У быстро текущей реки

Мы забивали «козла», сидя на бомбовых кассетах и держа на коленях чей-то чемодан, когда Костенко заговорил о сапогах. Надо же: помнил!

– Понимаешь, не додули мы… Все по уставу да по уставу! Будто можно записать все умней человека и жизни! Как надо было? Так, мол, и так, ребята… Кто добровольно отказывается? На великодушие надо было ставку сделать. Уверен – выгорело б. Как думаешь – выгорело бы? Ведь в разведку – и то добровольцы – два шага вперед…

– Выгорело бы… Уверен в этом!

– А почему так быстро согласился?

– Потому что долго думал об этом… Нельзя обижать святыню дружбы, святыню равенства… Мы посягнули на достоинство человека.

– Верно сказано… Святыня дружбы – святыня равенства. Хорошо ты это сказал… И про достоинство зря устав умалчивает. Зря!

Лейтенант задумался и смешал «козла». И мне больше не хотелось играть. Мы оба молчали, но было похоже – думали об одном и том же…

Кибернетика

Да конечно же – она была вовсе неглупым человеком. Просто она непонятна другим. Судя по всему, она была даже натурой чувствительной и сострадательной, вела себя не то, чтобы дерзко, а с немного большей непосредственностью, чем это принято неписанной на службе нормой, где каждый на себе испытывает давление десятков, а то и сотен характеров, воль, нравов. Ее сочли тем, о ком нет-нет покрутят пальцем у виска.

Сослуживцы и сослуживицы находили, что она в общении – человек неудобный. То она молчала целыми днями, стукая на машинке или на своих погнутых счетах. А то вдруг разговорится – затараторит, спешит, как бы опасаясь, что ее оборвут, или накричат на нее. Причем, то, что вдруг «просыплется» из нее, всем казалось и не по делу, и тем более – не к месту. Ну, подумайте сами: «Толстой сказал…» «У Чехова написано…» Оригинальной хотела себя выставить, что ли? Ну, да, ну да – думали сотрудники. Не может держать себя, как все, – надо себя показать оригинальной! Господи суси, причем Толстой и Чехов на работе, где только – начальство и подчиненные, начальство и подчиненные!.. Первые – по своим кабинетам, вторые – как им и положено, по своим комнатушкам-клетушкам, заставленным так тесно письменными столами, что и проходить приходится боком, вытянувшись, и все равно рвешь нещадно чулки зла, ни зарплаты не хватает! Посадить сюда Толстого и Чехова – много бы они написали?..

Да и кто мог понять, посочувствовать ее странным – причем ни с того ни с сего, и, как всегда уж у нее, не к месту – суждениям? Например, что коллективизм, мол, не новые пороки человеческие – а все те же, разве что лишь масштабное их укрупнение! Поэтому, мол, чувствительному и совестливому человеку еще трудней в коллективе, а эгоисту и хитрецу, тому, наоборот, здесь что рыба в воде!.. Или – воспитывать надо не коллектив, а отдельного человека! А то, что обычно принимают за воспитание – умение ладить со всеми – это не воспитание, а лукавство, конформизм!

Не хватало ей какого-то мгновенья, чтоб сообразить – как ей надлежит вести себя в каждом отдельном случае. Как сказать, спросить, ответить, чтоб для себя было лучше, ловчее, выгоднее… Что-то в ней и впрямь было много такого, что для работы – лишнее, ненужное. Главное – не хватало этой секундочки, этой спасительной формы, чтоб в нужный миг сосредоточиться на нужном ей и только ей! От одной необходимости выдержать эту паузу самозащитную, принять нужную мину, придать голосу должный тон, продумать и выбрать слова получше – ей становилось не по себе, она краснела, спешила пробормотать свою мысль, вообще отделаться пословицей или поговоркой… Это по делу – поговорки да пословицы! Тоже не лучше, чем «Толстой сказал, Чехов написал»…

Она чувствовала, конечно, что ждут от нее не такое, что все считают ее душевно-неуклюжей, невоспитанной, неумной. Она уже почти сама поверила, что она и на самом деле такая – хотя все успевала замечать – и за собой, и за людьми, все эти «психологические волны» в общении по работе. И даже покраснеет, покусает губы: «Ладно, дуба не сделаешь березой». Нет, не была она толстокожей, страдала, конечно, от своей неловкости, но вздыхала, сознавая с грустью, что против своей природы не попрешь, ничего не поделать, если такой родилась на свет. И лишь еще больше сжималась за своим столом в углу комнаты…

Наверно, бывают такие люди, у которых душевный опыт настолько опережает жизненный, настолько разросся, заполнив все существо человеческое, что уже потом не остается места для этого – жизненного – опыта!.. И что только не говорится о таком человеке! Что только не приходится ему выслушать от окружения, от его высокомерно-брезгливых поучений-наставлений, укоров и разносов, но все же не следовало б так поспешно отнести такого человека – к «неумным» и «неуклюжим»! Скорей бы следовало – не мешать такому человеку. Как знать – а, может, он цветок среди бурьяна? Диковинный, а все же цветок?

А ей приходилось трудно. Но особенно тушевалась она перед начальством! Спросит о чем-нибудь начальник, она тут же засмутится и ляпнет что-то невпопад. Тот лишь плечами пожмет – больше к ней не обращается. Что есть она, что нет ее…