Камбала. Роман в двух книгах. Книга вторая

– Спасибо! Я не устал совсем.

– Садись ближе ко мне, я не кусаюсь, и болячка почти прошла. Или боишься заразиться?

– Я?! Да, ты, что? Я с 10 лет ангиной болею. Знаю, что это такое.

Я присел на диван рядом с Наташей. Она обвила меня руками, скрепила их за спиной «в замок» и отклонившись немного назад, чтобы можно видеть лучше друг друга, сидела молча и смотрела мне в глаза.

– Что я другой? Не такой, как знала раньше, изменился.

– Ты знаешь, наверное, точно, изменился. Только не пойму пока в чём. Ты меня не любишь больше?

– Откуда ты это взяла? В глазах прочитала?

– И в глазах и сердцем почуяла. Девичье сердце не обманешь.

– Да будет тебе допросы устраивать. Как ты себя чувствуешь?

– Уже хорошо. Сегодня в магазин даже ходила, помогла маме скупиться.

– Молодёжь, обедать!

– Саша, тебе что наливать? – спросил отец Наталки.

– То, что и всем, – глянув на богатый закусками и выпивкой стол, добавил, – думаю, что в такой день водочка будет предпочтительнее.

– В самую «десяточку», лучше её не придумали. Мы же не аристократы какие, чтобы коньяком, да хересом баловаться. Ты же, думаю не из такой семьи, раз тебя не отмазали от служба, да ещё и в самом низшем звании, простым матросом. А, что так, служишь плохо?

– Да, как сказать?

– Как есть, мы поймём.

– Да был я уже старшиной. Просто неудачно из отпуска приехал.

– Понятно! Значит, «залетел». Бывает. Я-то пограничником в Карелии служил всю службу рядовым, а увольнялся, младшего сержанта присвоили. А также, три года тогда служили, тогда же в девятнадцать лет служить брали. А тебе сейчас сколько лет?

– Да, уже не салага, 22 года.

– Ну, давайте поднимем за наступающее Рождество! Пусть Новый год будет счастливым для всех! Наташа, а тебе разве можно? Ты же лекарство пьёшь? – предложил Виталий Иванович.

– Водка в небольших количествах, выпитая в хорошей компании ещё никому, не вредила. Наоборот, на ноги быстрее встану, – улыбаясь парировала предостережение отца Наташа.

– Будем все здоровы! – добавил я, когда рюмки уже начали подносить ко рту, с намерением опрокинуть.

После третьей, разговор пошёл веселее. Виталий Иванович не курил, и я отпросился подымить.

– Кури тут. Пусть моль не расслабляется.

– Да, нет. Я выйду.

Наташка засуетилась тоже со мной.

– Ты чего, не сбегу, – глянув в её просящие глаза, добавил, – ладно, одевайся только. На лестничной площадке покурим.

Как можно покурить спокойно, когда к твоей груди прижалась девушка и её макушка находится ровно напротив торчащей изо рта сигареты. Приходится, в лучшем случае, поворачивать голову в сторону, делать глубокую затяжку, выпускать туда же в сторону клуб дыма, а потом только снова принять изначальную позицию, чтобы тебя не упрекнули в том, что ты отворачиваешься из-за «неприязни». Господи, прости и помилуй даже за такие мысли.

– Наташа, пошли, не переохлаждайся, ещё не выздоровела.

– Ты меня быстро вылечишь. Я смотрю на меня и мне становится всё легче и легче.

– Ага, я так и поверю.

– А ты поверь.

– Время покажет.

Мы зашли в квартиру и для приличия зашли на кухню.

– Садитесь, ещё по чуть-чуть.

– Нет, спасибо! Хватит. Если вы не против, мы вас оставим…, – попросил я о «пощаде».

– А мы, что Рождество без елочки будем встречать, а, Наташа?

– Папа, ну я же болела, потому и…

– А сейчас как?

– А сейчас здорова. Саша хороший лекарь, заговором лечит или ещё чем, но помогает.

– Вот и хорошо. Может вы сходите в лес, принесете ёлочку или сосёнку. Наташа, опуститесь в подвал, ты знаешь где инструмент лежит. Возьмите топорик, а лучше ножовку, вы же не 100-летнюю ель валить будете.

– Хорошо, папа, сейчас оденемся и сходим.

– Только не задерживайтесь. Одна нога…, сами знаете, – предупредил строго, но с улыбкой отец.

Сколько жил, думал, что только в сказках можно идти в лес и срубать себе на праздник ёлку. А в нашей степной местности, если садят сосенки по холмам, то за них, не дай Бог, если срубишь, штраф, а-то и срок могут припаять. А здесь лес рядом, как в огород за петрушкой идёшь.

За этим домом располагалась такая же многоэтажка, а уже за ней, метрах в 100—150 возвышался лес, с преимущественно хвойными деревьями. Наш лиственный лес не сравнить с хвойным, да ещё зимой, когда лапы елей прогнулись под массой снега на них и в образовавшихся у комля ствола пустотах, как в шалаше тебя могли ожидать разные неожиданности, птички и зверюшки. Снег серебрился, и лишь редкий зверёк осмеливался наследить на нём и при этом постараться так запутать их, что у преследователя, если будет идти по следу голова просто закружится и он забудет, что хотел.

– Глянь, какая красавица!

– Сейчас поровнее найдем, – отговаривала Наташа, пошли дальше.

– А мы не заплутаем? Снег, как пойдёт и следы наши все занесёт – я навечно останусь в этом лесу Лешим.

– А я, Кикиморой, – поддержала меня в шутке Наташа.

Мы громко засмеялись, что мне показалось, что по лесу даже эхо пошло. Я прижал её к себе и стал жадно-жадно целовать, как будто мы целый год не виделись. Наташа обмякла, я потерял равновесие, и мы упали в глубокий снег. Снежинки бисером, поднявшись со снежного покрова, как песок от сильного ветра, осели на наших лицах, остудив немного пыл и, быстро тая, окропили наши разрумяненные лица капельками изумрудно чистой, дистиллированной воды. Наташа пыталась рукавичкой стереть капельки со своего лица, но я взял её руку своей и сказал: