По обе стороны добра и зла. Трансцендентальная алхимия мифа

А.И: Там есть процесс отпадения (от-падения). Понятия греха нет, но отпадение есть: этот язычок пламени, отделяющийся от огненного столба – реальности дхармадхату[33 - Реальность дхармадхату – это абсолютная реальность пробужденного ума, и одновременно с этим, это вся буддийская вселенная со множеством миров будд, мировых систем и их обитателей. Совпадение этих реальностей в одном понятии достигается за счет того, что пространство проявления всех явлений, – то, где все происходит, находится исключительно внутри сознания, с одной стороны, безграничного по своей природе, а с другой – являющейся субстанцией, за пределами которой ничего нет.]. И, кстати, своим отделением полагающий начало процессу возникновения кармы – так что, хотя понятия греха в буддизме вроде бы и нет, процесс воздаяния при этом присутствует. Однако же вы лихо перепрыгиваете от христианства к буддизму. Такой переход от одной культурологической и религиозной символики к другой сопряжен с огромной опасностью и требует глубоких размышлений и аккуратности. Даже при восприятии религии греков римлянами немало было огрублено и напутано, несмотря на всю близость культур. Различия же между христианской и буддистской картинами мира гораздо более существенны.

В: Но если библейская история – это развернутая метафора каких-то универсальных процессов…

А.И: Я бы все же сделал поправку: скорее это развернутая метафора парадигмы осмысления культурного[34 - И далее, как мы увидим, и многого другого, вплоть до эволюционного развития.] развития. Понятие греха в буддизме, действительно, очень сильно отличается (так же, как и понятие чувства вины) от сложившегося в иудейской культуре. В буддизме все по-другому: прямых параллелей не провести. Это как в фильме «Сталкер»: «Стойте, не двигайтесь. Прямого пути нет»[35 - В первой части фильма Зона обращается к писателю, чтобы предотвратить его гибель. Это единственный момент в фильме, где Зона прямо обращается к путешествующим по ней.].

Итак, продолжим. Мы уже убедились в том, что первородный грех имеет несколько слоев. Первый уровень заключается в том, что Ева посмела засомневаться в истинности правоты Бога, из чего следует, что она заподозрила Бога во лжи, и таким образом змей оказался правдивым, а Бог – лжецом; а стало быть, Бог со змеем поменялись местами. Но это было как раз то, чего змей и добивался: он хотел поменяться с Богом местами, и у него это получилось.

В: Внутри Евы…

А.И: Да. В сознании Евы.

В: А для Евы все эти процессы были бессознательными?

А.И: Если бы она их осознавала, результаты ее выборов были бы другими. Кроме того, я думаю, что символичность этого мифа вообще заключается в том, что Ева выступает здесь как образ коллективного бессознательного*, и змей также не является индивидуальностью.

В: Почему?

А.И: Потому что это процесс. Мы встречаем в мифе отражение неких объективных процессов сознания, для описания которых другим языком в те времена не было возможности, так как не существовало еще никакого понятийного аппарата.

В: Все мифы отражают глобальные процессы?

А.И: Да, есть такая версия[36 - Более подробное раскрытие этой темы см. ч.2ч.]. Думаю, она верна для большей части мифов. Итак, первый уровень грехопадения: Ева засомневалась. Второй уровень – она поверила змею. Представьте себе: Бог сказал: съешь – «смертью умрешь». А она откусывает! Какой эксперимент!

В: Что это – мужество или глупость?

А.И: Я думаю, что это бездумность и безответственность. В этом как раз и заключается второй уровень первородного греха: такое недорожение не только словами Господа, но и своей собственной жизнью.

В: Да… Живя в райском саду, вряд ли они понимали, что такое смерть. Чем для Евы было наполнено слово «умрешь»? Все наполняется собственным опытом.

А.И: Это было бы так только в том случае, если бы мы рассматривали миф как конкретную ситуацию. Но если мы рассматриваем миф как символ, то так быть не может. Ева пошла на нарушение запрета, переступив через страх смерти. Если бы эта ситуация была буквальной, она развивалась бы иначе. Психологически она недостоверна, она достоверна только как миф.

Третий слой первородного греха заключается в том, что Ева поспешила поделиться своим открытием с Адамом – дала ему поесть.

В: Чем она поделилась с Адамом в метафорическом смысле?

А.И: Прежде всего – двумя предыдущими грехами.

