Утесов. С песней по жизни

– Годится.

Яков Петрович тут же садится за пишущую машинку и начинает печатать с пулеметной скоростью. Время от времени он хохочет. Заказчик спрашивает:

– Ты чего смеешься, Яша?

– Уж очень смешно получается…

В считанные минуты Я. П. Ядов сочинил слова знаменитой песенки нэповского периода "Бублики". Приехав в 1926 году в Одессу, куплетист Г. Красавин сразу обратил внимание на то, что на каждом углу торговки кричат: "Бублики! Купите бублики!.." Он пришёл к Ядову и сказал:

– Яша, вся Одесса кричит про бублики. Давай я буду про них петь.

– Хорошо, – согласился тот. – Ты приготовь чай, а я пойду печь бублики.

К тому моменту когда вскипела вода, были готовы и слова песни…

Однажды Утёсов посетовал ему:

– Яша, я сегодня пошёл в баню, а она закрыта. Говорят, нет воды.

Ядов тут же выдал экспромт:

От среды и до субботы
В нашей бане нет работы.
От суббботы до среды

В нашей бане нет воды.

* * *

После революции концертные аудитории заполнила совершенно новая публика, надо было приобщать массы к культуре. Неискушенным зрителям буквально навязывались представления, которые им было необходимо посещать. Как-то устроитель очередного концерта в антракте спросил группу зрителей:

– Ну как – нравится?

– Да ничего. Терпим, – последовал ответ.

* * *

При большом количестве карманных театров миниатюр требовалось немалое количество произведений для исполнения. Чтобы иметь собственный оригинальный репертуар, артисты налаживали связи с авторами. Ведь случались же в концертах накладки, когда в результате несогласованности разные артисты исполняли исполняли одно и то же.

Для набравшего популярность Утёсова эстрадные авторы писали охотнее, чем для кого-либо. Нужды в материалах он не ощущал, только успевай разучивать. В архиве артиста сохранилось много эстрадных рассказов, исполняемых им. По духу они мало отличаются от аналогичных интермедий. Тут тоже требуется усиленная жестикуляция, тут тоже отвечают вопросом на вопрос. Взять хотя бы рассказ Мирона Ямпольского (автора прославившегося песенкой "Ужасно шумно в доме Шнеерсона") "Папиросы". Его он написал специально для Утёсова 1 августа 1918 года. Хочется привести "Папиросы" здесь с небольшими сокращениями. Они понадобились не только для уменьшения объёма. Отчасти в данном случае это мера вынужденная. Почерк Ямпольского далёк от каллиграфического, поэтому некоторые слова трудно разобрать.

"Моисей Циммерман подзывает к себе своего десятилетнего сына:

– Иди-ка сюда, но сей минут, чтоб я тебя видел около себя… Как ты ходишь? Как ты ходишь, как беременная муха?.. Сколько раз я тебе говорил, что когда только я пискну, так ты должен поломать себе руки и ноги и тому подобные предметы первой необходимости и выскочить, как пробка от шампанского. Слышишь, что я до тебе говорю?

– Я слышу, папа, но что ты от меня хотишь? Я уже иду!

– Ты идёшь? Радость на твою бабушку Симу! Он уже, слава Богу, идёт… Неврика! А что ты хотишь? Чтоб ты уже идти тоже не мог… Я тебе покажу, подожди… Чтоб я так завтра продал квитанцию на один вагон губной помады, это уже хорошая клятва, что я с тобой покончу самоубийством… И потом, чтоб ты знал, я уже с тобой больше разговаривать не буду.

– Папа, за что? Я не знаю ничего даже. Ей Богу – это Маня вовсе.

– Что ты всё сваливаешься на Маню? Маня вовсе виновата… Ты даже недостоин сказать такое священное слово – Маня… То, что у Мани в грязных ногтях, то у тебя никогда не будет ни в голове, ни на голове. Уйди лучше… Я на тебя не могу смотреть, как на солнце, я на тебя не могу смотреть, такой ты стал непереносимый… Стой! Что ты удираешь? Ему некогда! Бежит! Теперь он бежит, как самовар, а когда я его зову, так он стоит парализованный… Ша, ты молчи… Ты лучше не говори, а стой, как глухонемой, слушай, что я тебе скажу и отвечай на мои слова. Я тебя спрошу только один вопрос: где ты куришь, почему ты куришь, отчего ты куришь и зачем ты куришь…

– Папа! Чтоб я умер через четверть секунды, чтоб я не видел папа и маму в своих глазах, что я даже не знаю ничего вовсе и если я курил (плачет), чтоб с меня стала сейчас папироса и чтоб я сгорел, как бомба (плачет).

