Вышла ничья. Разошлись умиротворённые.
17
Вместе с угасшим огнищем остыли, казалось, и возмущённые души. Процветать бы и дальше двоеверию в Сулгаре, да тут вдруг так некстати на рыбалке и пропал отец Паисий.
Это послужило знаком, подхлестнуло неуёмного Балаша. Каждый вечер он теперь стал камлать возле кумирни напоказ, с тем смыслом, что провидение рассудило в пользу Хатал Эква.
Радуйся, племя!
Поп пропал, а шаман – вот он. Бьёт в бубен, пляшет вокруг костра, вступает в беседу со своими богами.
И слышит их наказ: очистить угорщину от пришельцев!
Своей духовной силой возбудил Балаш патриотизм туземцев. Засомневались в Православии после исчезновения отца Паисия даже им лично крещёные.
Обретение тела отца Паисия не только не охладило духовного пыла угорцев, но подлило масла в огонь. Угорцы стали яростно отвергать обвинение в убийстве священника.
Кричали, что коли душа отца Паисия на том свете, то распорядятся теперь ею в горней сшибке Истен Мед и Саваоф, Омоль и Антихрист. А здесь, на земле, пускай останется по-старому, как было «езер ев езелотт»[66 - Тысячу лет назад.].
И до того растравил Балаш возмущение своего народа, напитал паству злобой, что дьякон Пётр вынужден был бежать в Важский городок.
Там, в съезжей, бил дьякон челом воеводе. Жаловался на язычников, мол, «смертоубийство православных замышляют».
18
…Енех-Енька дёргала репу на своём огороде.
Старший Иван сворачивал головы вершкам, а корешки корзинами таскал в яму.
Ананий и Ласло сидели на горке ботвы, грызли ломти сладкого корня.
С речного переката донёсся хруст копыт по камешнику, шумное взбалтывание воды, незнакомые голоса.
Енех распрямилась.
Три всадника в красных кафтанах с брызгами и пеной выезжали на берег.
У первого пищаль за спиной, а на груди – берендейка с гирляндой зарядов.
У других сабли на белых перевязах.
Младшего подхватила Енех на руки как оборону. Ивана с Ананием подгребла к подолу.
– Эй, баба! Где твой мужик? – крикнул передовой.
С испугу у Енех вырвались по-угорски:
– Ен говани.
– Чего лопочешь? Мужик где, сказывай!
– На болоте.
Стрельцы поскакали по дороге в гору, куда указала Енех.
19
…Никифор на болоте попеременно тянул рукояти ворота. Плот скрипел и тащился по трясине. Железистая жижа плескалась в корыте до краев.
Словно леший во плоти, Никифор кругом был илом заляпан, обвешен кореньями…
Выскакали из лесу верховые.
– Ты, что ли, Никишка Синцов?
– Я есть.
– Велено тебя в Сулгар доставить.
– Кто велел?
– Урядник.
– Зачем?
– По-бусурмански понимаешь?
– Есть такое.
– Толмачом, значит.
Сбруя позванивала. Фыркали воинские жеребцы. Мужицкая кобылка волновалась.
Как попала эта Кукла к покойному Синцу, так коня и не нюхивала. А тут сразу компания.
И чтобы кони «шеи не сломили», морды не заворачивали на гривастую, приказано было Никифору выпрягать сладкую из повозки посреди леса, забираться на неё, трястись охлюпкой впереди посыльных.
Без остановки проехали мимо Енех с детьми.
– В Сулгар я. Скоро буду! – крикнул Никифор семейству.
С опушки леса оглянулся – стоят как истуканы.
20
Стрелецкий урядник Бориска Ворьков в ожидании толмача обедал у дьякона Петра. Сабля и кафтан уложены на лавку. Рубаха распоясана.
Был служака молод и статен, новгородского кроя: узколиц, сух, чёрен бородой и глазаст.