В: Получается занятно: вкусив от этого плода, она стала «ви?деть» то, чего раньше «не видела». Казалось бы, у нее открылось ви?дение.

А.И: Возник зажим. Такие ситуации у нас в жизни случаются постоянно: когда сознание сужается и мы вдруг начинаем что-то «видеть», чего раньше не «видели» Например, как «нелепо» и «смешно» в чужих глазах мы выглядим (в то время, как мы можем быть просто открыты и искренни в своих чувствах, или на самом деле до нас никому нет дела, и т. д. и т.п.) или как мы «неубедительны» etc. Практически всегда, когда такое якобы вновь открывшееся видение сопровождается негативными эмоциями, и особенно падением самооценки, на деле оказывается, что это никакое не видение, а самый обыкновенный психический зажим, или сужение сознания.

В: Чего же тогда сто?ит прежнее расширенное сознание, если оно так легко «схлопывается»?

А.И: Возможность падения существует для любого из нас в любой момент.

В: Я все пытаюсь понять: если Ева с Адамом жили в раю – были ли они просветленными? Или просто пребывали в девственном состоянии сознания?

А.И: Они не были просветленными – вне всякого сомнения.

В: Значит, сознание у них было девственно чистым. Поэтому и схлопнуться ему было легко – они его не удерживали…

А.И: Совершенно верно. Их изначально целостное ви?дение обладало огромной ценностью. Об этом говорит цена его утраты. Начало человеческой истории, переполненное горем, кровью, страданием, свидетельствует о том, что было утрачено нечто очень важное и цельное. Размышления о последствиях первородного греха приводят к пониманию важности следующего момента: то, что было утрачено изначально являлось Даром. И из этой дарственности совершенно естественно вытекала необходимость испытания, через которое Адам с Евой просто обязаны были пройти – здесь у них не было возможности выбирать. Они должны были пройти через это испытание как для того, чтобы узнать и понять ценность Дара, так и для того, чтобы хоть какую-то цену за него заплатить. Они могли бы лишиться девственности своей целостности, девственности неведения того, чем они владели, и понять ценность Дара, не лишаясь его, только если бы они не послушались змея.

В: Была ли у них в тот момент возможность выбора?

А.И: Считается, что была, но на мой взгляд, все зависит от того, откуда смотреть на ситуацию. Если смотреть на нее изнутри, из пространства мифа, то ее не могло не быть, ибо ее отсутствие лишает персонажей мифа свободы воли, а сам миф – экзистенциальной ценности. Если же смотреть на миф как на символ, то может оказаться, что процессы, охватываемые символикой мифа, своей глубиной и универсальностью далеко превосходят привычные нам рамки свободы человеческого выбора.

В: Возможность выбора была у Адама и Евы именно в тот момент?

А.И: Она только в тот момент и была. Ни до, ни после такой возможности уже не было. Если следовать внутренней логике мифа, второго шанса их соблазнить у змея не было. После того, как змей был бы отвергнут один раз, второй раз подступить к Еве он уже не смог бы[37 - Такой вариант развития событий очень хорошо описан во второй книге прекрасной трилогии К. Льюиса «Мерзейшая мощь».]. Просветлиться их сознание могло одним-единственным образом – через отказ от предложения змея.

В: Но предложение от змея поступало только Еве. Как быть с Адамом? Если она отказывается, что происходит с его сознанием? Получается, что изначально возможность выбора есть только у Евы. Адаму не пришлось бы выбирать, если бы Ева отказалась.

А.И: Именно этим обстоятельством оправдывался – сначала на Ближнем и Среднем Востоке, а потом и на Западе – жесточайший патриархат: женщина – это дьявольское семя, через нее в мир вошло зло, поэтому ее надо держать в строгом и жестоком подчинении и воли ей не давать… В своих самых одиозных формах он проявлялся на Востоке и в Африке, где девочкам хирургическим путем удаляли клитор, что практикуется до сих пор в некоторых сообществах. Это очень тяжелая, жестокая и травматичная операция, имеющая одну-единственную цель – лишить женщину центра удовольствия. Основанием такого варварства служит убеждение в том, что женщина – существо до крайности распутное и совершенно не контролирующее себя. Откуда взялось такое отношение? А в том числе вот из этого самого мифа – через женщину в мир вошло зло, потому что дьявол действовал через нее, а добродетельного Адама «совратили» с пути истинного… Проникнитесь тем, насколько серьезное занятие – анализ этого мифа. Ведь его искаженным толкованием в течение тысячелетий вполне серьезно обосновывались очень тяжелые, малоприятные и часто весьма жестокие мероприятия – от ведьмовских процессов средневековья до отсутствия у женщин вплоть до середины 20-го века избирательного права. Любой миф, если он лежит у истоков цивилизации – очень серьезное основание, мощная платформа как для развития этой цивилизации, так и для отклонений в нем.

