Восемь дней осени

Долговязая фигура англичанина остановилась аккурат возле небольшого полотна флорентийского пейзажа, втиснутого в узкий кусок стены между стеклянными тюльпанами светильников. Непривычное имя слегка резануло слух, но сознание, кажется, уже свыклось с подобной метаморфозой.

– Нам нужно каким-то образом поддерживать связь, – попытался объяснить Джеймс. – Обстоятельства могут вынудить меня вновь воспользоваться вашими услугами, и тогда, – он заговорил тише и чуть медленнее, – мы поступим следующим образом. Под дверь вашего номера я заброшу клочок бумаги, на которой будет написана буква «Т».

– «Т», – негромко повторил англичанин.

– Да. Это будет сигналом к тому, что я вас искал. Обнаружив её у себя в номере, вы должны будете, не теряя времени, снова вернуться в этот отель и найти меня.

– А почему именно «Т»? – вдруг полюбопытствовал Хэндри.

– Таинственная буква, – глухо пояснил Джеймс. – В ней много скрытого символизма.

Хэндри задумался, натужно пытаясь понять, шутит Джеймс или говорит серьёзно. Но, так и не придя к окончательному выводу, лишь изобразил на уставшем лице тонкую улыбку.

– Так что будьте внимательны, когда открываете дверь в номер, – предупредил Джеймс.

– А если моя помощь больше не потребуется?

– Ну, в таком случае поживёте в номере ещё с недельку и можете смело отправляться домой, позабыв обо всём, что с вами происходило в Лондоне.

Хэндри покачал головой. По чести сказать, его миссия казалась ему невыполненной, и отчего-то безумно хотелось попробовать свои силы ещё раз, поучаствовать в чём-то большом и опасном, но откровенно столь необходимом делу всей его жизни. Что ж, теперь приходилось лишь ждать; ждать – то, чего молодой ещё инженер Брюс Хэндри переносил меньше всего на свете. На его лице, как-то совсем против его воли, возникла гримаса огорчения. Он глубоко вдохнул ноздрями сухой воздух гостиничного коридора и скупо обронил:

– Я всё понял.

– Ну, вот и отлично, – коротко отчеканил Джеймс. – Тогда всего хорошего.

– До скорой встречи.

Уже в спину удалявшемуся Хэндри, почти растворившему свой разум в благостной тишине опустевшего отеля, «американец» не преминул напомнить:

– Да, только не забудьте предупредить консьержку, чтобы в вашем номере не производилась уборка.

Закрыв дверь, он чуть слышно пробормотал:

– Иначе весь персонал гостиницы кинется искать безумца, который закидывает бумажные обрывки в номера посетителей… и ведь, чего доброго, найдут!

Сев за стол, Джеймс погрузился в размышления, от которых его лицо сделалось хмурым и совершенно далёким от блёклых салатовых стен гостиничного номера. «Что за слежка привиделась этому Хэндри? Фантазии или реальность? А если реальность – тогда кто? Быть может, Хэндри зазевался и не заметил какого-нибудь полицейского, проявившего излишнюю бдительность? Или… впрочем, нет, иное просто невозможно – канал связи был использован впервые, и знали о нём лишь несколько человек с самого верха».

Джеймс откинулся на спинку стула и попытался заглушить нестройный хор блуждавших в его голове мыслей.

«В любом случае, – решил он, – гадать было бессмысленно. О связи, которая виделась ценнейшим источником информации, следовало забыть, и передать шифрограмму в центр. И всё же она успела принести результаты». Джеймс снова вспомнил о конверте. Тонкими длинными пальцами он подтянул его к себе и аккуратно надорвал посередине. Внутри, сложенные пополам, лежали исписанные ровными линиями печатных букв два листка бумаги. Достав первый, он принялся читать.

«Отлично! – размышлял Джеймс. – Копия протокола осмотра места преступления… так…». Он забегал глазами по строкам письма, тихо, по старой привычке, проговаривая часть текста вслух.

