Красный закат в конце июня

Одновременно указывал на буквы деревянной азбуки.

Прутиком на песке ещё и рисовал их.

Для закрепления науки опять ударил себя в грудь («Ен!») и ткнул в пропись.

Угорцы угрюмо молчали. Некоторые даже отпрянули, когда отец Паисий приблизился и пальцем указал на мальчика:

– Те![63 - Ты.]

Мальчик засмеялся.

– Т-т-т… е-е-е.

То же было перерисовано с досок на песок.

– Те! – выкрикнул понятливый отрок в лицо отцу Паисию, отчего священник благодарно перекрестился.

Следующее слово первого урока было «мы». По-угорски – «ми».

Потом слово «Истен», значит – Бог.

Я… Ты… Мы… Бог…

Для первого урока достаточно.

10

В каждый погожий день лета открывалась школа на берегу.

Постоянно вертелся вокруг отца Паисия внук шамана – Пекка. Ещё несколько безымянных угорских мальчишек. Да бобыль Балаш. Да сын Кошута – Габор. Да тётка Водла – эта скорее из женского расположения к отцу Паисию, чем от потребности в грамоте.

Время от времени, по пути на игрища, набегали угорские парни и девки.

Бывало, к сумеркам весь берег испишут буквами и словами.

C холодами затея сникла.

А замысел продлился. По просьбе отца Паисия первый его прихожанин, ныне покойный Синец, сковал иглы в палец длиной.

Привязал их к палочкам распаренными жилами. Жилы высохли – стянули железо и дерево в единое стило – орудие грамотности, по числу учеников.

Сам отец Паисий ободрал не одну березу. Уложил кору под гнёт, чтобы расправить в лист.

И зимой, в безвременье, в безделье, к нему в келью битком набивалось учеников. Выцарапывали они иглами на бересте угорские слова и целые предложения.

Службу в церкви отец Паисий давно вёл по-угорски. А теперь, воспитав достаточно чтецов, взялся и за перевод книги Бытия.

Строка «Вначале сотворил Бог небо и землю» писалась по-угорски так: «Кэздэт теж Истен эг эс фёлд».

Первыми крещёными стали Габор, Кошут, тётка Водла и отрок Пекка.

Кроме них приходили слушать литургию и просто любопытствующие. Дивились храму, пению дьякона на клиросе и горению множества свечей, вылепленных старцем из воска диких пчёл.

11

Долина туземцев Сулгара на голубиные песнопения отца Паисия, на его азбучные дары отозвалась роптанием.

Племя почуяло угрозу духовной кабалы.

Для возбуждения самобытности решили угорцы выстроить на противоположном берегу реки Суланды, напротив православного храма, в укор и назидание отцу Паисию знатную кумирню в честь своей богини солнца Хатал Эква.

По заповедному замыслу возвели квадратный сруб-куб.

Из прежнего жертвенника в пристройке кузницы перенесли в новую кумирню священные шкуры, медные нагрудники, оленьи рога и главное – деревянного идола, вырубленного из узловатой сосны: брюхатая богиня сидит воздев к небу руки-сучья.

Переносили всем народом, с воплями и биением бубна.

Духом соперничества прониклись. Потребовали, чтобы Ерегеб на вызов отца Паисия отмечал каждую четверть луны камланием в новом святилище. Ерегеб сослался на старость и просил уволить.

Тогда бобыль Балаш объявил, что часто бывает в стране мёртвых и потому готов стать новым шаманом.

12

Балаш человеком был нервным, дёрганым. Про него говорили – «болонд»[64 - Не в своём уме.].

Каждое полнолуние начиналось у него с обморока.

Сутками бродил по лесам и выкрикивал понятные только ему одному «имадки» – призывы к небу. Падал на колени, бил кулаками о земь и хрипел «гоноши» – заклятья.

Лучшего шамана не найти!

По требованию племени Ерегеб передал Балашу бубен.

Молодой шаман взялся за дело со страстью. Перед всяким камланьем постился три дня. Обряд вел до потери сознания – помирал заживо у святого огня на глазах соплеменников.

Или вдруг в конвульсиях изрыгал борост (янтарь). Снова глотал его. Уверял, что камушек будет надежно храниться у него в желудке до следующего камланья.

13

Отец Паисий был тогда ещё жив.

Однажды он забрёл с сетью в омут, а Балаш крикнул ему с другого берега:

– Растопчу икону – и твой Бог ничего мне не сделает!

Священник тоже был не робкого десятка. Отвечал из воды достойно:

– Твоего идола изрублю – ни волоска с моей головы не упадёт!