Итак, мы видим, что третий уровень первородного греха получается очень многоплановым. Ева решила поделиться с Адамом…

В: У которого в этот момент тоже была возможность выбора…

А.И: Была – он мог отказаться. Третий уровень состоит из двух слоев. Первый – Еве захотелось поделиться открытием: съела и осталась в живых. Второй слой более серьезный, потому что здесь Ева выступает по отношению к Адаму в роли змея – она берет на себя его функцию и тем самым отчасти его в себя впускает. И таким образом змею удается осуществить свою вторую цель – вселиться в Еву и говорить ее устами. Он в нее как бы воплощается, приобретает ее душу и плоть в тот момент, когда она передает плод Адаму и предлагает его съесть. Адам ест[38 - Сцену поедания плода текст Библии оставляет за кадром, хотя это крайне интересный момент. Понятно, почему об этом ничего не говорится: психологически достоверность мифа при этом утратилась бы на сто процентов, но символически она от этого только возрастает. Почему? Потому что это и не должно быть известно. Если ситуацию «соблазнения» Адама начать развивать, она становится просто смешной. (Представьте себе эту сцену: – Ну, миленький, ну съешь яблочко. – Ну, как же, ведь Боженька не разрешил. – Но вот я же съела, и ничего. – А ты уверена? – Да, дорогой… и т. д.) Все превращается в комедию. А почему? Потому что ее нельзя рассматривать как конкретную ситуацию. Смысл метафоры утрачивается. «…И дала также мужу своему, и он ел». Все – достаточно.]. И, наконец, четвертый уровень – самый главный. Он раскрывается в сцене крайне важного диалога между Богом и провинившимися людьми, когда Господь призвал их к ответу. В чем его важность? Здесь миф предельно точно передает ту интонацию в настройке их сознания, за которую они были изгнаны из рая, – и началась человеческая история. Это, с одной стороны, сожаление и понимание своей соблазненности, а с другой стороны, – отсутствие раскаяния перед Богом. Где их ответственность? Ее здесь нет – по их представлениям. Что, конечно же, говорит о незрелости личности. А раз личность незрелая – придется взрослеть.

Что же получается на самом деле? Дерево познания и его съеденный плод, а вслед за ним и устроенное Господом дознание по поводу случившегося – это предоставленная Им Адаму и Еве возможность изменить ситуацию самым искренним и подкупающе сердечным образом – через покаяние. Спрашивается, возможно ли было такое разрешение ситуации падения? Ответ удивительный: с одной стороны, возможно, с другой – Адам с Евой явно не были на это способны.

В: Ощущение такое, что им это и в голову не приходило, они как будто и не догадывались, что такая возможность есть.

А.И: Думаю, да. Насколько велико изобретение христианской культуры! Насколько колоссален и грандиозен момент покаяния! С психологической точки зрения идея покаяния до сих пор не утратила своей актуальности, потому что все мы в чем-то такие же инфантильные проныры, как Адам и Ева – согрешили, испытали чувство вины, но не можем принести искреннего покаяния и поэтому выкручиваемся, как можем, пытаясь спихнуть это самое чувство вины с себя на что угодно: на другого, на обстоятельства и т. д. и т. п. Здесь самое интересное – это соотношение между возможностью, которая у них принципиально должна была быть (созданная Богом возможность сказать Ему: «Прости, нас, Господи. Мы искренне раскаиваемся», или еще проще: «Господи, буди милостив к нам, грешным»), и тем, что способности принести покаяние в них не оказалось. Это самое поразительное. Почему: возможность была, а способности не было? Это вопрос, на который трудно дать ответ, потому что ситуация соблазнения змеем находилась в рамках мифологического пространства, а ситуация диалога Адама и Евы с Богом перешла эту границу и вошла в рамки пространства исторического[39 - Именно такое деление пространства мифа позволило нам в дальнейшем, не лишая мифологического пространства его психологической и духовной ценности, рассмотреть последствия первородного греха таким образом, каким они рассмотрены во 2-й и 3-й частях книги.– прим. автора]. И вот там, в рамках исторического пространства ни у Адама, ни у Евы не было шансов принести покаяние – они ему просто не были обучены, они не знали, что это такое. Потребовалось пройти нескольким тысячелетиям развития иудейской культуры, прежде чем Господь послал на землю Своего Сына, который растолковал людям, что есть такая вещь, как покаяние.

