Когда зацветает пепел

Едва они достигли плотной заросли деревьев и небольшого бугра, как позади себя услышали громкие гортанные крики. За ними ударили несколько винтовочных выстрелов. Прорезала воздух громкая пулеметная очередь. Разбуженные шумом и грохотом стрельбы птицы, разрезая крыльями ледяной воздух, с шумом оторвались от веток и черной стаей поднялись к низким и плотным облакам, удаляясь прочь от опасного места.

– Бежим, бежим, – не унималась Александра Ильинична, продолжая подгонять всех, кто в данный момент был под ее контролем.

Небольшая группа женщин, подростков и детей остановилась лишь тогда, когда было пройдено уже несколько километров, а преодоленный ими участок поля между небольшими лесками не выдавал присутствия преследователей в лице гитлеровцев.

– Давай к нашей деревне. Все ж стены родные! – прохрипела родственница, несшая на руках укутанных в одеяла совсем маленьких мальчика и девочку.

– Так нету больше этих стен! – задыхаясь от быстрого бега, отвечала ей Александра Ильинична. – Некуда нам идти. Только на Чернь надо путь держать или на Скуратово. Там наши должны быть!

Сказав это, она подошла к женщине и приняла у нее одного из детей, взяв того к себе на руки.

– Какие там «наши»? Откуда ты это знаешь, Шур? Немцы кругом! – сквозь слезы ответила ей родственница.

– Сама посуди, – успокаивая в руках принятого и завернутого в теплое одеяло ребенка, начала отвечать Шукалова, – они сначала через нашу деревню сами шли и везли все, потому что дорога между Мценском и Чернью была Красной Армией занята.

Чтобы не терять время и не мерзнуть, она повернулась и демонстративно пошла вперед, автоматически увлекая за собой всех путников, только что чудом вырвавшихся из лап фашистских стервятников.

– Спустя время стали по окраине нашей деревни траншеи копать, – громко говорила она, стараясь не сбавлять темпа движения, – дома на землянки разбирали. Это значит, что-либо они Чернь не взяли, либо их оттуда наши войска выгнали.

Все беспрекословно следовали за ней, слушая и удивляясь дальновидности жены председателя колхоза, что до войны была негласно принята за лидера среди деревенских женщин, подчинив себе распорядок работы и взяв под контроль трудовую дисциплину колхозниц.

– А сейчас, если они деревни начали сжигать, то явно отступают, – продолжала вслух рассуждать Александра Ильинична и, одновременно доводить до остальных свои мысли, – значит – Красная Армия где-то рядом.

– Все равно, Шура, надо в нашу деревню идти, – проговорила ей Дуся. – Там в погребах что-нибудь возьмем. И дороги все знаем.

Александра Ильинична молча кивнула ей в знак согласия и, задыхаясь от быстрой ходьбы и тяжелой ноши, продолжала свой нелегкий путь, увлекая за собой остальных, не давая им замерзнуть и упасть духом в столь тяжелый момент жизни.

Уже в родной деревне попытки проникнуть в уцелевшие погреба не дали никакого результата, по причине то, что талая от пожаров вода залила все низины, овраги и подполы, замерзнув потом и сковав все льдом, тем самым погубив те запасы, что еще не были разворованы бесцеремонными и безжалостными немецкими солдатами. В беспомощности женщины бродили между черными останками своих сгоревших домов и сараев, пытаясь найти что-нибудь, что могло им помочь согреть и накормить голодных детей, которые уже не плакали, а стонали от пробиравшего насквозь их маленькие тельца мороза.

– Идти надо, нельзя стоять, сдохнем так! – трясущимся голосом проговорила Александра Ильинична и снова демонстративно повела за собой всех, кто был с ней.

Едва она тронулась, как уже обежавшие все вокруг дети и подростки приволокли откуда-то довольно большие деревянные санки и огромный плетеный короб, что сразу же был водружен поверх найденных саней, а внутрь его были посажены самые маленькие дети, что до сих пор были на руках у матери и старшей Шукалой. Ведомые ей женщины поочередно стали тащить за веревку груз с малышами, а бежавшие следом ребята постарше придерживали его, чтобы тот не опрокинулся.

