Психотехнологии. (Базисное руководство)

Между тем Авенариус совершенно четко и недвусмысленно говорил о том, что базисные понятия, традиционно используемые в психологии, рождаются или на основании опыта и его «наивной» интерпретации (мы бы здесь усмотрели некие аналогии с концептом недифференцированной эпистемологической платформы в общей теории психотерапии). Таковое, по его мнению, понятие «душа», для которого как раз на этой «опытной» стадии познания присущи следующие положения: душа есть субстанциональный принцип жизни, движения, ощущения (вспоминаем энтелехию Аристотеля – авт.); душа пространственно отделима от тела; она может существовать в теле или бестелесно, а, следовательно, как после, так и до тела.

Или же, по Авенариусу, базисные понятия, используемые в так называемой научной психологии, формируются на основании определенного научного (философского) представления о реальности и роли психического в этой реальности. Соответственно, истоки кризисных явлений в современной ему психологической науке Авенариус – аргументировано и со знанием дела – объяснял несовершенством этих представлений. И вот эту неизбежную фазу в развитии психологической науки без какой-либо излишней драматизации он обозначил как «наивно-критическую». С полным пониманием того, что задерживаться на этой фазе не то что нет никакого смысла – определенный смысл здесь все же присутствует, и он видится хотя бы и в попытках осмысления, и структурирования опыта психической активности – но преодолевать этот наиболее проблемный этап становления психологической науки нужно по возможности быстро и энергично. Ибо вот эти привнесенные в поле научной психологии эпистемологические конструкции также привносят и множество искажения, и неоправданных смысловых утрат. Об одной такой утрате Авенариус высказывается следующим образом: «Как только психология исключила «душу» из круга предметов собственного исследования, она именно благодаря этой элиминации стала эмпирической… и термин «психическое» потерял свой собственный смысл… после чего пришлось искать новую сущность или же новое нечто, как то: «орган», «субстрат», «носитель». То есть, по Авенариусу, именно здесь и происходит подмена собственно информационной сущности психического на некий органический субстрат или орган, с приданием ему функций психического.

Еще одним вариантом искажения предметности в психологической науке Авенариус считает невообразимую путаницу с термином «сознание», которому, с одной стороны, приписывают «функции», «состояния», «явления», «феномены» психического. Но с другой стороны – относительно самого феномена сознания аргументируется та точка зрения, что «… оно не может быть ничем, кроме как соединением всех этих «состояний», «явлений» и проч. … Таким образом, выражение «сознание» само по себе опять-таки не обозначает чего-либо особого, а где оно кажется имеющим особое содержание, там оно выступает как явление суживания, т. е. как вербальное бытие, до которого сузилась «душа» (Р. Авенариус, цит. по изд. 2014). Таким образом, приведенные характеристики наивно-критической фазы становления предметной сферы психологической науки соответствуют некоторым признакам диссоциированной эпистемологической платформы.

Наконец, еще одна фаза развития психологической науки, с которой Авенариус связывает возможность эффективного преодоления кризисных явлений, обозначается им как эмпириокритическая. И здесь Авенариус аргументирует необходимость поиска такого философского мировоззрения, которое решает главную, с его точки зрения, проблему психофизического параллелизма, а следом и прочую кризисную проблематику. То есть, с позиции швейцарского ученого, вопрос преодоления системного кризиса в психологической науке – это прежде всего вопрос разработки адекватного эпистемологического основания сферы наук о психике (с чем мы не можем не согласиться, ибо первый уровень дисциплинарной матрицы общей теории психотерапии как раз и есть именно такое развернутое эпистемологическое основание). Между тем Авенариус здесь продвинулся лишь до уровня философских обобщений Фихте и Шеллинга, что, конечно же, является грандиозным, но все же недостаточным результатом для искомого перехода на следующий этап конструктивного развития психологической науки.