В: А до Него на протяжении всей истории люди этого не знали?

А.И: Смотря какой истории. В иудейской культуре – не знали. Вся история Ветхозаветного Израиля есть не что иное, как путь имманентного развития от сожаления к раскаянию, а от него, в свою очередь, – уже к покаянию[40 - «Еврейским законодательством тшува как процесс делится на несколько этапов: сожаление о содеянном, исповедь перед Творцом, принятие решения не повторять грех, исправление последствий, если это возможно». http://www.judaicaru.org/]. Это развитие шло через трансформацию еврейского понятия греха – «авера», что буквально переводится как «переход за грань дозволенного», к православному пониманию греха как отдаления себя от Бога. Такое, внешне, казалось бы, всего лишь преодоление формалистского подхода во взаимоотношениях с Богом на деле могло происходить только в рамках мучительного становления сотериологической концепции «спасения души», и потому плод, столь мучительно вынашивавшийся иудаизмом на протяжении тысячелетий, смог начать свое бытие, только полностью отпочковавшись от породившей его традиции.

В: В чем разница между сожалением, раскаянием и покаянием?

А.И: Психологически она очень простая: мы сожалеем о произошедшем из-за тех неожиданных и неприятных для нас последствий, которые свалились на нас после содеянного. Раскаяние по сравнению с сожалением – это уже более высокий уровень: мы раскаиваемся в содеянном не за те неприятности, которых не смогли предвидеть, а уже за само содеянное, за само его свершение безотносительно к той расплате, которую за это приходится нести. Покаяние же отличается и от сожаления, и от раскаяния тем, что в отличие от первых двух, содержит в себе не просто признание ошибки, но нечто гораздо большее, а именно – готовность к капитуляции и отречению от того душевного устроения, что привело к совершению данного действия. Именно поэтому покаяние выступает несравненно более внутренним действием, чем первые два, и именно поэтому оно единственное из них всех обладает алхимическим свойством «метанойи» – «перемены ума», ведущей к коренному преображению индивида.

В: А в чем тогда духовная разница между ними?

А.И: А вот духовная разница несравненно, несравнимо более глубока. И заключается она в том, что принести покаяние (а его именно несут, поскольку это алхимическая процедура, обладающая длительностью, в отличие от одномоментных первых двух) можно только из жажды духовного развития и желания быть ближе к Богу («Ибо печаль ради Бога производит неизменное покаяние ко спасению, а печаль мирская производит смерть» (2 Кор. 7:10), выходящего, в своей трансцендентности[41 - Трансцендентный – от лат. Transcendens – выходящий за пределы – связывающее части содержания, находящиеся по разные стороны некоей границы (в данном случае, границы между уже установленной отождествленностью и еще неосознаваемой собственной имманентностью).], за рамки мирских ценностей. Именно поэтому техника покаяния чужда в основном посюстороннему в своей телеологии иудаизму, и именно поэтому же причинно-следственная связь в призыве Христа к покаянию носит столь отчетливо выраженный трансцендентальный характер: Покайтесь; ибо приблизилось Царство Небесное (Мф. 4:17). О том, насколько этот тезис важен для христианства, говорит хотя бы тот факт, что Иисус выходит с ним на проповедь после сцены искушения Его сатаною в пустыне. Кроме того, это первая прямая речь Христа в Евангелии от Матфея.

До четвертого уровня мне все было понятно, но здесь я столкнулся с противоречием: если древо жизни имело в качестве плода плод покаяния, то как Бог мог не хотеть, чтобы Адам его сорвал? «И сказал Господь Бог: вот, Адам стал как один из Нас, зная добро и зло; и теперь как бы не простер он руки своей, и не взял также от древа жизни, и не вкусил, и не стал жить вечно. И выслал его Господь Бог из сада Едемского…» Вот я и задумался над этим противоречием. В этом месте я понял, насколько нелинейно мифологическое пространство.

Глава 3. Алхимия

Змеиные, непрожитые сны.

Волнуют нас тоской глухой тревоги.

Словами змия: «Станете, как боги!»