Подъезд

– А где-же черви? Или ты на хлеб ловить будешь?

– Дядь Коль, я у вас взаймы червяка возьму, а если будет клевать, то пойду нарою, вон, в крапиве!

Данилыч удивлённо вздёрнул брови и рассмеялся в усы:

– Деньги, конечно я взаймы давал, ну там соль, буханку хлеба, но вот чтоб червей! Ну да ладно, бери взаймы!

Я забросил удочку. Не успело грузило с леской лечь на дно, как поплавок бешено задёргался и «заёмного» червя сожрали. Я прошляпил подсечку и вытащил голый крючок. Дядя Коля любопытно смотрел на меня сквозь очки, мол, что я буду делать дальше?

А я, поняв, что клёв сегодня хорош и терять время на поиск червей – это остаться без улова, попросил ещё взаймы. К окончанию клёва, часам к семи вечера, я «занял» у дяди Коли всю банку. Прощаясь, после рыбалки, я обещал накопать и отдать ему буквально завтра, к утреннему клёву. Но утренний клёв я сладко проспал. Днём, поковыряв сухую землю, не нашёл ни одного червя.

Потом – было потом. Детские обещания не всегда сбываются. И пошла бродить по деревне притча о «Сашке-рыбачке» должным дяде Коле «банку червей взаймы».

Спираль жизни

Когда я вырос, и занимался собственным делом, то не забывал своего названного деда. Приезжая на дачу в голодные для пенсионеров «девяностые», заходил к Данилычу и тёте Лизе, принося городские гостинцы. Мы вместе смеялись, вспоминая про их клевачего петуха, которого я боялся, вызывая дядю Колю из-за калитки, и, конечно, про «банку червей взаймы».

Жизнь часто несправедлива к добрым людям, постоянно проверяя их на прочность. У Данилыча спился сын, уволенный из торгового флота за пьянку. Вовка ходил пьяный по деревне, стращая своим непотребным видом жителей. К нему прилепилась кличка «Рыжий» и «Немец», за то, что он, набравшись сивухи, горланил на немецком, в фашистском приветствии вскидывая руку вверх. Он отбирал у родителей последние пенсионные крохи, пропивая их и всё, что смог набатрачить по Талдому и округе.

В один из дней, пьяный Вовка довёл своего отца до инфаркта. После этого, я стал разговаривать с ним сквозь зубы. Солдат великой войны, заслонивший от гибели свой народ, погиб не от вражеской пули, а от любви к близкому человеку, который пропил свою душу и его сердце.

А тётя Лиза, мучаясь, несмотря ни на что, продолжала любить сынулю. «Не отрекаются, любя…» Через несколько лет, Вовка сгорел вместе с их деревенским домом, по пьянке, забыв отключить электрическую плитку.

О дяде Колином доме мне теперь напоминает берёзка, выросшая в центре большого пня, оставшегося от спиленного после пожара дуба у его дома. Она, как любовь – никогда не умирает, живёт, охраняемая старыми корнями могучего дерева.

P.S. – О, привет, Сашок-рыбачок! Чего поймал? – говорю теперь уже я соседскому мальчишке…

Выпей чару вина!

Зима. Мороз стоит трескучий. Мы с папой в Кривецком доме вдвоём. На улице пуржит, а в доме – тепло, жарко! Папа топил печь, дров не жалел. Теперь мы сидим – пьём чай. Кружка пятая, наверное, но хочется ещё. Под такой мороз, обжигающий чай, да с обсыпанной сахаром карамелькой – м-м-м…, милое дело. Смотрим чёрно-белый небольшой телевизор. Потихоньку начинают слипаться глаза.

– Сынуль, раздевайся и иди на кровать, – говорит мне папа, – а то, хочешь, полезай на лежанку, там ещё теплее!

– Не, пап, не хочу, там жарко!

Я начинаю раздеваться. Потом лёг под большое ватное одеяло на кровать с никелированными спинками. Пододвинулся к стенке – освободил место папе. Голову положил на белоснежную подушку и продолжил смотреть телек. А что ещё делать? Немного задремал, но… Чай-то, никуда не делся! После вечернего фильма по телеку крутили оперу, прима долго выводила соло. Я попытался опять заснуть, и потерпеть с «надобностями» до утра. Опять чуть «провалился». Тут папа добавил дров:

– Саш, ты в туалет хочешь? А то сходи, пока я дверь не крючок запер!

– Не хочу! – сквозь зубы ответил я.

«Терпение, терпение!» – успокаивал я себя, стараясь заснуть. Уж больно не хотелось вставать, одеваться, идти на эту пургу и морозить своё, нагретое чаем и печкой, тело. Начинаю опять подрёмывать. Рядом ложиться папа, но телевизор не выключает. Дама в опере визжит как пила. Мой мочевой пузырь готов взорваться. Но – боец. Кремень!

– Саш, ты в туалет хочешь? – снова спросил папа, чувствуя, что я ворочаюсь от естественного желания.

– Пап, я сплю, – утверждаю я и убеждаю себя спать.

Папа начинает сам похрапывать, но телек включён. И тут оперная дива, как завоет: «Выпей чару вина, выпей чару вина!» Боясь уделать себя, кровать и папу, я с визгом: «А-а-а, хочу писать!», перескочил через заботливого родителя, быстро нацепил какие-то вещи, ломанулся в тёмные сени, сбивая пустые вёдра около лавки. И, впотьмах напяливая ватник, ринулся в пургу. Метель бушевала. Я стоял в снежной круговерти, превращая белый снежный наст в жёлтый, абсолютно счастливый.

Остаток ночи я провёл на горячей лежаночке.

Зацепка

В Кривце – июль. Нас оставили на попечение папы, четверых ребятишек, все погодки от шести до девяти лет, все – родня. (И как взрослые управлялись раньше с таким количеством детей?) У папы – отпуск. Отпуск – адова работа. Обед приготовь, за скотиной посмотри, на огороде пополи, что-нибудь построй, убери, да ещё и за детьми уследи!

Чтобы не мешать папе «культурно отдыхать», мы пошли на речку ловить рыбу. Взяли ведро, пару удочек, старую консервную банку с червями (накопали после завтрака штук двадцать). Вышли за калитку. У мостика сосед – дядя Коля.

– А, Сашок с компанией, здравствуйте ребята!

– Здрасьте, дядь Коль! – дружно отрапортовали мы.

– Никак рыбу ловить собрались?

– Да!

– Поздновато вы!

– Да мы пока позавтракали, пока грузила с крючками привязывали – уже десять!

– А я вот домой собираюсь.

Мы, бросив удочки, кинулись к его ведру, глазеть на пойманную рыбу. Сестрёнка Оксанка стала вынимать рыбу за хвост и показывать младшей Лене. Рыба взбрыкнула и Лена в ужасе отбежала назад.

– Э, нет, девчонки, рыбу за хвост держать нельзя, а то улова не будет.

Оксана положила рыбину обратно в ведро. Лена застыла поодаль, боясь даже подойти. Мы с братом Лёшей стали пытать дядю Колю, как же забрасывать удочку. Показав на своей удочке пару приёмов, дядя Коля взялся за спиннинг. Отошёл на край мостика, смело бросая блесну в воду через себя. Мне показалось, что забрасывать удочку как спиннинг гораздо легче. Никаких тебе лишних движений с подачей тела вперёд, подбросом лески с грузилом и одновременным взмахом длинного удилища (руке-то трудно!). Откинул леску с наживкой назад, махнул удочкой вперёд и грузило само потянет леску в нужное место, да ещё и далеко-о-о! Ведь все начинающие рыбаки точно знают, чем дальше забросишь, тем больше рыба клюнет!

Из калитки вышла на берег тётя Лиза, дядя Колина жена.

– Данилыч, пошли завтракать! – ласково позвала она его.

– Иду! Ну всё ребятки, вы тут поаккуратнее. А отец-то где?

– Ой, дядя Коль, да в «подсарайке», чего-то возится, ответила Оксанка.

– Ладно, внимательнее смотрите, в воду не шлёпнитесь, с утра прохладно! Удачи!

– Спасибо, дядя Коль!

Он зашагал вверх к калитке. Мы размотали свои удочки. Начали забрасывать. Лёшка по-научному, а я по-простому.

Пара раз просвистевший мимо уха крючок с грузилом, насторожили брата. Он обиженно посмотрел на меня и сказал:

– Так и меня зацепить можешь, тебе же дядя Коля показал, как надо!

– Лёшь, так же проще! Вот, смотри! Лен, возьми грузило с леской, положи его повыше на пригорок.

Лена подбежала, отнесла грузило подальше, и сама встала там же, чтоб её не зацепило, зачарованно смотря, как я буду мастерски закидывать. Все пригнулись я махнул удочкой, но леска не полетела в воду, а зацепилась за траву на берегу. Оксанка было рванула к месту зацепа, но я её остановил.