Как на зло, усиливавшийся мороз заставлял всю процессию держать высокий темп движения, постоянно переходя с быстрого шага на легкий бег, пока кто-нибудь из самых младших или самых старших не начинал задыхаясь причитать и умоляюще просить сбавить скорость.

– Не могу больше, дочь! – простонала мать Александры Ильиничны.

– Дуся, тащи ее! – не поворачиваясь прокричала та, хватая за воротник пальто своего восьмилетнего сына, который уже терял силы и почти перестал самостоятельно переставлять по дороге ноги.

– Мама, не могу больше, дай отдохнуть! – захныкала смертельно уставшая Оля.

– Давай отдохнем, Шура. Часа два уже бежим. Ведь нет никого за нами, – не выдержав, остановилась обессиленная Дуся и начала смотреть на удаляющуюся и петляющую в поле дорогу, по которой они преодолели уже несколько километров пути.

Преследования не было. Скованные холодом окрестности выглядели безжизненно пустыми. Маленькая процессия вырвавшихся из лап смерти людей одиноко расположилась на безлюдном ледяном пути, где еще днем ранее двигались отступающие гитлеровские части.

– Нельзя стоять! – простонала шатающаяся от усталости Александра Ильинична. – Идти надо. Нам до темна до Черни добраться нужно. Там к кому-нибудь попросимся, отогреемся. А сейчас нельзя стоять. Детей поморозим. Пошли, пошли.

– Не дойдем, Шура! – уже начала кричать на сестру заметно сбавившая скорость хода, а потом и совсем остановившаяся Дуся. – Детишек пожалей! Ведь свалятся сейчас все. Загнала ты нас. Давай на Сальницу к Елизавете Никитичне повернем. Тут за большаком совсем немного будет до нее.

Она вплотную подошла к Александре Ильиничне и, обняв ее, почти повисла на ее плечах, пытаясь отдышаться. Тяжело подняв от усталости руку, она указала в ту сторону, где находилась спасительная, по ее мнению, деревня, в которой, до прихода в эти места гитлеровцев проживала ее крестная – родственница по линии матери.

Старшая сестра выслушала ее и, выпуская в морозный воздух клубы пара, посмотрела в ту сторону, куда указывала Дуся, оценивая спасительный для всех шанс добраться до тепла. – А если их тоже сожгли? – с уверенностью в голосе она озадачила девушку, стараясь в сжатые сроки оценить предложение и принять правильное решение. – Оттуда напрямки к Черни крюк делать придется.

Та умоляюще посмотрела на нее, давая понять, что ее слова могут стать поводом для единственного спасительного шанса. Александра Ильинична встретила глаза сестры, жалостливо смотревшие на нее из-под обвода обледеневших ресниц. Она резко отпрянула от нее. Взгляд Дуси, как и ее лицо ввели женщину в состояние испуга. В эту минуту она смогла внимательно разглядеть ее и оценить все те страдания, что приходится переживать маленьким и пожилым, послушно идущим за ней ради общего спасения. Именно взгляд младшей сестры, красивой молодой девушки, о многом сейчас сказал ей. Когда-то гладкое, без единого изъяна, как будто выточенное из камня или созданное для работы мастеровитым художникам лицо Дуси начинало показывать первые признаки обморожения. А ее кожа уже стала покрываться тончайшей ледяной коркой, под которой ее цвет начинал меняться, усиливая повод для беспокойства.

В эту минуту Александра Ильинична приняла решение. Медлить было нельзя. Здоровый молодой организм ее сестры начинал показывать то, что заставило мозг женщины молниеносно провести аналитическую работу и сделать ставку на риск. Она решилась повернуть доверившихся ее в трудную пору людей в направлении возможного спасения, немало переживая за то, что может и погубить и себя, и своих детей, и всех остальных, если на месте дома и деревни их родственницы будет пепелище. С другой стороны, впереди их ждал еще долгий путь, который явно могли преодолеть не все из тех, кто был рядом с ней.