«На момент осмотра дверь в помещение находилась в закрытом состоянии. На двери и дверной коробке следов взлома, следов пальцев рук, пригодных для идентификации, и прочих следов не обнаружено. Комната прямоугольная, заставлена мебелью: книжным шкафом, столом и стулом… На столе обнаружены три остывших окурка сигарет жёлтого цвета… Обнаруженный пистолет лежит направленный дульным срезом в сторону входа. Расстояние от рукояти до стены с дверным проёмом – 3,41 м, до мебельного гарнитура-шкафа – 4,57 м. Курок находится в разряженном положении… Пистолет длиной 19 см, чёрного цвета, с чёрными пластмассовыми накладными щёчками, в центре щёчки в круге – пятиконечная звезда, между концами звезды – буквы „СССР“… пистолет ТТ, самозарядный, образца 1933 года… В патроннике и в магазине патроны отсутствуют».

Свернув лист бумаги пополам и отложив его в сторону, Джеймс приступил к чтению второго письма. В нём информация оказалась содержательнее. В записке было следующее:

«Дорогому дядюшке Вилсону от его кузена Холби. По твоей просьбе купил всё необходимое. Мыло, духи, лечебные травы – в общем, всё, как ты просил. Если возникнет надобность приобрести что-нибудь ещё – пиши. Я обязательно выполню твою просьбу, если, конечно, это будет в моих силах. В семье нашей о твоём приезде знаю только я. Хотя не могу поручиться за обратное. Ты же знаешь: слухи, подобно призракам, носятся по нашему старому дому и зачастую опережают события намного вперёд. Кстати, о нашей семье. Мне кажется, в ней нет былого единства. Тётушка Мэри ведёт себя в последнее время странно. Дядюшка Пит начинает считать звёзды по ночам. Может, есть необходимость обратиться к специалистам? В любом случае ждём твоего приезда, особенно я.

P.S. Как и ты, читаю Шекспира. «Сон в летнюю ночь» – прекрасное произведение! Читал три дня подряд. Зачитываясь несколько раз, не замечал, как встречаю рассвет на набережной Виктории, в трёх с половиной милях от Вестминстерского моста. Гений, одним словом!»

Джеймс задумчиво почесал гладко выбритый подбородок и бесцельно повис взглядом у оконного выступа. Смысл текста, заставляющий непосвящённого человека задуматься о состоянии здоровья не только всей семьи, упомянутой в письме, но и самого автора, на самом деле легко взламывался при помощи отмычки, о которой был осведомлён Джеймс. Кодированные строки содержали следующее послание:

«Агенту М1 от сотрудника МГБ СССР Щербинского В. А. По вашей просьбе передаю запрошенные вами документы: копию протокола осмотра места преступления, составленного лондонской полицией, и пояснительную записку к нему. Если возникнет необходимость в иной информации, готов приложить все усилия для того, чтобы её достать. В подведомственном мне учреждении замечена активизация иностранных спецслужб, в связи с чем наблюдается некоторая нервозность у части сотрудников дипконусльства СССР в Лондоне.

P.S. Есть важная информация. Необходима личная встреча. Через три дня, третий этаж гостиницы «East wind», номер 332».

Джеймс устало поднял кверху глаза и, взглянув на висевшие поверх дверного проёма часы, сладко зевнул, передавая привет безжалостно прерванному сну.

Встряхнув головой, «американец» вновь окунулся в размышления, пытаясь усердно переварить поступившую информацию. «Итак… письмо получено от сотрудника МГБ, работающего под дипломатическим прикрытием в консульстве СССР. Далее… с чего Щербинский переполошился настолько, что просит о личной встрече? Вопреки здравому смыслу и всем директивам Центра. Глупо… глупо и безрассудно! Какая бы ни была информация, её можно было передать по каналам зашифрованной связи. Но Щербинский настаивает на личной встрече. Почему? Может, боится? Чего? Не связано ли это с ночным инцидентом Хэндри? В любом случае Щербинский работает со своей агентурой. Ни меня, ни участников моей сети он не знает».

Встав из-за стола, Джеймс заложил руки за спину и неспешно принялся расхаживать по комнате, продолжая выстраивать череду логических цепочек. Фигура Щербинского в этой шахматной партии, которую ещё только предстояло сыграть, была хрестоматийной и едва ли не ключевой в видевшемся ему сценарии. Единственным источником информации, которым Джеймс располагал в центре разворачивающихся событий, был именно он. Ни советское дипконсульство, ни резидентура МГБ о его прибытии осведомлены не были, а следовательно, ничего не знали. Это было правильно, но существенно осложняло пространство для манёвра.

