7 | Чалдон

сoscienza – итальянский

и так далее.

Понятие «совесть» созвучно и по смыслу и фонетически с «сознанием»:

со-знание (совместное знание)

consciousness – английский

Bewu?tsein – немецкий

сonscience – французский

conoscenza, sensi – итальянский

В отличие от «сознания» и «совести» «мышление» не предполагает никакой совместности и достаточно сильно различается в языках, за исключением немецкого и русского, где в основе лежит «мысль», но не надо забывать, что многие интеллектуальные понятия в русском языке – калька с немецкого:

мышление

awareness, mind, mentality – английский

Denken, Denkweise – немецкий

facultе de penser – французский

facolta mentale, pensiero – итальянский

Само «мышление» в понятие «совести» не входит, но без совести и сознания оно невозможно. Мышление, в отличие от совести и сознания, креативно, и только оно изо всех интеллехий человеческих креативно. Мы только в мышлении – со-творцы, по Образу Божию. Мы только в мышлении составляем с Ним индукционный контур, порождающий новые сущности, именно для этого мы и нужны ему, и существуем, пока можем творить или пока не создадим Навигатору замену себе, после чего можно спокойно раствориться и исчезнуть.

Да, мышление не оперирует и не выбирает между Добром и злом, да, мышлению не нужен нравственный императив, но для того, чтобы мышление не превратилось в своеволие, опасную спекуляцию, неосторожную игру ученика чародея, или не стало орудием зла, нужна совесть, нужна непрерывная связь с Богом, довлеющая над нами и нам не подчиненная, но нас подчиняющая. Именно в этом смысле мы – рабы Божии, и ни в каком другом смысле, ибо Богу противна и чужда идея рабства и зависимости: причинно-следственный мир, узаконенный и занормированный мир придумали люди, а сам мир – свободен в своём выборе, достаточно посмотреть на звёздное небо или снимок с телескопа «Хаббл».

С практической точки зрения это значит: технически нельзя быть творческой личностью и мыслителем, если игнорируешь выбор между Добром и злом, если не подчиняешься нравственному императиву, если не слышишь и заглушаешь в себе голос совести.

Нельзя технически и онтологически.

Бегство

Так длилось и длилось и, казалось, будет длиться вечно. Но вечного не бывает.

С запада, из-за моря, пришли на тяжёлых, грубых и неуклюжих судах люди, тяжёлые, грубые и неуклюжие.

Они разрушили наши селения и построили свои города, они порушили наши нравы и обычаи и возвели свои законы, они попрали наших домашних богов и понаставили всюду своих истуканов, глухих к нам и нашим местам, они извергли нашу культуру и насадили свою безликую, горожанскую цивилизацию, дикую для нас и наших гор. Их Диоклея, нелепый город, стал клеймом нашего края, унижением нашей свободы. Они посчитали нас дикарями и варварами, но ведь это они пришли к нам, а не мы к ним. И мы не смогли сбросить их с наших скал в море, потому что мы – россыпь, а они – безжалостный бич. Мы владеем ножами с двух рук, они – только с одной, но в этой руке – тяжёлый и длинный гладиуc, меч смерти.

Так длилось непомерно долго, мучительно долго.

А потом пришли люди, несущие крест.

Они несли смирение и надежду, они говорили о том, что очень скоро всё кончится и потому надо смириться с этим миром и этим порядком, потому что он скоро кончится.

Мы так ослабели от всего этого: наши боги попрятались и перестали помогать нам, западные истуканы как были бесполезны, так и остались, но нас так долго заставляли поклоняться им, якобы могучим осколкам великой Истины, что мы свыклись с их бесполезностью в нашей жизни, к их законам и уставам, и на всё это легли новые устои неведомого и невидимого Бога, который сам себе Сын и Отец, который и Бог и Человек одновременно, казнённый и карающий одновременно. И мы обессилили. Мы – люди камня, а нас смешали с глиной и сделали податливыми как глина: из нас можно лепить ненавистные нам кирпичи, и обжигать нас в печах, и укладывать нас ровными рядами и скреплять нас всё той же глиной.

Новые проповедники рассказывали нам, что такое уже было, давно-давно, с другим народом. Те люди побросали глиняные таблички, которые они изготавливали в огромных количествах, встали и ушли в поисках новой земли и новой жизни.

Это было заманчиво.

И тут с востока хлынули новые люди, ни на кого доселе не похожие. Они шли и шли, совсем не воинственные. Они шли не сами по себе – их гнали другие толпы, действительно воинственные и страшные, беспощадные и лютые, какими когда-то были мы. И вот тогда мы поняли, что и их гонит какая-то сила, и эта сила – не наша, что надо идти к нашей силе, обрести её и жить в ней, если мы хотим быть теми, кем надлежит нам быть.

И тогда мы встали и пошли – навстречу и сквозь эти толпы, не смешиваясь с ними, не покоряясь и не принимая. Мы оставили свои опустевшие горы и низенькие дома, сложенные из камней, и взяли с собой только свободу, нашу свободу, которая и повела нас, как повели коней под людьми востока запахи трав.

Бесконечно долог наш путь.

Мы шли, всегда стараясь удерживать высоту и видеть, как можно более широкий горизонт. И мы старались, идя навстречу утреннему солнцу, заканчивать дневной переход, грея спины об уходящее солнце, даже если стояло ненастье, а ненастье стояло порой неделями.

Просыпаться и видеть каждое утро одно и то же, один и то т же пейзаж, одну и ту же вершину, одно и то же дерево – это одна жизнь, и совсем другая жизнь – просыпаться каждое утро в новом и неизвестном, незнакомом тебе месте. Так в нас стали формироваться два сознания – сознание однородности и монотонности мира, вечно привычного, и сознание мира переменчивого, меняющегося, вечно нового и неизведанного.

И мы сами стали осознавать себя одновременно и неизменными, и меняющимися одновременно, двойственными, мечущимися между собой одним и собой разным: так кто же из них истинный? Или оба – обман?

Мы шли не одной колонной, а несколькими, довольно внушительными гроздьями, чтобы встречные – заведомые враги – и те оседлые, сквозь которых мы шли – также заведомые враги – боялись и сторонились нас, высоких, длинноруких и длинноногих, не несущих никакого оружия (наши короткие ножи в обеих руках, скрываемые рукавами одежды издалека просто не видны), а потому опасных вдвойне и втройне. Двигающиеся навстречу нам – и мы это поняли довольно быстро – безвольны: не их влечёт на запад, но их лошадей. Подобно саранче, улетающей от голода, кони, чуя запах травы, переносимый ветрами, дующими с Запада (всегда с запада!) тянутся к этой траве и тянут за собой и на себе людей.

Мы же движемся с попутным ветром, подгоняющим нас и ускоряющим наш ход. Также дули ветра древнему народу, побросавшему свои глиняные таблички и пустившемуся на поиски своей земли и своего счастья.

Реки наших гор – быстрые потоки, легко преодолеваемые и налегке, и с грузом. Теперь на нашем пути разлеглись широченные и глубокие реки, казавшиеся нам непреодолимыми. Но ведь как-то люди с востока преодолевают их? – и мы поняли, что без лошадей мы не сможем двигаться дальше. К тому же зимы здесь, в отличие от наших, длинные и многоснежные: нужны лошади. И мы освоили лошадей, мы многое освоили на своем долгом пути.

Нет земли, которая была бы ничьей.

Земля всегда чья-нибудь, даже, когда она кажется совсем пустой, необитаемой и нежилой. Земля всегда кому-то дана, обещана и обетована.

Мы идём по чужим землям и понимаем, чуем, что это – не наша земля, и что надо поэтому идти дальше.

Сколько мы шли? – наверно, одну или две вечности. Так нам казалось.

Навигатор

О, бездна богатства и премудрости и ведения

Божия! Как непостижимы судьбы Его и неисследимы пути Его!

послание св. Ап. Павла к Римлянам, 11:33.

И помни весь путь, которым вёл тебя Господь, Бог твой

Второзаконие 8.2.

Клубятся галактики и вскипают чёрные дыры в них, мечется огонь костра в ночи, то прижимая свои горячие колючие лапы к земле, то взмывая вверх летучими искрами, мечутся в микромире совсем простые частицы и страсти – всё стихия, всё – само по себе, самодостаточно себе и ощущает свою необходимость в мире, даже такое ничтожное существо как человек.

Я смотрю, зачарованный, на пляску ночного костра и медленный танец далёких звёзд – как прекрасен этот мир, как мудр Навигатор, ведущий его по неведомому никому пути. А ведом ли он Ему самому? Или и для него это – увлекательная игра с непредсказуемым финалом?

Мир меняется, потому что меняется и взрослеет его Навигатор, потому что меняемся и взрослеем мы, сопровождающие и ведомые Им.