Далее необходимо обратиться и к тем трудам Карла Густава Юнга, в которых исследуются глубинные корни перманентного кризиса психологической науки. И первое, на что обращал внимание этот знаменитый ученый и практик, – это сложность систематики психического, или, собственно, то, что отличает науку от ненауки. Здесь он говорит следующее: «Душа как отражение мира и человека настолько многообразна, что существует бесконечное множество аспектов ее рассмотрения. Систематика психического вследствие всего этого… лежит вне пределов досягаемости человека, и поэтому все, чем мы в этом смысле обладаем, есть лишь кустарные правила да аспекты интересов» (К. Г. Юнг, цит. по изд. 1994). Вот эту явно пессимистическую сентенцию Юнг дополняет еще и следующей важнейшей репликой: «Если, согласно ныне бытующим точкам зрения, психическая система совпадает или попросту идентична нашему сознанию, тогда мы в принципе способны знать все, что может быть познано. В таком случае нам не о чем больше беспокоиться. Но если окажется, что психе не совпадает с сознанием и, более того, функционирует бессознательно подобным или же иным, чем ее сознательная область, образом, тогда нам следует основательно призадуматься» (К. Г. Юнг, цит. по изд. 2002).

Понимая необходимость осмысленного эпистемологического путешествия по направлению данного многообещающего вектора в исследовании потенциала психического – без чего ни о какой сущностной систематики в рассматриваемой сфере не может быть и речи – Юнг так же понимал и «неподъемную» сложность этого предприятия. Вот эту сложность он в первую очередь видел в том, что «… в секторе официальной науки существует устойчивое представление о том, что какого-либо объективного метода исследования предметного поля понятий «души» и «духа» (смутных и неопределенных, в частности, и по этой причине) на сегодняшний день не существует. И что «душу можно наблюдать только с помощью души». И далее Юнг разворачивает это последний тезис следующим образом: «Доступная феноменологическая точка зрения на то, что есть душа, не исключает существования веры, убежденности, основанных на всякого рода достоверных переживаниях, так же как и не оспаривает их возможной значимости. Однако психология не имеет достаточно средств, чтобы доказать их значимость в научном смысле» (К. Г. Юнг, цит. по изд. 1996).

То есть и здесь нам прямым текстом говорят об ограничениях доминирующей эпистемологической платформы и дефиците адекватной для сферы психического исследовательской методологии. Но стоит только внести в рассуждения К. Г. Юнга существенное дополнение о том, что все сложности с идентификацией и систематикой полного «объема» психического (а не только определенной части, форматируемой с использованием стандартных параметров ФИАС) возникают именно потому, что игнорируется темпоральная сущность психического, и что эта теперь понятная сущность может и должна воспроизводиться в полноценных аналоговых моделях психического и учитываться в соответствующей методологии исследования компонентов объемной реальности – то все становится на свои места. Однако у самого Юнга вот этого темпорального ключа к решению сложной эпистемологической проблематики в секторе наук о психике мы не находим.

Что же касается понимания истоков и сущностных проявлений системного кризиса, а также путей преодоления кризисных явлений в психологической науке в среде российских ученых-психологов – современников Джеймса и Юнга – то здесь в первую очередь интересны подходы выдающегося русского философа и психолога Николая Николаевича Ланге. Об этих подходах наши современники знают в основном из критического анализа методологических позиций Н. Н. Ланге, данного Л. С Выготским на страницах его известного труда «Исторический смысл психологического кризиса» (1927). В свете проведенного углубленного эпистемологического анализа полагаем, что одного только критического обзора, даже и от такого авторитетнейшего исследователя, каким вне всякого сомнения является Л. С. Выготский, здесь недостаточно. И кроме того, некоторые тезисы анализа Выготского нам представляются как минимум спорными.

Первый тезис, который вызывает вопросы, это следующая констатация: «Еще ближе и уже в зародыше теорию кризиса представляет H. H. Ланге. Однако у него больше чувства кризиса, чем его понимания. Ему нельзя доверять даже в исторических справках. Для него кризис начался с падения ассоцианизма – ближайший повод он принимает за причину. Установив, что в психологии «происходит ныне некоторый общий кризис», он продолжает: «Он состоит в смене прежнего ассоцианизма новой психологической теорией» (Л. С Выготский, цит. по изд. 1982). Единственное, с чем здесь можно согласиться – это с тем, что Н. Н. Ланге была глубоко осмыслена и представлена именно теория кризиса в психологической науке с аргументацией причин его проявления и обсуждением путей преодоления таких кризисных явлений. Но далее самый главный аргумент, предъявляемый Выготским для утверждения, что у Ланге больше чувства кризиса, чем его понимания, и что он видит причину системного кризиса в «падении ассоцианизма» – никак не соответствует подлинному содержанию цитируемого труда Н. Н. Ланге. В падении такого течения, как ассоцианизм, он видел лишь акцентированный старт движения психологической науки к преодолению глубинного кризиса и обретению своей подлинной предметности. В полном виде цитируемый фрагмент Ланге выглядит следующим образом: «Таковы огромные колебания, или размахи, в пределах которых движется современная психология. Вслед за падением ассоцианизма настал, так сказать, период хаоса. И тем не менее совершенно явно, что и разрушение ассоцианизма было неизбежным шагом вперед, и этот хаос борющихся теорий есть нечто плодотворное. Суть задачи сводится, по-видимому, к тому, чтобы, с одной стороны, признать реальность психической жизни как особого жизненного фактора, поддерживающего эволюцию, а с другой – не впадать при этом в метафизику и не вступать в конфликт с положительными результатами естествознания» (Н. Н. Ланге, цит. по изд. 1996). То есть ассоцианизм, по Ланге, просто перестал быть некой зоной консенсуса именно в силу того, что с определенного времени в общем поле психологической науки появились другие конкурентоспособные теоретические концепции. И это, безусловно, шаг вперед – к новому порядку, который устанавливается через «так сказать, период хаоса», всю условность обозначения и необходимость которого Ланге, конечно же, понимал. Но даже и в этом же цитируемом фрагменте присутствуют явные свидетельства глубокого осмысления подлинных причин кризиса психологической науки, и выводимого отсюда внятного «рецепта» по его преодолению.

И чтобы было понятно, о чем идет речь, процитируем еще одну реплику, предваряющую предшествующую цитату и задающую важный смысловой контекст, с учетом которого как раз и раскрываются смыслы ранее приведенного высказывания Н. Н. Ланге: «Все эти обстоятельства – столкновение в пределах самой психологии двух весьма разных научных тенденций и методов, то, что она является необходимым звеном, соединяющим две главные научные области – естествознание и социологию, – наконец, и то, самый предмет ее – психическая жизнь есть нечто весьма равно понимаемое и определимое, – все это делает неизбежным, при изложении итогов современной психологии, начать с разрешения и установления основных принципов этой науки (вместе с критической оценкой спорящих партий и направлений в ней)». Причем именно таким неприемлемым со-существованием противоположных и конфликтующих методов и тенденций Ланге считал концепцию параллелизма (психофизического и психофизиологического), а не что-либо иное. Здесь же он видел и корни проблематики, выходящей далеко за рамки собственно психологической науки: «Никакая другая проблема психологии не имеет такой важности, как рассмотренная. То или иное ее решение влечет за собой последствия первостепенного значения. Здесь, в основной проблеме психо-физиологии, мы имеем перевал, разделяющий и соединяющий естествознание и науки о духе. „Параллелизм“ есть невинное на первый взгляд слово, покрывающее, однако, страшную мысль – мысль о том, что психическая жизнь не есть реальный фактор в мире, не имеет никакого реального значения в нем, так что и ее развитие есть лишь некий случайный побочный продукт. Для истории, социологии, лингвистики и вообще всех наук о духе этот вывод является совершенно неприемлемым. Но еще важнее то, что он обесценивает всю психологическую технику, все психологические средства культурной жизни, которые оказываются при этом мнимыми» (Н. Н. Ланге, цит. по изд. 1996).

