом.

В каком качестве она там обреталась было неизвестно, но только однажды перед новой войной всё с теми же немцами арестовали ночью Анну Сергеевну и быстро осудили, и привели приговор в исполнение. Громовой удар расколол ей затылок, чья-то теплая ладонь провела по щеке, и была это её кровь…

.

3.Рабинович

Моя фамилия Шмидт. Отто Карлович Шмидт.

Так называют меня с тех давних пор, как прошла моя конфирмация в немецкой реформаторской кирхе на Большой Морской и я, хоть и не по зову сердца, стал полноправным членом местной лютеранской общины. А для тех, кто знал меня раньше как Натана Рабиновича, я – мешумад (отступник, чтобы вам было понятно); они давно отреклись от меня и правильно поступили. Вы можете сделать то же самое, если в Вас течет хоть капля еврейской крови. Я отнесусь к этому с пониманием, поступайте так, как считаете нужным. Конфессию я выбирал недолго, мне было все равно. Знал, конечно, что родственники от меня отвернутся, но пропадать в безвестности и нищете где-то на границе империи мне казалось ужасно несправедливым. Кроме того, родители Иды дали ясно понять, что мне не стоит рассчитывать на брак с их дочерью. Сейчас, вспоминая свою молодость, убеждаюсь, что невозможность быть с Идой было главной причиной моего бегства. При всем при этом, как будто кто-то нашёптывал мне, что шаг этот для меня катастрофой не обернется, и что в своё время там, наверху разберутся, и поступят с моей душой опять-таки справедливо.

Я тружусь в конторе компании "Зингер", что на Невском. Все хорошо знают этот великолепный дом с башней и стеклянным шаром на ней. Головы некогда поднять – так много у меня работы и она очень ответственная: договоры, счета, накладные… – никаких ошибок быть не должно. Родственники моей жены Эльзы, зная наши обстоятельства, помогли мне получить это место и мы им очень признательны за доверие; время наступило для нас с супругой очень неплохое. Жизнь потекла спокойная, как вода в деревенской речке и казалось, так будет всегда.