Вайнахт и Рождество

Я догадываюсь зачем. Нет, только не это! Но я молчу, иду за ней и хнычу. Хотя знаю, что не поможет.

Бабушка заходит не в уборную, а за нее. Там выгребная яма. Она откидывает крышку ящика над ямой… Ни за что! Я хочу вырвать у нее гранату, но бабушка держит крепко, и я выдергиваю какое-то кольцо. Я смотрю на это кольцо, а бабушка на зажатую в руке гранату.

И мы слышим:

– Петровна, не разжимай руку! Руку не разжимай!

Я никогда не слышал, чтобы Иван Ильич так кричал. Я даже не сразу узнал его голос.

– Чего это?.. – начинает бабушка.

Но Иван Ильич уже здесь.

– Тихо, Петровна, тихо…

Он обхватывает бабушкину руку с гранатой своей ладонью и, не глядя на меня, говорит негромко:

– Коля, уходи. Быстро.

Я не хочу уходить и только делаю несколько шагов назад.

– Так, Петровна, подходим. Руку вытягивай. Сейчас, как только скажу «Давай!» и уберу руку, бросаешь эту железку вниз и бегом назад. Как крикну «Ложись!» – падаешь на землю лицом вниз.

Бабушка открывает рот, но сказать ничего от страха не может и только кивает.

– Давай! – Граната булькается в выгребную яму. – Раз, два, три… Ложись!

Иван Ильич бросается на меня и валит на землю.

Раздается звук, будто лопается огромный пузырь.

Земля подо мной дрожит.

А потом что-то зашуршало и зашлепало сверху и пошел такой запах…

Больше всех досталось Ивану Ильичу. Ну, и нам с бабушкой немножко.

Можно сказать, что мне повезло. Бабушка принялась греть воду, чистить керосином и стирать одежду. Заставила нас с Иваном Ильичом вымыться целиком и так захлопоталась, что забыла меня отодрать как сидорову козу. Она давно обещала, но еще ни разу не делала. И на этот раз тоже. И я до сих пор не знаю, как дерут коз какого-то Сидора.

Хорошо, что мамы не было. Только я об этом подумал, как она пришла. Она большими глазами посмотрела на нас с Иваном Ильичом, на бабушку, на гору грязной одежды, принюхалась и села на стул. Она сразу поняла: что-то произошло. И спросила:

– Мама! Что случилось?

– Ничего не случилось, – ответила бабушка. – Пока у ребенка мать незнамо где пропадает, мы с ним в войну поиграли.

Мама была усталая или расстроенная. Она сказала:

– У меня были дела.

– Ах дела? Дела у нее! – ехидно сказала бабушка. – А ребенок твой – не дело, что ли? Сидишь? Вот и хорошо, что сидишь. Чем свои непонятные дела делать, послушай лучше, что он натворил…

И она все рассказала маме.

– Николай, – мама смотрела на меня грустно-грустно, не кричала, а говорила тихим голосом, – где ты взял эту гадость?

– Нашел. На улице.

– Я тоже шла по улице. На улице гранаты не растут. Еще раз: где ты взял гранату?

Не буду же я ей рассказывать про Валю, про то, как я ходил в Лаврентьевский. Это военная тайна и вообще.

– Я правда нашел! Она в кусты закатилась! Я не знал…

– Что не знал?

– Что это граната…

Мама посмотрела на бабушку. Бабушка поджала губы.

Мама тем же тихим усталым голосом произнесла:

– Никогда. Ты слышишь? Ни-ког-да…

– Что никогда?

И тут вмешался Иван Ильич. Он кашлянул и сказал:

– Хорошо все то, что хорошо кончается. Главное, чтобы урок усвоил. А вообще… Пацан есть пацан.

– Вот именно! – подхватила бабушка. – А все потому, что мужика в доме нет. А разве без мужика парня воспитаешь?..

Мама поднялась со стула.

– Ну зачем вы? Разве я виновата, что…

И отвернулась, чтобы никто не видел ее лица. А бабушка сразу заплакала. Потом они обнялись и стали плакать вместе. Это не помешало бабушке дать мне затрещину, но не больно, и я не обиделся.

Бабушка стала еще раз рассказывать всю историю с гранатой, но уже по-другому, и все смеялись, мама плакала и тоже смеялась. А после все пили чай с вареньем из бабушкиных запасов. Бабушка показывала кольцо от гранаты и повторяла:

– А все из-за этой фитюльки! У-у, бедоносец! – и грозила мне кулаком, но уже без злости.

Иван Ильич сказал:

– Это не фитюлька, а чека. Если ее выдернуть и бросить гранату, то через четыре секунды граната взорвется. Петровна! Запомни: ходить в уборную с гранатой вредно для здоровья.

– Вот и сходила! – подхватила бабушка. – По-большому! Больше некуда!

Окна давно стали черными. Электричества не было уже три дня, и бабушка зажгла керосиновую лампу. Она чадила, и у меня начала болеть голова. Мне захотелось спать, и я, наверное, чуть-чуть заснул, потому что увидел, что иду по улице и у меня оттопыривается карман. Все прохожие показывают на меня пальцами и кричат: «Гранату несет! Гранату несет!» А я хочу крикнуть, что у меня там не граната, а яблоко. Я бы им показал яблоко, но у меня карман зашит – это бабушка зашила, чтобы я не носил всякую дрянь. С яблоком зашила. Я хочу спрятаться в тень, но вдруг включается яркий свет, и я уже дома, а свет бегает по потолку и шумит. Нет, свет шуметь не может. Я сижу за столом, а все взрослые стоят у окна. За окном шум моторов, металлическое бряканье и голоса.