– Чтоб ты мне не строил твои аферистские мошенства… Я же вижу, что это ложная неправда с головы до конца, потому что честный мальчик, который на самом деле ничего в глаза не видал, так он плачет с глазами, а ты плачешь с носом, ты плачешь, мерзавец… Вытри нос, вытери нос, а то тут будет скоро так мокро, что мне надо будет одеть калоши, у меня подмётки порватые. Он думает, что если он, как мамочка, мне сделает истерики, так я начну бежать за акушеркой… Как я тебе могу поверить, что ты не куришь, когда на твоём столе стоит папироса и ты мне со слезами пускаешь дым в глаза… Ты знаешь, что может стать с таким мальчиком, как ты, который курит?

– Чтоб я получил холеру с чумой…

– Ты мне не заговаривай зубы с холерой и чумой… Ты скажи мне одно слово, знаешь или не знаешь?

– Нет!

– Нет? Так я тебе объясню!.. Стой ровно! Не вытирайся с брюками! Одни штаны теперь стоят триста настоящих рублей, так он с брюками вытирается… Вот же лежит вечерняя газета, так ты больной с неё вытереться? Слушай! Мальчик, который курит, так у него, во-первых, стаёт борода даже на лице, во-вторых, он умирает на всю жизнь холостяк, в-третьих, на том свете, когда разворачивают его кишки и видят, что они такие чёрные, так из них в аду делают трубу, чтоб ставить самовар… Теперь я тебя спрашиваю: что ты себе и мне и всем остальным себе думаешь?

– Папа (плачет), чтоб мне рот обсох, как бельё на чердаке (плачет)…

– Вот то, что ты плачешь – это первое доказательство, что у тебя в сердце не то, что в рте… Отчего я не плачу, отчего мама не плачет, отчего весь свет не плачет, потому что все чистые, как никто… А ты паршивец теперь и мерзавец останешься на всю жизнь.

В это время входит мадам Циммерман.

– Что ужас такой, Моисей? Ты не имеешь мать под рукой, так ты уже до мальчика лезешь.

– О, ты уже выросла! А вечером, когда я тебя зову, так ты себе на кухне стоишь, как плита. Ты хромая присмотреть, чтоб он не курил, как курица – этот бездельник.

– Из чего ты берёшь, что он курит? Ты видал?

– Я должен видеть? Когда я ушёл, так я оставил папиросы, 10 штук, я их пересчитал туда и назад три раза. Прихожу теперь – лежит 12.

– Так что же ты, сумасшедший, хотишь? У тебя же больше.

– В этом же несчастье! Откуда больше? Что это? Чудеса, чтоб я мог поверить, что какая-нибудь папироса родила ещё две… Что ты на меня смотришь, как будто я психиатор?

– А как же я на тебя буду смотреть?.. Покажи, где папиросы. Я тоже хочу видеть.

– На, смотри! Ты думаешь, что твои глаза иначе приготовлены… На! Раз, два, три…

– Ша, но покажи-ка коробочку… Это вовсе не твоя коробочка… Твою я положила в письменный стол, а это учитель занимался с Давидкой и наверное оставил на тебе свои папиросы.

– Таки правда! Ну, так что ты думаешь? Он всё равно негодяй… Так он теперь не курит, так он через 10 лет будет курить… Ты его не знаешь, он паршивец… Когда я кричу, что его надо бить, как собаку, так можешь мне поверить… Я даром кричать не буду".

* * *

Когда в 1918-ом в Одессе хозяйничали белые, певец Юрий Морфесси осенью открыл так называемый Дом артистов. Там был и ресторан, и карточный клуб, и кабаре, для выступления в котором привлекался и молодой Утёсов. Он выступал там наряду с такими известными исполнителями как Иза Кремер, Надежда Плевицкая, Александр Вертинский. Участвовал в программах Дома артиста и сам Ю. Морфесси, у которого в те времена была сказочная слава.

Многие считают Юрия Спиридоновича Морфесси (1882–1957) коренным одесситом, но это не совсем так. Он родился в Греции, в Афинах, а через год родители переехали в Одессу.

Пение его привлекало с детства, и он довольно рано решил всерьез заняться певческим образованием. Усердно посещал оперу, концерты, пел в любительских спектаклях, выступал на благотворительных вечерах. Позже стал учеником Одесской консерватории по классу вокала.