Гроза Византии

– Я вижу, ты очень скромен, – заговорила она, – неужели все мужи твоей родины похожи на тебя?

– Не знаю, что и сказать тебе, великолепная? – ответил, походя, Василий. – Действительно, у нас в Македонии говорят, что скромность – лучшее украшение мужей.

Зоя улыбнулась.

– Что хорошо в Македонии, то никуда не годится Константинополе, – сказала она. – Но, вот, что, хотя Марциан и сказал мне, что оба вы идете сообщить вашим друзьям радостную весть о начале ристалищ, я вижу – вы все-таки не особенно спешите. Если это так, пойдемте со мной, я отправляюсь к Склирене и тебе, Василий, советую, заслужить ее расположение… Идем!

– К Венере подобной Склирене! – вскричал Марциан. – О, если бы там меня ждала сама смерть, я готов был бы и с нею встретиться в покоях Склирены.

– Прекрасно! Ты согласен, а ты, Василий?

– Я тоже готов последовать за тобой, несравненная…

– Тогда идем, Склирена заждалась меня…

– Она утешилась? – спросил Марциан, – радостью или горем блещут ее чудные очи?

– Разве может утешиться женщина в положении Склирены? В этом вопросе я не узнаю тебя, Марциан!

– Прости, несравненная!.. Но женское горе – что весенняя гроза. Прогремит гром, соберутся тучи, сверкнет молния, а затем снова все ясно и светло, снова светит радостное солнце… Но что там за шум?

Действительно, из одного из переулков доносились бряцание оружия, громкие голоса, хохот и отчаянные крики о помощи.

Крики эти были так громки, что Зоя испугалась.

Однако, опасности не было.

Из-за поворота дома показалась толпа вооруженных солдат. Среди них виден был связанный крепко-накрепко веревками какой-то человек, для которого императорские гвардейцы не жалели пинков и самых отборных ругательств.

Несколько в стороне от солдат, сбоку, шел человек в богатой одежде таких же цветов, какая была и на Марциане. Около него двое солдат скорее тащили, чем вели молоденькую девушку.

Ого, – воскликнул Марциан, увидев эту группу, – мы принесем несравненной Склирене приятную весть! Ведь это – ее варяг! Молодец Никифор!

Действительно, императорские гвардейцы вели Изока. Девушка же была Ирина, внучка старого Луки.

XVIII. Мимолетное счастье

Предчувствие недоброго недаром овладело старым Лукой, когда он, повинуясь желанию внучки, с одной стороны, а с другой – влечению своего сердца, решил оказать помощь несчастному беглецу.

Да и как он мог отказать в этом Изоку? Ведь, он был ему родной по духу, по крови, по родине… Ведь, он был славянин.

Стар был уже Лука, всякая надежда когда-нибудь увидеть родину давно уже покинула его. Он состарился здесь, переменил даже веру отцов, но ничего не могло заставить его забыть родной Днепр, с его беспредельными береговыми равнинами. Постоянно не выходил он из головы старика, который грезил, мечтал о нем… И, вот, теперь перед ним явился сын родной ему страны и просит о помощи…

Лука не решился ответить отказом.

Он прекрасно понимал, что в случае, если погоня найдет здесь Изока, ему, жалкому рабу, придется плохо, но не за себя он боялся, а только за Ирину.

В жилах девушки текла чистая славянская кровь. Старик знал, что его внучка смела, отважна, сумеет постоять за себя, не дать себя в обиду, но он не рассчитал только одного того, чему его, казалось бы, должен был научить опыт всей его жизни: Ирина была сильна и смела, но она была одна, а не одной же ей было бороться и одолеть целую Византию…

Раз решившись приютить и укрыть у себя Изока, Лука разом откинул все свои сомнения и думы. Его решение было твердо, и оставалось только привести его в исполнение, то есть, другими словами, во чтобы то ни стало, укрыть беглеца.

Но, прежде чем сделать это, ему нужно было дать отдохнуть, подкрепить свои силы, а потом уже и спрятать его.

Скромный ужин, поданный Ириной, был моментально уничтожен голодным Изоком. Не осталось даже крошек, которыми внучка Луки кормила обыкновенно своих любимцев птиц. Рыба была обглодана до костей. Первое чувство голода было утолено. Сытым себя Изок далеко еще не чувствовал, но силы все-таки были несколько подкреплены.

Теперь его стало клонить в сон, но он не хотел казаться невежей и не узнать, кто так радушно приютил его и разделил с ним более чем скромную трапезу.

– Скажи мне твое имя, старик? заговорил Изок, стараясь преодолеть дремоту.

– Лука.

– Лука? Она сказала – ты с Днепра.

– Да!

– Но там нет таких имен?

– Ты прав… Это имя я получил уже здесь.

– А как звали тебя раньше, у нас на Днепре?

– Я готов тебе сказать это. Там, у себя на родине, я носил имя Улеба…

– Улеба, Улеба!.. Знакомое имя! – проговорил задумчиво Изок, – у нас на Днепре до сих пор свято хранится память одного Улеба.

– Какого?

– Старейшины полянского… Он взят был в плен варягами, и с тех пор ничего не слышно об нем.

– Что же говорят об Улебе?

– Что это был один из лучших старейшин на Днепре, и боги покарали полян, отняв их у него… Но ты плачешь, старик, ты может быть, знал Улеба…

– Знал… О, Боже! Благодарю Тебя!.. Юноша! Ты после стольких горя, тоски, первый приносишь мне счастье! Ведь, тот самый Улеб, о котором только что сказал ты, что его память на родном Днепре не забыта, этот Улеб – я!

– Ты!

– Да, мальчик… Ты первый узнаешь это…

Изок вскочил. Сон разом отошел от него. Глаза его загорелись радостным огнем.

– О, боги! Боги! Великий Перун! Ты дал мне встретиться с ним!.. Ты, ты – Улеб?.. Скажи мне еще раз это!

– Да, я… Но что с тобой, я не узнаю тебя, ты весь переменился… как-будто весь горишь…

– Да, я горю… горю от счастья… Еще спрошу тебя. Эта девушка, которую ты зовешь своей внучкой, кто она?..

– Как кто?