Тиберий

Сенатор Марк Кокцей поднял руку, прося слова:

– Твоя слава значительно перевешивает мои скромные возможности представить доблесть наследника в надлежащем свете. Буду краток: ты прав в главном: все, чем ты богат, подвластно не тебе – судьбе. Поэтому одно из двух: или не берись, или доводи до конца начатое. Ты уже начал действовать! А раз так – закрой двери для сомнений. «Tanatum potes, quod credis» («Ты можешь всё, во что веришь!»). Впадать в отчаянье не должен человек, в котором разум есть — усердьем и трудом всего решительно достигнуть можно[66 - Менандр. Брюзга. Действие пятое., 865. Перевод С. Апта.]. – Что касается Сената. – Когда-то Курия[67 - Курия – место заседания Сената.] была сердцем содружества и глубокого доверия, и если люди пересекали ее порог, они оставляли за ее стенами личные чувства, но обретали любовь к Родине. Нынешние члены Сената, в своем большинстве, надменны и испокон веку заражены всякими пороками и развращены до мозга костей. Они выродились из блеска и погрязли в нечестивой праздности. Политическая пассивность, тяга к покою, уходу в частную жизнь, начинают вытеснять прежде характерные для римских аристократов деятельную энергию и стремление активно участвовать в общественной жизни. Еще при жизни Августа, осыпанные им в меру их готовности к раболепию богатством и почестями, эти аристократы привыкли беспрекословно повиноваться принцепсу и подчас равнодушно относятся к государственным делам. Кроме того, в кошельках у многих из них загнездилась паутина и они будут чрезвычайно рады подачкам от лица нового принцепса. Так что не беспокойся о сенаторах, – ты станешь принцепсом без затруднений.

Вдовствующая императрица прервала сенатора:

– В Риме слишком много разного сброда, и меня это чрезвычайно беспокоит.

Тиберий махнул рукой:

– Это пустяки, – сказал он, лениво и мягко выпуская слово за словом. Я дал пароль преторианским когортам – императорской гвардии[68 - Преторианская гвардия (преторианцы) – личные телохранители правителя.], и по моему приказу они усилили охрану дворца, организовали круглосуточное патрулирование улиц и площадей Рима. За всем следит командующий преторианцами Сей Страбон, верный мне, а в провинции я уже направил соответствующие послания расквартированным там войскам.

Ливия поднялась, нервно сжимая руки, и негромко проговорила, обращаясь к сыну:

– А что делать с распространившимися в городе слухами о том, что мы с тобой напрямую виновны в смерти Агриппы Юлия Цезаря (Агриппы Постума) – этого выродка в императорской семье? – Вначале это был просто избалованный, но прелестный ребенок, в 14 лет прекрасно выступал в Троянских играх, но уже в восемнадцать Август отрекся от него за его буйный, порочный и жестокий нрав. Этот гаденыш просто дышал ненавистью, постоянно обливал меня грязью и грубил императору.

Тиберий:

– У него такая судьба, – он был сумасшедший, и Август еще при жизни принял правильное решение, отправив его в заточение, – «Erat dura necessitas. Arcus nimium tensus rumpitur» («Это была суровая необходимость. Слишком натянутая струна лопается»). Подробности о его участи должен знать всадник[69 - Вса?дники (эквиты) – одно из привилегированных сословий в Древнем Риме.] Саллюстий Крисп, который лично получал инструкции от Октавиана Августа. Сведения о его смерти заслуживают скорее осторожной недоверчивости. – Тиберий глубоко вздохнул, распрямил плечи, и пристально глядя матери в глаза, продолжил:

– Если кто-то из ныне здравствующих тоже не приложил к этому делу свою руку. – Государство в опасности, если его граждане, хотя бы и самые выдающиеся, считают себя выше законов. – Ab abusu ad usum non valet consequentia. (Злоупотребление при пользовании не довод против самого пользования)[70 - Формула римского права.]. Я предложу Сенату расследовать это дело. – Что же касается сплетен, то правду говорят, что языки без костей, однако кости перемалывают. Вергилий как-то сказал, что молва – это бедствие, быстрее которого нет ничего на свете. С этим бороться, увы, бесполезно. Общественное мнение всегда будет плавать между ненавистью и восхищением первым гражданином империи…

Совещание затянулось допоздна. В конечном счете, сенатор Марк Кокцей Нерва настоятельно рекомендовал наследнику не включать вопрос о передаче власти в повестку дня первого заседания Сената:

– Учитывая неоформленность в законе принципата как института, все полномочия принцепса должны быть добровольно пожалованы тебе сенаторами, причем представляется желательным и даже необходимым некоторое сопротивление этому с твоей стороны. Пусть сенаторы сами, по собственной инициативе, вручат принципат Тиберию, – тому, кто уже достаточно ясно выразил свои претензии на вакантное после смерти Августа место.