Чтобы подавить в себе последние сомнения, она быстрыми шагами подошла к сыну, потом к дочери, потом еще к одному подростку. У всех были примерно те же признаки начинавшегося обморожения на лицах, все валились с ног от усталости.

– Шура! – снова умоляюще простонала позади нее сестра.

– Так и быть! Идем! – решительно и громко произнесла ей в ответ Александра Ильинична.

Она уже повернулась и успела сделать несколько шагов вперед, притягивая к себе падающего в бессилии Толика, как ее остановил дикий нечеловеческий вой родственницы, чьи дети находились в плетеном коробе. Звериный крик, вырвавшийся из легких женщины, прорезал морозный воздух. Она резко повернулась на него и увидела ту ужасную картину, которая в один миг ломала жизнь любого человека, на глазах которого погибали маленькие, совсем крошечные жизни.

Многодетная родственница наклонилась над плетеным, стоящим поверх санок коробом и, теребила руками свертки из одеял, в какие были завернуты двое ее малышей. Ее полные ужаса глаза были широко раскрыты, лицо горело, руки невероятно тряслись. Она держала ими то одного, то другого своего ребенка и медленно опускалась на колени, продолжая неистово и нечленораздельно вскрикивать не своим голосом, теребя перед собой то один, то другой сверток. Потом она резко вскочила на ноги и всеми своими действиями старалась привести к жизни того ребенка, которого в данный момент держала в руках. Она дышала на него паром изо рта, хватала маленькие детские ручки и терла в своей обмороженной ладони. Не веря происходящему перед ней, она схватила обоих детей на руки и, глядя на них издала как будто предсмертный крик, одновременно валясь на землю, не в силах стоять на ногах от потери рассудка.

Ее старшие дети кинулись к ней, подхватили ее и постарались принять активное участие к спасению собственных младших братика и сестренку. Один из сыновей закричал и залился слезами, придерживая обессилившую мать и глядя в лица малышей. Девочка-подросток, что постарше, бледнея лицом, вцепилась в мать и тоже начала валиться на землю, не веря в очевидное.

Александра Ильинична, увидев происходящее, кинулась к безутешной родственнице. Но, едва ей стали видны посиневшие от леденящего и пронзительного холода лица мертвых малышей, она остановилась. Тяжело и протяжно выпустив воздух из легких, уронила голову на грудь и закрыла глаза, как будто старалась забыться или даже моментально умереть в данный момент, лишь бы не осознавать очевидного и не присутствовать там, где материнское сердце чувствует гибельную боль и тяжесть происходящего. Она заплакала без слез, неконтролируемо тряся всем телом и рефлекторно погружаясь в собственное сознание. Но как будто какая-то неведомая сила не дала ей погрузиться в себя и заставила открыть глаза, одаривая женщину вторым дыханием и включая внутренние резервы ее организма.

Шукалова-старшая открыла глаза. Ей на встречу медленно, ища у матери защиты, двигалась ее дочь Ольга, закрывавшая руками мокрое от леденеющих слез лицо. Александра Ильинична обняла ее, потом бегло осмотрела всех, кто в данный момент был с нею. Рядом стояла плачущая Дуся, неподвижно и беспомощно смотревшая на страдания потерявшей в один миг двоих ребятишек родственницу, прижимая ладони к груди и подбородку. Возле безутешной женщины скопились все кто был в спасающейся от душегубов-фашистов процессии. Лишь некоторые дети, не зная как себя вести в данный момент, растерянно наблюдали за всем со стороны, трясясь от пронизывающего холода и втягивая головы в плечи, тем самым хоть как-то защищая себя от ледяной погибели.

– Хватай ее, Дуся! – хрипло, но громко вырвалось из груди Александры Ильиничны.

Она решительно шагнула вперед и, пробившись сквозь ревущих от горя женщин и подростков, взяла под руку безутешную родственницу.

