Ирреальность. Сборник произведений

– Вот, 7-я комната. Душ в коридоре, туалет в комнате. Давай располагайся, а я в ангар побежал. Поешь и приходи. Я там пока инструмент подготовлю, да и свет сделаю, а то не видно не зги.

В коридоре послышалось шарканье.

– О, Марьниколавна подгребает. Марьниколавна, знакомьтесь, это командировочный Алексей, из Москвы!

– Эгей, какой вы добрый молодец, – сказала Марьниколавна – женщина постбальзаковского возраста, немного полноватая, с повязанным «цвятастым» платком. Такие, свои в доску, тётеньки встречаются на Московских колхозных рынках.

– Надолго-ли к нам?

– Да вот, пока не заведу технику. Хотелось бы на день, но думаю, не получится.

– Хм, ну и погостите у нас чуток, погода-то, эна, какая хорошая стоит!

– Да, думаю вечером-то тут делать и нечего.

– Ой, да не наводите напраслину. Клуб у нас есть, да и хороший клуб. Степаныч расстарался. В прошлом году большой урожай был, так он выписал технику аж из Москвы, что ты, ой-ой, сидишь, а все звуки будто рядом с тобой, будто около тебя шепчут или вода там льётся! «Долби свой ранд», чтоль называется. Вот и долбаит!

Я улыбнулся, не стал поправлять Николаевну. Старые люди, они ж и не выговорят название новой звуковой системы.

– Ну ладно, погощу.

– Вот-вот и погости. А я тебя чайком попою, с мёдом. У меня три улья, с послевойны осталось, так ещё дают мёд. А ты женатый али как?

– Али как, – выдохнул я.

– О-о-о, касатик, дык мы тебе тут и невесту найдём. Правда, молодёжи у нас тут, раз-два и обчёлся. Да ты, наверное, и не совсем вьюноша? Аль не так?

– Так-то, оно так…

– Ну-у-у, тогда есть у меня на примете, одна жендщина. Ей-бы уж давно замуж пора, дык сверстники, кто уехал, а много и померло, в девяностых, сам помнишь, как было, не больно сытно-то. Партию разгромили, всё растоптали!

«Всё растоптали», – проговорил про себя я и вспомнил рассказ Серёги про Стариковскую церковь.

– Ох, и хороша девка-то, да и имя красивое – Любовь!

Меня как током дёрнуло. Сразу вспомнил я Любин смех и веснушки.

– Только ты, чур, её не обижай! Сирота она. Мамка-то её с папкой померли. В Стариково жили. Вот она сюда и перебралась. И, знаешь, бывает смурно на улице, а она идёт по посёлку, смеётся, и вроде как дождь прекращается. Солнышко выходит из-за туч, птички поют…

– Марьниколавна, да что вы ей Богу, ну зачем?

– Да ладно, ладно тебе, не всё ж сохнуть-то одному! Завтра, вечерком, приходи ко мне в «служебку», а Любашу я уж приглашу.

На том и расстались, я пошёл в номер, бросил вещи. Потом сходил в душ, переоделся в спецовку и направился в ангар. В голове опять крутилось: «Любаша, Любаша», – да что ж такое? Ух, уж эти женщины! Стоит им чуточку улыбнуться, повести бровью и привет, мы уже готовы как поросёнок под хреном!

Не стал забегать я в столовку, хотелось поскорее посмотреть, что с техникой случилось.

В ангаре и вправду оказалось светло! Молодец Серёга! Человек слова! Инструменты разложены, как у хирурга в операционной.

– Тэ-экс, где тут больной, точнее больные?

– Да вот, три машины из пяти, что у вас купили, ни в какую не хотят заводиться!

Я достал из рюкзака чертежи и схемы, тестер. Взял отвёртку и полез ковырять электрическую схему китайско-российского тракторного чуда. Что-то подсказывало мне, что братья-китайцы где-то сэкономили. Серёга с любопытством водил пальцем по схеме, что-то мыча под нос. Я отдавал ему команды и он, как заправский ассистент хирурга, подавал мне инструменты.