Тиберий, повертев головой, тихо выдохнул:

– Вот ты заговорил о необходимости, но еще Эпикур утверждал, что необходимость есть бедствие, но нет никакой необходимости жить с необходимостью[71 - Эпикур. Каноника.].

Марк Кокцей возразил:

– Но он же утверждал, что нельзя жить приятно, не живя разумно. Необходимость часто бывает выше расчетов, надо побороть сомнения. У тебя нет выхода. – Alea jacta est («Жребий брошен, пути назад нет»[72 - Знаменитые слова Юлия Цезаря, решившего вступить в войну против римского Сената и перейти со своими войсками реку Рубикон.]). – Делай что можешь, с тем, что имеешь, там, где ты есть! – Единственно о чем я просил бы тебя: «Бойся оцезариться, полинять. Стремись к общественному благу, а не к рукоплесканиям. Так часто бывает – поверь моему житейскому опыту. Будь чистым, степенным врагом роскоши, твердым в исполнении долга. Почитай богов, трудись во славу Рима, пекись о сохранении прав его граждан, чтобы твой последний час застал тебя в сознании сделанного добра!».

В ответ Тиберий хмыкнул, повертел головой и насупив брови, сказал с иронией:

– Facile omnes, cum valemus, recta consilia aegrotis damus. Non timere? («Все мы, когда здоровы, легко даем хорошие советы больным». Не боишься?).

Марк Кокцей мгновенно парировал:

– Do – noli timere: terrebis – ne feceris: et fecerunt – non me paenitet.! («Делаешь – не бойся, боишься – не делай, а сделал – не сожалей!»)…

Завершая «Высший совет», Тиберий, насупившись, проворчал:

– Faber est suae quisque fortunae («Каждый сам кузнец своей судьбы»[73 - Крылатое выражение цензора Аппия Клавдия Цека (Слепого) из рода Клавдиев (340—273 гг. до н.э.), римского государственного деятеля, одного из основателей римской юриспруденции).].

Итак, в середине сентября, после «Пира Юпитеру», который давался 13 сентября во время Великих Римских игр[74 - Должностные лица и Сенат давали «пир Юпитеру» именно 13 сентября в день освящения Капитолийского храма. В жертву приносилась белая телка. Пир «возглавляли» трое богов: Юпитер, чья статуя с накрашенным красной краской лицом располагалась на ложе (подушке), Юнона и Минерва, чьи изображения помещались на креслах. Перед ними ставились столы с едой и звучала музыка.], Тиберий, используя свои полномочия народного трибуна, созвал Сенат, официально для того, чтобы обсудить вопросы, связанные с последней волей приемного отца.

Солнечным утром 17 сентября 767 года от основания Рима[75 - 17 сентября 14 года н.э.], высший орган власти Римской империи был готов принять жизненно важные для государства решения: наделение умершего Октавиана Августа божественным ореолом, оглашение завещания покойного и провозглашение так называемого «Статута об империи», в котором Август давал наказ не расширять существующих границ государства.

Накануне глашатаи разнесли эту весть по улицам и площадям «Вечного города» и с самого раннего утра по лестницам к Курии Юлия (Curia Iulia) – месту собраний Сената на Римском Форуме – застучали ноги, обутые в красные башмаки из тонкой кожи на высокой подошве, с двумя парами черных ремней и серебряными пряжками, – официальной обуви (calcei – кальцеи) шестиста римских сенаторов[76 - Дион Кассий. LIV, 14. Если сенатор не являлся в день заседания, он подлежал штрафу и с него взимался залог (pignoris captio) до тех пор, пока он не выплатит штраф.].