С нашей точки зрения, все процитированные рассуждения Ланге как раз и демонстрируют глубинный уровень понимания кризисных обстоятельств психологической науки, но также и акцентированную способность этого замечательного исследователя к разработке конструктивной стратегии развития психологии в непростых условиях методологического дефицита и откровенного доминирования естественно-научного подхода. И уж если говорить о каком-либо чувстве, ясно продемонстрированном Н. Н. Ланге в том числе и в процитированных фрагментах, то это, конечно, чувство научной интуиции. Ибо далеко не всякий ученый-психолог так настойчиво и последовательно возвращается к идее тесной взаимозависимости психического и феномена жизни как такового, к необходимости проведения системных исследований в сфере влияния психического на биологические (физиологические) структуры, к конструктивному и перспективному – с оглядкой на привносимые временем обстоятельства – пониманию идей витализма. При этом Ланге вполне определенно говорил и о предлагаемой им исследовательской программе: «То решение, которое в качестве гипотезы мы предложили… стремится именно сохранить и примирить ценные стороны наук о духе и наук о физической природе, истории и естествознания. Психическая жизнь не есть какая-нибудь метафизическая, мнимая сущность, но она есть реальный факт, и в этом смысле она может оказывать и реально воздействие. Но с другой стороны, она во многих отношениях, хотя и не во всех, обусловлена физиологически, и это должно быть признано в виде реального воздействия физиологических явлений на психику. То и другое в совокупности и составляет содержание изложенной гипотезы. Приняв эту гипотезу, мы открываем возможность цельному мировоззрению, реальному синтезу наук о природе с науками о духе, а также делаем понятным возможность прогресса как постепенно усиливающегося влияния психического фактора на судьбы мира вообще и в частности в истории человечества». Здесь же прослеживается и возможность разработки сущностной классификации наук о психике на основе теперь уже вполне понятного приоритета собственно психического с его генеративными и регулятивными виталистическими функциями. И заметим, что исследовательская программа такого рода была выдвинута более ста лет тому назад.

Следующий тезис Выготского, который с нашей точки зрения нуждается в коррекции, такой: «Ложная ориентировка Ланге в кризисе погубила его собственную работу: защищая принцип реалистической, биологической психологии, он бьет по Рибо и опирается на Гуссерля и других крайних идеалистов, отрицавших возможность психологии как естественной науки… Он пытался согласовать несогласуемое: Гуссерля и биологическую психологию; вместе с Джеймсом он нападал на Спенсера и с Дильтеем отказывался от биологии… Эббингауз вернее определяет кризис: по его мнению, сравнительное несовершенство психологии выражается в том, что относительно почти всех наиболее общих ее вопросов споры до сих пор не прекращаются. В других науках есть единодушие по всем последним принципам или основным воззрениям, которые должны быть положены в основу исследования, а если и происходит изменение, оно не носит характера кризиса: согласие скоро вновь восстанавливается» (Л. С Выготский, цит. по изд. 1982). То есть суть претензий – это эпистемологическая и, видимо, методологическая некомпетентность Ланге, с чем так же трудно согласиться. И дело здесь даже не в том, что Ланге изначально философ (эпистемология, как мы знаем, это раздел философии), а методологии научных исследований в сфере психологии он обучался в том числе и в самой лучшей лаборатории того времени у Вильгельма Максимилиана Вундта. Но в том, что по сути основная работа Ланге как раз с точки зрения эпистемологии и методологии выстроена абсолютно правильно. А вот сравнение психологии с «другими науками» было не совсем корректным, ибо в этих других науках (по смыслу – естественных, авт.) доминирующая эпистемологическая платформа как раз и выполняет функцию «общего знаменателя», необходимого для разработки сопоставимых исследовательских программ. В то время как для сектора наук о психике и прежде всего для психологии именно эта доминирующая эпистемологическая платформа вытесняет, а там где не вытесняет – деформирует истинную предметную сферу психологической науки, в силу чего достижение подлинного консенсуса между учеными-психологами, как и перспективы разработки базисной исследовательской программы по психологическому профилю, здесь встречают значительные затруднения. Н. Н. Ланге все это понимал и поэтому настаивал на том, что необходимо «…начать с разрешения и установления основных принципов этой науки». Параллельно с разработкой этих новых принципов (мы бы сказали – обновленной эпистемологической платформы) Ланге считал вполне уместным проведение критического «перекрестного» анализа различных конкурирующих точек зрения с тем, чтобы были понятны сильные и слабые аргументы противоборствующих сторон. Но поскольку такой обновленной эпистемологической платформы, или метапозиции, с использованием которой можно оценивать каждое отдельное направление психологии, в то время разработано еще не было, то вполне естественно, что Ланге ограничился лишь инвентаризацией аргументов-котраргументов «спорящих партий» и ясно показал, что каждая заявляемая здесь позиция уязвима. Что, с его точки зрения, являлось главным аргументов в пользу разработки обновленного научного базиса.

Что же касается замечания Л. С. Выготского относительного того, что Ланге «…нельзя доверять даже в исторических справках», то, во-первых, это замечание сделано относительно неверно истолкованной позиции Ланге по ассоцианизму. А во-вторых, данное замечание можно адресовать и самому Льву Семеновичу, который в своей оценочной реплике, касающейся отношения Н. Н. Ланге к попыткам «раздела» психологической науки (вот эта реплика: «Серьезность кризиса вызвана промежуточностью ее территории между социологией и биологией, между которыми Кант хотел разделить психологию»), перепутал Иммануила Канта с Огюстом Контом. Ибо именно об этом известном авторе социологической науки идет речь у Ланге в следующем фрагменте: «Уже Конт хотел поделить эту область без остатка, отдав часть ее биологии, а остальное – социологии».

Наряду со всем сказанным нельзя не отметить и позитивную оценку Л. С. Выготским достижений Ланге по выведению общей системы кризисных явлений в психологической науке. Такие достижения Выготский называет «верными тезисами» и пишет об этом так: «Вот верные тезисы:

• Отсутствие общепризнанной системы науки. Каждое изложение психологии у виднейших авторов построено по совершенно иной системе. Все основные понятия и категории толкуются по-разному. Кризис касается самых основ науки.

• Кризис разрушителен, но благотворен: в нем скрывается рост науки, обогащение ее, сила, а не бессилие или банкротство.

• Никакая психологическая работа невозможна без установления основных принципов этой науки. Прежде чем приступить к постройке, надо заложить фундамент.

• Наконец общая задача – выработка новой теории – «обновленной системы науки» (Л. С Выготский, цит. по изд. 1982).

И здесь же надо сказать о том, что все перечисленные тезисы «верные» как раз потому, что с эпистемологической точки зрения – и разумеется, с учетом времени написания – работа Ланге – это вполне очевидный и масштабный шаг вперед в развитии психологической науки.

Ланге как большой ученый ясно понимал необходимость выведения феномена психического в его полном объеме, в измеряемую и наблюдаемую систему координат (отсюда его нелестные эпитеты в адрес метафизики и подчеркивание приоритета «объективной» науки). Но идеи о том, как именно это следует сделать – а это и есть ключевая позиция обновленного научного подхода – в трудах Н. Н. Ланге мы не встречаем.

Далее самого пристального внимания и анализа заслуживает эпохальный труд выдающегося ученого-психолога Льва Семеновича Выготского «Исторический смысл психологического кризиса», впервые опубликованного в 1927 году. Хотя бы и потому, что на примере данного блистательного исследования можно попытаться осмыслить во всех отношениях такой знаковый факт, почему же вот эта «планка» исследовательского горизонта, заданная Л. С. Выготским столетие (без малого) тому назад, так и не была превзойдена до настоящего времени. Однако вначале обратим внимание на высказывание Выготского, в котором он прямо говорит о стержневой роли психологии, подкрепляемой только лишь многовековой историей ее развития, но не актуальными достижениями: «То, что психология играла и до сих пор отчасти продолжает играть роль какого-то обобщающего фактора, формирующего до известной степени строй и систему специальных дисциплин, снабжающего их основными понятиями, приводящего их в соответствие с собственной структурой, объясняется историей развития науки, но не логической необходимостью. Так на деле было, отчасти есть и сейчас, но так вовсе не должно быть и не будет, потому что это не вытекает из самой природы науки, а обусловлено внешними, посторонними обстоятельствами; стоит им измениться, как психология нормального человека утратит руководящую роль. На наших глазах это начинает отчасти сбываться». То есть профессиональное психологическое сообщество еще столетие тому назад, во-первых, предупреждали об опасности «скатывания» на периферию научного мейнстрима. А во-вторых – о необходимости глубокой и осмысленной ревизии методологических основ психологической науки как о единственном условии сохранения статуса системообразующей – для всего корпуса наук о психике – дисциплины. И здесь Выготским предлагается следующий общий рецепт преодоления очевидно кризисного состояния психологии в современный ему период: «Из такого методологического кризиса, из осознанной потребности отдельных дисциплин в руководстве, из необходимости – на известной ступени знания – критически согласовать разнородные данные, привести в систему разрозненные законы, осмыслить и проверить результаты, прочистить методы и основные понятия, заложить фундаментальные принципы, одним словом, свести начала и концы знания, – из всего этого и рождается общая наука» (Л. С. Выготский, цит. по изд. 1982).