Джеймс остановился у окна; его взгляд будто магнитом притянуло тихое безмерное полотно ночного города, расчерченное многочисленными огоньками. С высоты третьего этажа они казались тонкими полосками света, стягивающими тело разбитого на части исполина в единое целое.

«И всё-таки, – вновь мелькнула мысль, – почему Центр остановился именно на Щербинском?»

Джеймс попытался вспомнить фотографии, которые он просматривал перед отбытием в столицу британского королевства. Лицо Щербинского, немолодого человека с цепким взглядом, восстановить в памяти было несложно. И характерный ребячий прищур весёлых глаз, выдававший в нём легкомысленное отношение к жизни. Такие люди быстро вписываются в общество. У них, как правило, отличное чувство юмора, что, опять же, существенно облегчает общение с сослуживцами. Щербинскому доверяли. Наверняка кто-то в Центре делал ставку на этого человека. Весь послужной список говорил об этом. И всё же…

Джеймс отвернулся от окна и снова окунулся в унылую атмосферу небольшой комнаты, почившую в глухой непроницаемой тишине.

«Так или иначе, – наконец решил он, – до встречи, на которой настаивал Щербинский, оставалась ещё уйма времени. Его было более чем достаточно для того, чтобы понять, стоит ли подвергать себя такому риску. А раз так, – вторил он себе, – завтра нужно будет встретиться с „Лисом“».

Вполне удовлетворённый этой мыслью, «американец», уже успевший воспроизвести в памяти копию протокола и шифрованное донесение, резко чиркнул спичкой по деревянной поверхности стола – и тонкий язычок пламени в его руке, дрогнув, перескочил на конверт. Через секунду вещественные улики уже тлели в стеклянной матовой пепельнице, издавая едкий запах жжёной бумаги.

Проделав эту нехитрую операцию, он завалился на кровать и, поддавшись сладкому искушению, вновь оказался в плену безмятежного, спокойного сна.

Вычурная архитектура старого Лондона, тонувшая в лучах утреннего солнца, казалось, впитала в себя всю историю минувших веков с её пышным торжественным стилем и реликтовой гордостью. Былые страсти не трогали равнодушных людей, идущих навстречу. В сознании Джеймса они уже давно слились в единый георгианский ансамбль, сопровождающий его на всём пути к Сент-Джеймсскому парку. Это был особый шарм большого города – его дух, застывший в сером камне и говоривший больше о былом, о прежних временах, когда маленький остров, презрев опасность морской стихии, с какой-то необъяснимой фанатичностью кинулся покорять безбрежные просторы огромного мира. Пожалуй, в этом духе было много тщеславия. Но он по-прежнему был красноречив, приятен и вполне мог влюбить в себя, приобщив к таинствам старых переживаний.

И, вероятно, было бы Джеймсу в этом городе легко и уютно, но сердце его тоскливо сжималось под напором чужого мира – причудливо грезило былым. Всё было как-то не так: воздух, зажатый в каменных тисках шумных проспектов, казался сухим и жёстким; тусклое солнце, словно нехотя продиравшееся сквозь вереницы черепичных крыш, совершенно не грело и лишь неряшливо роняло холодный свет на серые тротуары улиц, и даже особое очарование старых зданий выглядело лишь пустым оформлением унылого пейзажа. Хотелось почувствовать такой далёкий, такой манящий вкус приволья, отогреться от холодной чужой осени. Всего лишь тихий шёпот мольбы, устремлённый к другому очагу жизни. Кто мог услышать? Кто мог понять? Но вдруг, из каких-то неведомых просторов, набравшись силы и вольности, хлынул на пыльные улицы спасительный свежий ветерок. Какая блажь могла связать его с далёкими раздольями бескрайнего континента, какая фантазия вдохнула в него дух русских полей? Но отчего-то верилось в это, и слышалась знакомая речь, и чудилось бескрайнее небо далёкой Родины, закалённой горнилами тяжёлых сражений и овеянной славой великих побед. Как-то по-особенному преобразился мир, что-то родное зашептал ветер, даря давнюю усладу старых воспоминаний, и, мирно покачиваясь, закивали, будто соглашаясь со странной волей человека, верхушки старых деревьев.

Джеймс остановился и жадно вдохнул свежего воздуха. Этот глоток свободы словно оживил его, снял обострившуюся хворь и придал сил, подорванных долгими перелётами и бесконечными короткими ночами. Он благодарно покачал головой и, сунув руки в карманы брюк, беззаботно двинулся вперёд – навстречу новому, разлившемуся утренним солнцем дню.

Небольшое тихое озеро, спрятанное в самом центре Сент-Джеймсского парка, было заключено в изысканную каменную оправу, украшенную чёрным кольцом чугунной изгороди и рядами небольших скамеек. На одной из них у старого ветвистого дуба сидел, откинувшись на широкую спинку, Джеймс Колдбери. Сознание его мерно растекалось по тёмно-зелёному зеркалу воды, то скрываясь в разлившихся кляксами спутанных кронах деревьев, то блуждая меж ровных стержней уличных фонарей. В отражении изредка появлялись и одинокие, хмурые фигуры людей, но они не задерживаясь подолгу, исчезая в беспечном течении времени столь же внезапно, как и появлялись. Джеймс, впрочем, позволил себе ненадолго забыть о нём. Заглядывая в вечность, в холодное изображение спокойной воды, так легко было поддаться этому чувству, этому беспечному покою, в котором исчезал странный, беспокойный мир.

Впрочем, отрешиться от времени окончательно ему не позволила тень, мелькнувшая у самой кромки воды. Где-то глубоко в сознании, даже толком не обронив любознательного взгляда, Джеймс почувствовал, что это объект его интереса. Джеймс повернул голову. Неподалёку, метрах в пятнадцати от него, облокотившись на тяжёлые, чугунные перила ограждающей изгороди, стоял немолодой тучный господин в деловом чёрном костюме, который тот явно не боялся испачкать. Несмотря на свои габариты, мужчина выглядел бодро. Его вздёрнутые кверху аккуратные усики казались данью безнадёжно ушедшей эпохе. Однако они ему определённо шли, и окружающие наверняка настолько к ним привыкли, что представить себе этого господина без них было уже решительно невозможно. К тому же они явно гармонировали с его лицом: с яркими, сверкающими янтарным блеском глазами, пристально смотревшими из-под густых бровей, с тонким вытянутым носом и открытым широким лбом. В общем, это была гармоничная личность с точно такой же внешностью. И это был Лис.

Занятие, которым был так увлечён объект, заставило Джеймса выдержать паузу и понаблюдать. Зрелище представлялось любопытным: дородный высокий господин отламывал толстыми пальцами куски от буханки ржаного хлеба и щедро сыпал их в воду, прикармливая пару белых лебедей, грациозно скользивших по кромке озера. Но то ли лебединая пара была не голодна, то ли незнакомец не вызывал у них никакого доверия – набухшие от воды куски хлеба так и продолжали плавать на поверхности озера, не вызывая ни малейшего интереса царственных созданий. Такое отношение крайне огорчало Лиса, и всякий раз проплывая мимо, неблагодарные «твари» удосуживались самых нелестных эпитетов, на которые, надо сказать, он был не менее щедр.

Наконец – видимо, когда иссяк запас бранных слов и улеглись эмоции, – что-то бормоча себе под нос, Лис плюхнулся на ближайшую скамейку и хмуро принялся наблюдать за тем, как солнце, зарываясь в пушистые кроны ветвистых вязов и дубов, медленно тянулось к зениту. В эту минуту тягостных раздумий к нему и подсел Джеймс Колдбери.

– Мистер Лэсли? – учтиво поинтересовался Джеймс.

Тучный господин нехотя оторвался от любования изумрудной красотой парка, внимательно осмотрел молодого человека и, окончательно убедившись, что видит его впервые, недовольно буркнул:

– Что вам угодно?

– Я прошу прошения, вы не уделите мне пару минут вашего времени? – вежливо попросил Джеймс.