Среди этой внушительной толпы «отцов нации» выделялся крупный широкоплечий мужчина – трибун Тиберий, богоравный в своем величии, в безукоризненно лилейной тоге, с небольшой свитой (второй консул Секст Аппулей, сенатор Марк Кокцей Нерва, претор Гай Веллей Патеркул), в сопровождении преторианцев и воинов-германцев, личных телохранителей почившего Октавиана Августа.

Отцы-сенаторы вместе взошли на Капитолий, чтобы, как обычно, совершить жертвоприношение, а также продемонстрировать свою почтительность перед пустым троном императора, как если бы Октавиан Август находился перед ними. Охрана, сопровождавшая Тиберия, окружила здание Курии Юлия.

Десятки тысяч римских граждан в тогах пришли послушать решения Сената на большую Капитолийскую площадь перед Храмом Юпитера, и запрудили все близлежащие улицы, ведущие к Форуму. Люди молча, с напряженными лицами, стояли плечом к плечу, а за ними тянулись старые стены важных религиозных и светских сооружений. – «Вот они мира владыки, народ, облекшийся в тогу!»[77 - Однажды Август, встретив на Форуме толпу граждан, одетых в темные плащи, процитировал Виргилия: «Вот они мира владыки, народ, облекшийся в тогу», – и велел эдилам следить, чтобы на Форуме и в цирке мужчины появлялись только в тогах.]. (Тога?тус – «одетый в тогу» – самоназвание римлян, поскольку тога[78 - Тога – мужская верхняя накидка из белой шерсти, атласа, шелка или простой грубой ткани, отрез ткани более 5 метров в длину и 2 м в ширину.] – национальная одежда и атрибут полноправного римского гражданина, а ношение тоги являлось обозначением социального статуса свободного человека и гражданина).

Эдилы[79 - Эдилы в древнем Риме – должностные лица, помощники трибуна. Наблюдали за общественными зданиями и храмами, дорогами, празднествами, рынками, общественным порядком.] внимательно следили за порядком в одежде, поскольку величавость внешнего вида, подчеркивала ответственность граждан, стоящих во главе мира по милости богов, и в силу своего государственного разума.

А в это время в здании Сената председатель собрания консул[80 - Консул – верховное должностное лицо в Римской империи (их было двое; оба консула считались равными, реальная власть была поделена между ними).] Секст Помпей, открывая заседание, как обычно, произнес сакральную фразу: «Quod bonum, faustum, felix fortunatumque sit populo Romano Quiritibus» («Ради блага, счастья, успеха и удачи римского народа»)[81 - Стандартная фраза председательствующего: «В интересах римского народа квиритов, отцы-сенаторы, мы предлагаем на ваше обсуждение следующее».], а затем предоставил слово народному трибуну Тиберию.

С широкой скамьи поднялся статный, дородный мужчина, с красивым, но суровым точеным лицом, внешне спокойный, одетый в белую тунику, с широкой пурпурной вертикальной полосой (laticlaviа), прикрытую широкими складками белоснежной тоги[82 - Претенденты на государственные должности надевали белоснежную тогу, которая называлась «кандида», отсюда происходит слово «кандидат».], сообщавшей известную величавость его внешности. Вся его фигура производила впечатление «серьезной важности» («gravitas»).

Он, слегка наклонив голову вперед, медленно осмотрел весь зал, заполненный «отцами нации» неторопливо поигрывая пальцами рук, сложенных вместе, шумно вздохнул, и, пожевав губами, наконец начал свою речь. Ему не пришлось напрягать свой глубокий низкий голос – едва он заговорил, наступила мертвая тишина.

Слова его, словно тяжелый металл, медленно падали в пространство и звенели в этой пронзительной тишине: – «Я не раз говорил и повторяю, отцы-сенаторы, что добрый и благодетельный правитель, обязанный вам столь обширной и полной властью, должен всегда быть слугой Сенату, порою всему народу, а подчас – и отдельным гражданам». – Он тяжело вздохнул и продолжил: – «Мне не стыдно так говорить, потому что в вашем лице я имел и имею господ и добрых, и справедливых, и милостивых и представляю собранию (referre, relatio)[83 - Предложение, с которым Тиберий входил в сенат, называлось реляцией.] свое первое предложение: «Наделить Цезаря Октавиана Августа апофеозом (причислить к лику богов)». — Здесь речь его прервалась, он всхлипнул, словно не в силах превозмочь горе, и воскликнул с рыданием: – «Уж лучше бы мне лишиться не только голоса, но и жизни!», и закрыв лицо одной рукой, другой порывисто передал листы с речью для дальнейшего прочтения своему сыну Друзу[84 - Сын Тиберия от его первой жены Випсании Агриппины. Випсания была единственной, кого глубоко любил этот надменный нелюдим. Тиберий развелся с ней по приказу Августа.].

Нерон Клавдий Друз (Nero Claudius Drusus), развернув документ, «aрertо libro» («с листа, без подготовки») громко перечислил все титулы почившего Цезаря Августа: Imperator Caesar Divi filius Augustus, Pontifex Maximus, Consul XIII, Imperator XXI, Tribuniciae potestatis XXXVII, Pater Patriae – (Император[85 - Включение старинного звания «император» в его полный титул означало новое его понимание. Ранее императорами провозглашались удачливые полководцы за наиболее блистательные победы. Включение этого звания в полный титул Августа превращало его в верховного главнокомандующего всеми римскими легионами. С 43 г. до н.э. он провозглашался императором 21 раз.], сын Божественного Цезаря; Август; Великий Понтифик; Консул 13 раз; Император 21 раз; наделен властью народного трибуна 37 раз; Отец отечества»[86 - Звание «Отец отечества» превратило его в персону сакральную. До него этой чести были удостоены только два римлянина: Цицерон и Юлий Цезарь. Цицерон после подавления заговора Катилины и Юлий Цезарь после победы при Мунде. (Сакральный характер новой власти подчеркивало и само имя «Август» – «Возвеличенный богами»).]. Далее перечислялись основные «Деяния божественного Августа», которыми он земной круг власти римского народа покорил, и пожертвований, которые он сделал государству и римскому народу»[87 - «Деяния божественного Августа» в латинской и греческой версиях известны по надписи из Анкары (Monumentum Ancyranum), открытой в 1555 г. послами императора Фердинанда II к султану Сулейману. Она была записана на стенах местного храма Рима и Августа, впоследствии превращенного в мечеть. Другим источником текста «Деяний» являются фрагменты греческого перевода, найденные в Аполлонии (Писидия в Малой Азии).].

Председатель собрания консул Секст Помпей призвал членов Сената обсудить первый вопрос: «Что следовало бы сделать по этому поводу?» — Но решение было принято без обсуждения, единогласно[88 - Голосование проходило не поднятием рук и не по запискам, а при помощи дисцессии. Председатель предлагал сенаторам, которые были за какое-нибудь мнение, сесть на правые скамьи, а остальным – на левые; он устанавливал, на какой стороне было большинство,].

Затем внесли завещание Августа, доставленного девами Весты. (Культ Весты[89 - Важные документы и деньги обычно сдавались на хранение в храмы. В Риме – в храм Весты (богине, покровительнице семейного очага и жертвенного огня в Древнем Риме).] был культом священного очага, как домашнего, так и общегражданского. В круглом храме Весты не было изображений богини – только священный огонь, который поддерживали шесть жриц-весталок. В весталки брали девушек из лучших семей, служение их продолжалось 30 лет. Они не состояли под отеческой властью, пользовались большим уважением, были обязаны блюсти строгий обряд целомудрия, при нарушении которого их заживо закапывали в землю).

Из скрепивших прелегат[90 - Прелегат (лат. praelegatum) – завещание, которое должно быть исполнено прежде дележа имущества.] свидетелей Секст Помпей допустил в курию только лиц сенаторского сословия, остальные должны были засвидетельствовать свои печати перед входом. Оглашенное вольноотпущенником, с хорошо поставленным голосом, завещание начиналось такими словами:

«Сыновей моих, которых молодыми у меня вырвала Фортуна, Гая и Луция Цезарей[91 - Пасынки Августа – Гай и Луций Цезари, фактически его внуки, которых он усыновил.], чтобы почтить меня, Сенат и народ римский, когда им было пятнадцать лет, назначил консулами, чтобы они вступили в эту должность через пять лет. И с того дня, когда они были выведены на Форум, чтобы они участвовали в обсуждении государственных дел. Так постановил Сенат. А все римские всадники обоих их провозгласили начальниками молодежи, дав серебряные щиты и копья. Пусть теперь моим наследником в размере двух третей будет Тиберий Цезарь»[92 - Светоний. Тиберий, 23.]. (Август возлагал на Гая и Луция огромные надежды, но смерть отняла их у него. Гай погиб на Востоке, готовя войну с парфянами, а Луций умер по дороге в испанские провинции. Внезапная смерть двух знатных юношей вызвала множество толков в римском обществе. Нашлись даже такие, кто обвинял в смерти братьев жену Августа – Ливию Друзиллу. Отголоски этих слухов мы встречаем у Корнелия Тацита, который называет её «злой мачехой дома Цезарей»[93 - Тацит Публий Корнелий. Анналы. Кн. 1,3.]).

Последняя воля Октавиана Августа содержала двусмысленность: с одной стороны – Тиберий главный наследник, с другой – наследник, обусловленный роковыми обстоятельствами, смертью прямых наследников – Гая и Луция Цезарей.

Остальная треть наследия Августа отходила по завещанию вдове его, Ливии Друзиллы (матери Тиберия). Она также принималась в род Юлиев и получала имя Августы (таким образом, Август удочерял свою вдову).

Сорок миллионов сестерциев[94 - Сестерций (лат. sestertius) – древнеримская серебряная монета (со времён Августа – из медного сплава) достоинством в два асса и один семис (1/2 асса), что и зафиксировано в её названии. Дословно оно означает «половина третьего» (лат. semis + tertius), т. е. два асса и половина третьего.] получал весь римский народ, 3,5 миллиона — фабиева и скаптиева трибы,[95 - Трибы – территориальные округа в Древнем Риме.] к которым принадлежал Цезарь Октавиан Август. Кроме того, в завещании были упомянуты многие друзья и приверженцы Августа, а также влиятельные лица, получающие подарки. Крупные суммы были оставлены войскам: по 1000 сестерциев получали преторианцы, по 500 — солдаты городских когорт, а легионеры – по 300 сестерциев. Эти деньги он велел выплатить единовременно, так как они были у него заранее собраны и отложены. Подарки, размером до двадцати тысяч сестерциев, были назначены разным лицам и должны были быть выплачены через год[96 - Taцит. Aнналы, I, 9.].

Завещание Августа с формальной точки зрения являлось не более чем последней волей частного лица. Однако значительные денежные средства, отказанные плебсу, сторонникам и войскам, придавали ему характер официального документа, недвусмысленно указывая на Тиберия как на нового главу дома Цезарей и политического лидера римской гражданской общины, и все сенаторы прекрасно понимали, что суть «Завещания» – преемственность власти. Готовясь к уходу в царство мертвых, Август, для сохранения созданной им системы управления Римской империей, предусмотрел передачу не столько имущественных, сколько властных прав своему наследнику, и не просто наследнику, но полноправному преемнику, будущему единовластному правителю Римской державы.

В честь удочерения Августом Ливии Друзиллы, сенаторы предложили воздвигнуть специальный жертвенник, а её, как лицо государственное, с этого момента, обязаны были сопровождать 12 ликторов[97 - Ликторы – осуществляли парадные и охранные функции, сопровождая высших сановников. Были вооружены фасциями (пучками вязовых или березовых прутьев, перетянутых красным шнуром или связанных ремнями).]. Сенаторы спорили, как лучше теперь её именовать: «Родительницею» или «Матерью отечества». (Необходимо отметить, что Ливия по происхождению, честности и верности была первая из римлянок. Она отличалась исключительной красотой, необыкновенным умом, и была дочерью знатного и мужественного человека – Друза Клавдиана из славного рода Клавдиев, а Ливией Друзиллой именовалась потому, что отец ее в 91 г. до н.э. был усыновлен Марком Ливием Друзом и, соответственно, принял его имя. Брак ее с Октавианом Августом оказался замечательно прочен. Она сумела оценить любовь Октавиана Августа и стала ему идеальной супругой. Даже такой ее ненавистник, как древнеримский историк Публий Корнелий Тацит, признавал: «Святость домашнего очага она блюла со старинной неукоснительностью, была приветливее, чем было принято для женщин в древности; была страстно любящей матерью, снисходительной супругой и хорошей помощницей в хитроумных замыслах мужу…»[98 - Тацит. Анналы V, 1.]).

Вдовствующая императрица отличалась сильным характером и железной волей, была внешне всегда дружелюбна и улыбчива, но, как заметил однажды сенатор Марк Кокцей Нерва (близкий друг Тиберия), — «С той же улыбкой она могла поставить на колени Сенат и весь римский народ!».

Тацит характеризует Ливию как mater muliebri inpotentia, «мать с ее женской безудержностью», которая навязала целому государству serviendum feminae, «рабское повиновение женщине»[99 - Taм же 1,4,5.].

К изумлению сенаторов, Тиберий резко воспротивился сильному возвеличиванию матери, объясняя это тем, что почести женщинам необходимо ограничивать (поощрять амбиции своей властолюбивой матери Тиберий не желал). Сам же он намерен придерживаться умеренности в определении их ему самому. И в этом слово свое сдержал. «Из множества высочайших почестей принял он лишь не многие и скромные»[100 - Светоний. Тиберий. 26, 1.]. Некоторые сенаторы, несмотря на казалось бы вздорный характер Тиберия, предлагали, например, возвеличить достоинство приемника титулом «Отца отечества», но Тиберий прямо заявил что покуда он будет в здравом уме, он останется таким, как есть, и нрава своего не изменит; но все же, чтобы не подавать дурного примера, лучше Сенату не связывать себя верностью поступкам такого человека, который может под влиянием случая перемениться. И далее: «Если же когда-нибудь усомнитесь вы в моем поведении и в моей преданности, – а я молю, чтобы смерть унесла меня раньше, чем случится такая перемена в ваших мыслях, – то для меня немного будет чести и в звании „Отца отечества“, а для вас оно будет укором либо за опрометчивость, с какой вы его мне дали, либо за непостоянство, с каким вы обо мне изменили мнение».

Тиберий уже после обнародования завещания Августа долго не соглашался принять от сената верховную власть, хотя, в действительности не проявлял медлительности ни в чем, кроме речей. Причиной такого поведения была исключительная сложность обстановки: «Я держу волка за уши», – говорил о власти сам Тиберий[101 - То есть – находиться в опасности: у волка, как известно, небольшие уши.], и этому высказыванию нельзя отказать в меткости.

Перед процедурой инаугурации Тиберий эффектно разыграл небольшой спектакль. Сенат был готов немедленно провозгласить его Тиберием Цезарем Августом, но преемник, вместо благодарного согласия принять высшую власть стал «уклончиво распространяться о величии империи, о том, как недостаточны его силы. Что только уму божественного Августа была под стать такая огромная задача. Призванный еще здравствующим Августом разделить с ним его заботы, он познал на собственном опыте, насколько тяжелое бремя единодержавия, насколько все подвластно случайностям. Потому пусть не возлагают на него одного всю полноту власти в государстве, которое опирается на стольких именитых мужей; нескольким объединившим усилиям будет гораздо легче справляться с обязанностью по управлению им»[102 - Тацит. Анналы. I, 11.].

Разразился ужасный скандал: приемник высшей власти оказался упрямым человеком, который ссылался на то, что стар для этой должности и что подобная ноша слишком тяжела для него. Напыщенности было много, искренности ни на грош. Тиберий явно перестарался. Все прекрасно знали, что на деле верховную власть он по смерти Августа немедленно принял без каких-либо колебаний. Он эту власть уже реально осуществлял и, дабы ни у кого не было сомнений в этом, более того – желания воспротивиться – окружил себя многочисленной вооруженной стражей. Отказ Тиберия от власти был по сути самой циничной комедией: «Хотя верховную власть он без колебания решился тотчас принять и применять, хотя он уже окружил себя вооруженной стражей, залогом и знаком господства, однако на словах он долго отказывался от власти, разыгрывая самую бесстыдную комедию; то он с упреком говорил умоляющим друзьям, что они и не знают, какое это чудовище – власть, то он двусмысленными ответами и хитрой нерешительностью держал в напряженном неведении Сенат, подступавший к нему с коленопреклоненными просьбами. То с горькими жалобами на тягостное рабство, продолжал отказываться от власти. Но даже соглашаясь на нее, он постарался внушить надежду, что когда-нибудь ее сложит, – вот его слова: «… до тех пор, пока вам не покажется, что пришло время дать отдых и моей старости»[103 - Светоний. Тиберий. 24, (1).].