– Помоги мне! Держи ее с другой стороны! – заорала она на сестру, которая, наконец, отреагировала и уже подхватывала беспомощное тело с противоположного бока.

С усилием женщины приподняли обмякшее тело.

– Вперед! Пошли! – словно не своим голосом заорала на всех Шукалова-старшая, командным кличем подрывая всех присутствующих. – Оля, хватай бабушку и Толика! Дети, вставайте и идите! Или тоже замерзните!

Последние ее слова магически подействовали на всех присутствующих, словно боевой клич, поднимая на ноги и заставляя двигаться даже самых ослабленных, потрясенных увиденной ужасной гибелью от холода двух малышей.

Маленькая толпа замерзающих и борющихся за жизнь людей, словно одна команда, продолжая рыдать и выть от боли, быстро сорвалась с места и направилась за идущими впереди Александрой Ильиничной и ее сестрой. Уже мертвых детей приняли на руки остальные женщины, а убитую горем мать держали под руки и тащили вперед, проговаривая как заклинание слова о том, что ей надо жить ради спасения остальных ее детей, которые сейчас тоже находились на грани жизни и смерти.

Спустя полчаса, не помня себя от усталости, пронизывающего насквозь холода и накопившихся эмоций, вся процессия с шумом ввалилась в дома нескольких семей в расположенной неподалеку, в стороне от первоначального пути, деревне. Сердобольные селяне, почти все из которых были родственниками кому-либо из спасшихся, приняли погибающих людей.

Слезы и горький безутешный плач наполнил крестьянские избы. Женщины и дети стали прижиматься к теплым печкам, отогреваясь спасительным жаром. И только одна Александра Ильинична, из последних усилий подняла глаза к висевшим в углу образам и благодарно Богу перекрестилась, осознавая ценность спасения людей в том месте, которое не было подвергнуто, вопреки всем опасениям, сожжению, как ее родная деревня.

Потом она упала там же, в углу, произнося про себя молитву и только шевеля губами, вспоминая в душе мужа-коммуниста, закрывавшего глаза на исконное верование своей жены, тещи, матери, негласно соблюдавших традиционные православные заповеди и посты.

Никто из пришедших не помнил подробностей того, как оказался в спасительном тепле нескольких деревенских домов, на счастье оказавшихся целыми и не подвергнутыми уничтожению коварным и жестоким врагом. В плотно забитых выжившими людьми крестьянских избах, где были также и те, кто по какому-то невероятному стечению обстоятельств успел уцелеть и спастись ранее из сжигаемых немцами населенных пунктов, негде было повернуться от лежащих прямо на полу людей. Спящие дети кричали во сне, плакали и стонали, снова переживая жестокое отношение к себе, видя полыхающие жарким пламенем родительские дома, пленение и гонение, холодную ночь в колхозном погребе и целый день, проведенный в бегстве на лютом морозе, убившем, в итоге, двух малышей. Пробудившись на следующие утро, местные жители стали слушателями множества пересказов случившегося, сопровождавшихся слезами и воем, вспоминавших все пережитое людей.

Дом Елизаветы Никитичны не являлся, по крестьянским меркам, богатым. Полы, как и в большинстве деревенских жилых строений, были земляными. А места едва хватало тем, кто проживал в нем постоянно. По этой причине незваных гостей, что искали спасения от гибели, пришлось разместить прямо на голом грунте, предварительно застелив его плотным слоем соломы. И лишь только одному Толику, как самому младшему в семье, было найдено узенькое пространство на полатях среди ребятишек – детей Елизаветы Никитичны.

На прокорм всем присутствующим был сварен огромный чугунок картошки, что прямо «в мундирах» была подан на стол. Сам же семейный обеденный стол был переправлен в сарай, за неимением места для его расположения в доме. А все старые и новоявленные жители принялись за трапезу, разместившись прямо на застеленном соломой земляном полу. Ели без соли, потому как последняя была полностью изъята мародерствующими гитлеровцами, чувствовавшими свое превосходство и потому безжалостно грабивших дома местных жителей.