Но, как известно, «дьявол» подлинных сложностей, торпедирующих любые, даже самые благие намерения, кроется в наиболее темном углу. Как раз в том углу, о котором Выготский весьма прозорливо написал в эпиграфе к своему эпохальному труду: «Камень, который презрели строители, стал в главу угла…». Собственно, обнаружению вот этого неясного «угла» и «камня-фундамента» обновленной психологической науки и посвящается основной текст проведенного Л. С. Выготским исторического исследования (хотя по сути и в первую очередь это реконструктивно-методологическое исследование, ибо даже подстрочное название цитируемого произведения Выготского формулируется как «методологическое исследование»). Только лишь за эту высочайшую планку и охватываемый исследовательский горизонт Л. С. Выготский заслуживает самых превосходных эпитетов.

И здесь мы бы хотели обратить внимание на главную эпистемологическую находку Выготского, проясняющую самую суть перманентной кризисной ситуации в психологической науке и, как мы считаем, в секторе наук о психике и корпусе науки в целом. Лев Семенович Выготский пришел к заключению, что имеют значение лишь «… две принципиально разные конструкции системы знания; все остальное есть различие в воззрениях, школах, гипотезах; частные, столь сложные, запутанные и перемешанные, слепые, хаотические соединения, в которых бывает подчас очень сложно разобраться. Но борьба действительно происходит только между двумя тенденциями, лежащими и действующими за спиной всех борющихся течений» (Л. С. Выготский, цит. по изд. 1982).

По материалам проведенного углубленного эпистемологического исследования мы можем уверенно полагать, что речь здесь идет о таких базисных способах познания, как «гнозис» – это в систематиках Ланге и Выготского «метафизическая» и «спиритуалистическая» психология – и «логос» (соответственно, «объективная» и «материалистическая» психология).

И далее еще одно подтверждение: «Итак, в понятии эмпирической психологии заключено неразрешимое противоречие – это естественная наука о неестественных вещах, это тенденция методом естественных наук развивать полярно противоположные им системы знания, т. е. исходящие их полярно противоположных предпосылок. Это и отразилось гибельно на методологической конструкции эмпирической психологии и перешибло ей хребет».

Собственно отсюда и выводится рецепт преодоления кризисной ситуации, сформулированный Л. С. Выготским, в котором содержатся рекомендации по разработке обновления фундаментальных принципов построения науки о психике и разработке новых исследовательских методов. То есть было сказано почти все, за исключением главного: собственно идеи, как это сделать.

Но вопрос тем не менее остается: а был ли найден этот сакраментальный «угол» и удалось ли обнаружить фундаментальный «камень» системообразующего стержня психологической науки и, следовательно, всего сектора наук о психике? Ответ на этот вопрос, который был получен с использованием методологии эпистемологического анализа, заключается в том, что, по всей видимости, обнаружить критические зоны, которые в то же время являются и зонами интенсивного роста в общем методологическом поле психологической науки Выготскому безусловно удалось – гений есть гений. Но вот «поднять» этот краеугольный камень с тем, чтобы водрузить его на место, удобное для следующих поколений «строителей» – это вряд ли. Уж слишком сложной и выходящей за все мыслимые пределы методологических границ оказалась эта задача – отсюда продолжающиеся «разброд и шатание» в сфере наук о психике, и, конечно же, в сфере психологии и психотехнологий.

Таким образом, приходится констатировать, что в гипотетических построениях новой психологической науки и у Ланге, и у Выготского важнейшая эпистемологическая задача сущностного объединения базисных способов познания психического и объемной реальности в целом – «гнозиса» и «логоса» – так и не была решена. У этих же авторов не отмечалось и каких-либо углубленных и последовательных попыток прояснения сути подхода, лежащего в основе метафизического понимания реальности, в результате чего гностическая (метафизическая) составляющая предметной сферы психологии из перспективной конструкции обновленной науки была ими решительно удалена, а оставшийся здесь «остров» предметности оказался бесплодным тупиком. Что, собственно, и подтверждается последующей столетней историей развития психологической науки.