Смотря на электронное табло тестера, даже сам не понимая, как это у меня вырвалось, спросил:

– Серёг, а что это за Любаша, которую мне Марьниколаевна сватает?

– А-а-а, Любаша, сказал Серёга и заулыбался, – Любаша это просто песня! Мы с Люськой дружбу с ней водим. Хороший она человек. Жалко, конечно, что семьи у неё нет. Да то история тёмная и разобраться в ней, в этой истории, до сих пор не могу! Понимаешь, в Стариково, только их семья и оставалась последней, да Кузьмич. Родители её как—то странно умерли. Представляешь, она утром приходит к ним в комнату, а они мёртвые лежат в своей постели. Как Любаша рассказывает, ну всяко бывает, всё ж мёртвые не молодеют, а они будто лет на пятьдесят постарели, то есть лежали, как старик со старухой. А им всего сорок пять было! С тех пор она в Стариково даже на кладбище не ездит, а Кузьмича за сто вёрст обходит!

– Странно, а Кузьмич-то тут при чём?

– Ну, Любаша говорит, что вечером перед этим Кузьмич заходил к ним в гости и о чём-то долго беседовал наедине с родителями.

– А, Люба где была в тот момент?

– Там же, у себя в комнате. Не стала она их тревожить, а потом уснула. А после на кладбище, когда хоронили родителей, Кузьмич так их оплакивал, прям волком выл!

– Да-а-а, вот так история… – в схеме чего-то коротнуло и трактор взревел как раненый бизон. Серёга от испуга подпрыгнул на подножке трактора. Холодный пот проступил у меня на лбу.

– Ну, китаёзы, япономама, на припое сэкономили! Смотри, на плате дорожка нарисована, а олова нет!

– Так, один танк к бою готов, тащи припой сюда и паяльник. Потом посмотрим, что с остальными.

Дверь ангара приоткрылась и на пороге появился «батя».

– Ну, что, хлопцы, пора и отдыхать.

– Да какой отдыхать, Григорий Степанович, мы ж только начали.

– А ты на часы глядел, мил друг? Время-то уже, того, без пятнадцати девять! Вот что, давайте закругляйтесь. А ты, Алексей, беги в общагу, почисть перья, да к десяти подходи к клубу. Сегодня фильм привезли замечательный, боевик американский, режиссёр, говорят, какой-то Тарантин, чтоль… «Убить Билли» называется. Даже Кузьмич запросился. Сегодня мимо Стариково проезжал, гляжу на остановке сидит, руку поднимает. Возьми, говорит, Степаныч, меня сегодня в клуб, говорят у вас какой-то новый фильм привезли. И откуда он узнал? Ну да ладно, взял его, вон, у клуба на лавочке уже второй час сидит. Ждёт начала.

– О, я как раз в Москве на него и не ходил, закрутился что-то. Но народу на премьере было очень много, говорят качественное кино. Да и на этого Кузьмича глянуть любопытно. Серёг, ты пойдёшь?

Серёга с укоризной посмотрел на меня, как будто я выдал какую-то его тайну.

– Ох, Серёга, опять ты за старое! – покачал головой «батя», как у тебя только язык поворачивается про хорошего человека такую напраслину говорить?

Серёга ответил, немного расстроенным голосом:

– Не, Лёш, ты иди, а мне домой надо, а то Люська обидится. Лизу-то не с кем оставить. Иногда Марьниколавне отдаем, когда она по графику свободна.

– Ну, тогда – до завтра!

Я забрал рюкзак и, пожав руки Степанычу и Серёже, быстро направился в общагу. Время поджимало, не будут же из-за меня задерживать сеанс.

Зайдя в комнату, я включил свет, бросил рюкзак в тумбочку, взял полотенце и пошёл в душ. «Надо бы узнать у Марьниколавны, где находится клуб, а то захотел в кино, а где оно так и не ведаю! Тэ-э-экс… Любаша, Кузьмич, вот блин, опять, ну до чего ж я „хомо любопытус“! Вот такая у меня дурная манера, как моюсь под душем, сам с собой начинаю разговаривать. Кто б подслушал, наверное бы подумал, что умом тронулся человек!»