Вайнахт и Рождество

– Это что же такое? Наши, что ли? – спрашивает бабушка.

– Не поймешь, – отвечает Иван Ильич. – Пойду посмотрю.

Он уходит. Я стою у окна. Кроме света фар и красных огоньков, ничего не видно. Кажется, по улице ползет что-то большое и темное. Иван Ильич возвращается и произносит одно слово:

– Немцы.

Немцы

Три дня меня на улицу не выпускали, и они прошли зря. На четвертый я проснулся и сразу подумал, что Валя с ребятами, наверное, уже листовки расклеили. Без меня! Мама возилась у печи, а бабушка, как всегда, стрекотала швейной машинкой и разговаривала то ли с ней, то ли с мамой:

– Теперь на тебя вся надежда. Ты уж не подводи. Двадцать семь, восемь, девять, тридцать. И что теперь? Жить, говорю, как будем? Под царем пожила, под большевиками пожила. Ладно, те хоть русские были, худая курица, да с нашей улицы. Мы ж вроде дружили с ними, Маш? С немцами, я говорю, дружили ведь перед войной? Чего опять не поделили? Тридцать один, тридцать два, ну-ну, ты не брыкайся, держи линию… Встал наш-то? Встать-то встал, проснуться забыл. Умывайся и за стол. Что еще за «не хочу»? Несолощий какой-то он у тебя, Марья. В чем только душа держится…

В дверь постучали. Стук был громкий и требовательный. Бабушка переглянулась с мамой, перекрестилась и отправила меня открывать дверь. Я спустился вниз и откинул крючок.

Они громко топали у меня за спиной, пока я поднимался по ступенькам. Когда они вошли, наша большая комната показалась мне маленькой. Их было четверо. Трое были немцами в шинелях, четвертый, в белом полушубке, русский. Он назвал нашу фамилию, и мама кивнула. Тогда он достал из-за пазухи какую-то бумагу и стал долго читать ее. Мне бы в школе за такое чтение поставили двойку, потому что он читал без выражения и глотал окончания. Я только понял, что у нас будет жить немецкий офицер. Пока этот, в белом полушубке, читал, один немец зашел на кухню и заглянул в мою комнату. Потом зачем-то снял с полочки статуэтку – фарфоровую девочку с корзиной, долго рассматривал ее, перевернул и хмыкнул. У него на боку был пистолет. У другого тоже. А у третьего, квадратного и в каске, – карабин.

– Здесь распишитесь, – сказал «белый полушубок».

Главный (было видно, что он главный) поставил статуэтку и, глядя на маму, что-то спросил. Я услышал только одно русское слово – «Владимир». Так звали… зовут моего папу.

«Полушубок» виновато заулыбался:

– Битте… Я… Битте. Нох айнмаль…

– Я сама отвечу, – сказала мама. И что-то проговорила на том же языке, что и главный.

– О-о! – удивился он. Потом показал статуэтку и еще что-то спросил.

Мама покачала головой: «нет». И снова что-то сказала по-немецки. (Мне только сейчас пришло в голову, что это немецкий – а какой еще-то?)

Главный достал из кармана блокнот и что-то записал. Потом кивнул «полушубку».

– Вот ваш квартирант, – сказал тот. – Жить будет там.

Он показал на мою комнату. Немец, самый высокий и худощавый, прошел в мою комнату и снял ранец.

«Полушубок» продолжал:

– Он придет вечером. Чтобы к семи все было готово. Комнату подготовить, постель, ужин, значит, все такое. – Потом посмотрел на главного, на маму и добавил: – Пожалуйста, – и протянул бумагу, – пойдете вот сюда, где сельхозтехникум был, встанете на довольствие, получите продукты.

И все вышли, топоча тяжелыми сапогами.

Я хотел спросить, как это можно «встать на удовольствие», но первой заговорила бабушка:

– Вот не было печали! Марья, а ты где так по-немецки намастачилась-то?

– У меня няня немка была. Она со мной по-немецки говорила. А потом в Петришуле училась, – ответила мама. – Немецкая школа такая в Ленинграде.

Бабушка удивилась:

– А ты никогда не говорила!

– Сначала никто не спрашивал, – пожала плечами мама, – а потом лучше было не говорить…

– Могла бы в школу пойти, учительницей, – укоризненно сказала бабушка, – а не сидеть в своей аптеке, микстуры размешивать.

– Я ходила, – ответила мама. – Да никто не взял.

Бабушка промолчала.

– Ладно. Мама, давайте комнату приготовим, а потом мне еще надо успеть продукты для квартиранта получить. Коля, а ты под ногами не мешайся, погуляй пока. Только без приключений, ладно?

Вот повезло!

– Я к Вале пойду!

– К Вале можно. Шарф надень!

Валя сидел на крыше и поправлял шифер. У них тут недавно бомба упала. Хорошо, что никого не убило. Только стекла выбило и проломило крышу в одном месте.

– Валя!

– Салют, Николай! Лезь ко мне. Гвоздь подержи. Ну, какие новости? Немцев видел?

Я сказал, что у нас будет жить немец. Про гранату и выгребную яму я промолчал, потому что стыдно.

Эх, бабушка! Если бы не она, я бы сейчас Вале гранату отдал! Да одной гранатой, если ее правильно бросить, как Иван Ильич учил, кучу немцев убить можно.

А сейчас я хотел узнать про листовки: развесили их ребята или нет.

– Всему свое время, – сказал Валя.

Ух! Значит, и я смогу пригодиться. Если Валя согласится.

– Еще нужно решить, что писать в листовках, – продолжал Валя. – И как их распространять. Это самое опасное. Ты думаешь, листовки – это так себе? Хорошая листовка посильней пушки будет. Нужно, чтобы люди знали, что победа будет за нами, – и верили!

– А немцы Москву не возьмут? – спросил я.

– Никогда не возьмут! Кишка у них тонка. Теперь слушай внимательно. Встречаться нам надо пореже. Мало ли. Связь у нас будет секретной.

Вот это да! Это настоящая военная тайна! Какой Валя молодец, что не считает меня маленьким! Я его обнять был готов! Но нельзя. Солдаты не обнимаются.

– Сейчас я тебе покажу одно место. Тайник. Каждый день ты будешь его проверять. Только чтобы никто не видел! Если он будет пустым, значит, еще не время. А когда будет время, ты найдешь записку. Там будет написано число, время и адрес. То есть когда и где мы встречаемся. Сможешь уйти из дома незаметно?

Я кивнул. На самом деле я даже не представлял, как можно уйти из дома незаметно. Ладно, придумаю что-нибудь.

– Хорошо. Пойдем покажу тебе тайник.