И вероятно, поднять этот «камень» суждено именно авангардной науке о психике. И почему бы не такой науке как «Психотехнологии», которая, как выясняется, никогда и не выпускала его из рук, ибо это и был ее рабочий инструмент во все времена (но теперь это уже будет не «камень преткновения», а, безусловно, «философский камень» – к чему не прикоснись таким чудесным инструментом – все превращает в подлинное золото искомого результата). И далее этот камень, конечно, уже не будет отбрасываться разного рода интеллектуальными строителями, а наоборот, ляжет в основу фундамента сектора авангардных наук о психике.

В современной версии (А. В. Юревич, 1999, 2001, 2005, 2006; В. А. Мазилов, 2006; А. Н. Ждан, 2007; В. А. Кольцова, 2008) проявления системного кризиса в психологической науке выглядят следующем образом:

• отсутствие единой, разделяемой всеми теории;

• разделение на «психологические империи», такие как когнитивизм, психоанализ, бихевиоризм, каждая из которых живёт по своим собственным законам;

• отсутствие универсальных критериев добывания, верификации, адекватности знания;

• некумулятивность знания: объявление каждым новым психологическим направлением всей предшествующей ему психологии набором заблуждений и артефактов;

• раскол между исследовательской и практической психологией;

• расчленённость целостной личности и «недизъюнктивной» психики на самостоятельно существующие память, мышление, восприятие, внимание и другие психические функции;

• различные «параллелизмы» – психофизический, психофизиологический, психобиологический, психосоциальный, которые психология осознает как неразрешимые для неё головоломки.

К этому перечню следует добавить и еще одну весьма знаковую сентенцию: «Человек как предмет теоретического познания – крепкий орешек. И потому, что как таковой он – ещё не ставший объект, если вообще когда-нибудь в принципе он может стать таковым, не упраздняя самого себя. И потому, что этот развивающийся объект познает не что иное, но самого себя, включая свою собственную способность к познанию. И наконец, потому, что вместе с человеком становится, а значит, ещё не стал, сам способ его познания. То есть познавать приходится не только тот объект, который находится в непрерывном развитии, но и с помощью того, что ещё толком не сложилось. Надо ли говорить, что все эти антиномии, в которые неизбежно упирается теоретическая мысль, уже второе столетие приводят психологов в отчаяние и толкают их либо к полному отказу от попыток строить психологическую теорию и к уходу в чистый эмпиризм, либо, опять-таки, к отказу от рационального теоретического познания и к уходу в пустую спекуляцию» (А. В. Сурмава, 2003).

Здесь бы мы сказали, что вот этот классический объект познания – человек – не только находится в непрерывном развитии, но еще и каждый момент времени он не равен самому себе. И далее, если обращать внимание именно на эти темпоральные обстоятельства – каждый момент времени он не равен и тому, что вокруг (то есть объектному статусу реальности), и тому, что в классическом или обыденном мировоззрении вообще не контурируется как реальность – непроявленному статусу объемной реальности. И такая сложнейшая темпоральная динамика становления и развития субъекта может радовать разве что Гераклита, но, по-видимому, не современных исследователей сферы психического. Однако именно такая темпоральная динамика является сутью концепции объемной реальности и искомым ключом к формированию новой науки о психике.

И далее нам остается рассмотреть перечень основных проблемных вопросов психологической науки, наиболее актуальных на рубежах XIX – XX веков. Эти вопросы, сформулированные авторитетным историографом психологии Д. Н. Робинсоном при исследовании множества самых значительных источников охватываемого периода времени, следующие.

Допустимы ли в рамках психологии как общей науки о психике метафизические утверждения, или же ей следует ограничиваться только опытным наблюдением?

Должна ли психология включать в свой состав нормативные науки – логику, этику, эстетику, теорию познания – или же ей надлежит быть по существу ненормативной дисциплиной?

Как с позиции науки следует рассматривать соотношение между физическим и психическим?

Что для нас является непосредственно наблюдаемыми данными: состояния или процессы сознания?

Целостно ли сознание, или же его можно представить в виде структуры, составленной из отдельных элементов, подобных атомам?

Оправдывают ли психологические данные рассмотрение бессознательного как уровня, принципиально недоступного для обычного сознания индивидуума? (Д. Н. Робинсон, 2005).

И здесь наряду с перечнем хорошо знакомых проблемных вопросов обращает на себя внимание тот факт, что не все основатели современной психологической науки стремились наглухо закрыть дверь и запереть сферу психического исключительно в жестких форматах естественно-научного исследовательского архетипа. На этом чаще всего настаивали ортодоксальные последователи Пауля Генриха фон Го?льбаха – автора так называемой библии материализма – которые, возможно, даже и не всегда хорошо понимали, что такое вообще метафизика и в чем смысл предлагаемых метафизикой эпистемологических подходов. Но особенно важно в этих проблемных вопросах то, что: 1) понятие психики, легализованное в корпусе науки, увязывается здесь с феноменом сознания; 2) феномен сознания рассматривается в том числе и как дискретный процесс формирования неких первоэлементов, и этот процесс в принципе и по существу доступен наблюдению и исследованию; 3) все, что остается за рамками форматируемого таким образом феномена сознания – это сфера бессознательного. То есть именно та часть категории психического, которая в силу особой сложности для непосредственного наблюдения и измерения интерпретируется пока что слишком произвольно для того, чтобы соответствовать кодифицированным критериям научного знания. И здесь повестка эпистемологического анализа сразу же расширяется за счет легализации исследуемой пары понятий «психика» (или часть психического, форматируемая стандартными параметрами ФИАС) и «душа» (статус психического, не форматируемого стандартными параметрами ФИАС).

Однако и это еще не все. Последний вопрос в списке Робинсона можно понимать и так, что это и есть главный вызов, который предъявляется на сегодняшний день наукам о психике. По сути это вопрос о том, как вообще возможно репрезентировать нечто принципиально непроявляемое в стандартных форматах сознания-времени, нечто трансцендентное – в понятных нам мыслительных моделях (притом что все такие модели как раз и выстраиваются с использованием представлений, получаемых при пластической активности феномена сознания-времени). И с тем непременным условием, чтобы такая модель была настолько, насколько это вообще возможно, далека от упрощенной аналоговой кальки «объективной» реальности. Это вопрос, на который так и не нашли достойного ответа гениальные мыслители Гераклит, Аристотель, Лейбниц и Кант. И мы, конечно, помним, чем это обернулось для цивилизационного процесса в целом. В конце концов это и основной вопрос, который с самого начала задает метафизика: Как обстоит дело с Ничто? Почему вообще есть Сущее, а не наоборот Ничто? (М. Хайдеггер, цит. по изд. 2007). Как соотносятся дух и материя? И каким образом такая вещь, как дух, вообще может существовать? (У. Джеймс, цит. по изд. 2011). Что есть Непостижимое? Как соотносится Непостижимое с категориями души и духа? (Л. С. Франк, цит. по изд. 1990). В каких отношениях находятся Сущее и Ничто? (наше позднейшее добавление). Как найти такой язык, который должен показать истинную суть категорий проявленного и непроявленного? (цит. из беседы Джидду Кришнамурти с Дэвидом Бомом «О самом важном», 1996). И во всех этих будто бы метафизических вопросах так или иначе присутствует допущение о том, что не проявляемый в стандартных форматах сознания-времени статус реальности (Ничто, Непостижимое, Трансцендентное) равнозначен или, правильнее сказать, имманентен неструктурированной стандартным временем «части» психического. Таким образом, основатели современной психологической науки, согласно Робинсону, были все же правы, допуская возможность метафизической постановки вопроса – разумеется, при наличии исходно правильного понимания, что есть метафизика – в отношении подлинной сути категории психического. Между тем «правильная» метафизика – это не только умение задавать сущностные вопросы, но и возможность давать исчерпывающие ответы на эти вопросы, принципиально переводимые на язык кодифицированной системы научных знаний. А именно такого философского обоснования в секторе наук о психике до настоящего времени разработано не было.

С учетом всего сказанного, структура системного кризиса в секторе наук о психике, выведенная по результатам углубленного эпистемологического анализа, может быть представлена в виде следующих тезисов:

• доминирование явно ущербной системы фундаментальных допущений, принятых для корпуса науки в целом, и являющейся обязательной эпистемологической базой для кодифицированной системы научных знаний (согласно принятым здесь фундаментальным допущениям научную ценность имеет лишь «объективно подтверждаемый», универсальный опыт);