В тихом омуте. Книга 1. Трилогия

Вначале Подгузин позвонил Хлопотушкину. Тот – во второй цех. В итоге, Шилин ушёл с предприятия на пенсию. И с тяжёлым сердцем.

И вот сначала апреля он на заслуженном отдыхе. Занимается хозяйством, строит планы. А в подсознании нет-нет да что-то подточит, и словно огонёк подпалит сердце обида. Ведь Федю Борисова отпустили в пятьдесят пять, а он чем хуже?.. В последнее время, даже начала довлеть навязчивая идея, – чтобы такое-этакое ядрёное придумать, чтобы как-то наказать администрацию предприятия. И хотелось найти такое, что могло бы компенсировать ему не только душевные переживания, но и материальные потери.

И однажды, после долгих раздумий, кажется, нашёл такой способ. То ли с неба эта подсказка упала, то ль козёл подсказал? Больше-то на пастбище не с кем посоветоваться.

Охваченный этой идеей Шилин побежал к Гене Крючкову. С ним и составили письмо в райсобес. И, чтобы оно не попало какими-либо путями на стол Подгузину или же к Татаркову (с той же почты, где у них явно свои люди), Павел Павлович сам свёз его в райсобес, отдал под роспись секретарше, настоял.

– Я те што передаю? Документ, и особой важности. Так и выдай мне на него расписку и с печатью. Ты што думаешь, я дурака валяю? Делать мне неча…

Девочка пыталась объяснить гражданину:

– Такие письма должны пересылаться почтой.

– Ага, знаем мы, куда они пересылаются. Примай, дочка, и давай расписку. И запомни: етот документ, – ткнул в конверт пальцем, – в обязательном порядке должон лежать на столе начальника собеса. Я прослежу, – уже погрозил пальцем.

Секретарша пожала плечами. Выдала гражданину бумажку с подписью и приложила к ней печать.

Удовлетворённый и успокоенный, Шилин продолжил свою частную сельскохозяйственную деятельность, поджидая ответ из Собеса.

17

Утром, едва ли не с первым автобусом, Шилин уехал в районный центр Кондырёво.

Ради такого случая прилично приоделся: в пиджак десятого года носки; в брюки, на которых жена утюгом с трудом восстановили старые «стрелки»; в облупившиеся полуботинки, тщательно замазанные гуталином; в сорочку, на которой ворот был распущен на две верхних пуговицы; и в белую матерчатую кепочку, прикрывающую лысину. Во внутренний карман пиджака вложил документы.

День был тёплый, добрый, и даже птички чирикают, – посмеивался он, глядя на птиц и прислушиваясь уже к соловьиным трелям. И все эти приметы наполняли его ещё б?льшим оптимизмом и создавали приподнятое настроение.

Шилин, по причине раннего прибытия в районный центр, ходил по нему, по знакомым улочкам, примечал: что нового в нём появилось; что где построилось или, наоборот, обветшало и порушилось. Встречал изредка знакомых, здоровался, делился впечатлениями, новостями из своей жизни, а также из жизни общих знакомых.

На горе возле универмага встретил бывшего односельчанина, Егория Кислицина, у которого лет тридцать пять назад был прицепщиков в посевную и копнителем на комбайне на уборке зерновых. Тогда – это был парень на три года старше, окончивший СПТУ по специальности «тракторист-машинист широкого профиля», на деревне уважаемый кадр, да и сам по себе он был человеком дельным, не балованным. Завидным женихом. Но по старой традиции – если армию не отслужил, ещё не мужчина, не мог жениться, да и девки скептически относились к таким женихам, как к недорослям. И поэтому два года до призыва он дергал рычаги трактора или крутил штурвал комбайна, то есть – полевого корабля, как называла пресса.

Егорий, как его уважительно называли односельчане, не злоупотреблял алкоголем и к работе относился серьезно. За что его ценили в колхозе и абы кого ему в помощники не направляли. С ним работать было легко, да и трудодни были немалые. Кислицын почти всегда ходил в передовиках. Потом этого «капитана» призвали на три года в армию, и опять на сухопутную технику – механиком-водителем танка.

Пока Егорий дослуживал, подошёл срок службы Шилина. За время службы первого и второго хлебороба, колхоз стал хиреть, народ разъезжаться, уехал и Егор. Павел тоже в деревню не вернулся. Оба осели в прилегающих в «перспективных» хозяйствах. Встречались, но очень редко. А встретившись, всегда были друг другу рады. Делились и радостными и горестными событиями, подбадривали друг друга, советовались. И Павел Павлович всегда высоко ценил мнения своего старшего товарища, коллеги. И теперь был рад поделиться своим новым житьём-бытьём на пенсии и тем, что привело его в райцентр.

– Ты представляешь, – рассказывал Павел Павлович, – год с лишним мурыжили с пенсией. Федьку Борисова отпустили, а меня – нет, и всё тут, ёлки-моталки. Как прокажённый. Так полтора года почти украли.

Егор кивал поседевшей головой, сочувствовал и приговаривал:

– Этак-этак… Бюрократическая машина – это брат, тяжелее танка будет. Её гранатой не возьмёшь. Да и не всякий под неё пойдёт. Тут с умом надо.

– Вот-вот… Я и взялся за них. Такую им гранатку наладил.

– Не знаю, Паша, поможет ли, но действовать как-то надо.

– Вот-вот, ёлки-моталки, – горячился Шилин. – Нет на них никакого сладу, совсем распоясались. Что хотят, то и воротят. Но… не на того напоролись. Я им покажу!

Егорий с пониманием отнёсся к его затее. Но и предупредил.

– Будь осторожен. Не подгребла бы эта бюрократия тебя под свои гусеницы? Хитрющая эта вражина, ох хитра…

– Ничё, и мы не лыком шиты!

Время ещё было достаточно, и до приёма в райсобесе Павел Павлович успел немало с кем повидаться и где побывать. Едва ли не весь городок обежать. И с кем он делился своим отважным поступком, подбадривали:

– Правильно! Пусть знают наших!.. Не перевелись на земле Русской ещё такие люди, что способны всяким там бюрократам по мозгам проехать. Правильно, Паша.

К назначенному часу, ещё за полчаса до окончания обеда, Шилин сидел в райсобесе на деревянном диване с откидными сидениями. Был он наполнен важностью и значимостью пребывания здесь и смотрел на сотрудников с уважением.

Это были в основном женщины, и Павел Павлович провожал их тёплыми взглядами, как коллег, сотоварищей по духу и делу. Он вообще любил хозяйственных женщин, а тут такие… да ещё умницы.

Они выходили из кабинетов: кто по своим надобностям в туалет – и он (мысленно) желал им облегченьица; кто-то со сковородками, с подносами, на которых стояла посуда, бывшая в употреблении – и он желал им приятного аппетита.

В большом и прохладном коридоре стоял домашний дух, со знакомым приятным запахом, который содержал в себе ароматы жареной картошки, лучка, душистого хлеба и мягкие ароматы духов.

Домашний компот! – смеялся он про себя. У него, когда дочери жили с ними, каждый день в квартире стоял такой запах.

Ему не тяжко было сидеть остаток обеденного перерыва в прохладном коридоре. Правда, немного подсасывало у самого в желудке, неплохо бы перекусить, и было волнительно. И волнение это он понимал отчего, поэтому с душой наполненной благородного порыва, ласково поглядывал на людей, перемещающихся по коридору.

Стали подходить посетители, и Павел Павлович на всякий случай сказался первым. Хотя и предполагал, что его вызовут без всякой очереди. С важными вопросами людей не задерживают в коридорах. А раз его вызвали, чуть ли не повесткой, а про себя он это письмо так и представлял, то ему тут засидеться не дадут. Но на всякий случай «застолбился». Скорее, подсознательно, поскольку у нас без очередей нигде не обходится.

Очередь, действительно, не понадобилась. Его первым выкликнула какая-то пигалица, девочка. Едва приоткрыв двустворчатую дверь, спросила тонким голоском, как чирикнула:

– Шилин здесь?

Павел Павлович подскочил.

– Я тут!

– Зайдите.

Кабинет оказался большим, столы в нём были по всему периметру – штук шесть, и в центре – свободная площадка. Лобное место. На него и выкатился Павел Павлович, переминая в руке белую хлопчатобумажную кепочку, стянутую с головы.

Не зная к кому обратиться, девочка села сразу же за дверью, он растерянно обвёл глазами столы. Сидевшие за ними женщины были погружены в работу, шелестели бумажками и, казалось, не замечали посетителя.

– Я, это, Шилин… Вот, это, повестка… – Павел Павлович показал листочек, слегка приподняв его и поводя им из стороны в сторону.

– Мы так и поняли, – сказала женщина, сидевшая слева, и голос её примагнитил посетителя к месту. Отчего-то он показался уж больно строгим. – Давайте документы.

Павел Павлович выдернул из внутреннего кармана пиджака паспорт и трудовую книжку, подал женщине. Лицо женщины было с тонкими чертами, стрижка «карэ», как у его старшей дочери. Пальчики длинные, ноколочки покрашенные малиновой краской. Привлекательная бабёнка, отметил он.

– Так вот, гражданин Шилин, – заговорила женщина, просматривая документы и сравнивая их данные с записями на листе в подшивке. – Мы вас вызвали, чтобы сообщить вам, что с первого числа текущего месяца, решением комиссии при исполкоме районного совета, вам прекращена выплата пенсионного обеспечения.

– К… как это?..

– Вот справка, – ткнула пальцем, как указкой, в лист с печатями, – выданная отделом кадров вашего предприятия, в которой указывается, что Шилин Павел Павлович был направлен на пенсию ошибочно.

Шилину показалось, что грудь его, до этого широкая и гордая, вдруг сузилась, и её как будто бы притянуло к лопаткам, дышать стало нечем. В голове зазвенели колокольчики, и невольно захотелось перекреститься.