Любовница Иуды

– Быстро ты наших словечек нахватался. Произошло наихудшее, даже вспоминать об этом – как Сократу пить цикуту. Дело вот в чем: Вебер давно сидел на крючке у секретной службы безопастности Тотэмоса. Я тоже был на заметке. Но ко мне относились благосклонно: я их устраивал. Однажды меня вызвал к себе Ферапонтов – он тогда руководил этой службой, и прямо в лоб заявил: у нас, мол, имеются все права запретить деятельность организации. Но у вас, сказал он, есть выход – добиться переизбрания Вебера и самому стать надзирателем. Дайте нам, говорит, имена наиболее рьяных его сторонников и защитников, и мы с ними интеллигентно потолкуем, а вы поговорите со своими людьми. Я знал, что со службой безопастности не шутят. И сделал всё, как велел Ферапонтов: ради спасения общины! Был уверен, что смогу оживить её деятельность, очистить от рутины и привлечь молодых островитян. Вебер же своей непримиримостью мог все погубить. В общем, я деликатно побеседовал со старейшинами и теми старшими из мужчин, кто поддерживал мою линию на обновление. Они согласились. Ферапонтов со своей стороны поработал с приверженцами Вебера: припугнул их в свойственной ему манере сытого льва. В конце концов, на областном собрании выбрали меня, причем с солидным перевесом в голосах.

– Ну и в чём здесь трагедия? Неужели Вебера это убило?

– Именно так! Я и не думал, что он настолько честолюбив. Публично назвал меня раскольником и как говорится, хлопнул дверью: создал свою инициативную группу, можно сказать нелегальную. При всем своем уме Вебер был наивным человеком. Вскоре меня снова вызвал к себе Ферапонтов и предупредил: что группа Вебера становится опасной, но применять к ней силу власти не хотят, чтобы не сделать их страдальцами в глазах Запада. Поэтому я должен честно написать всё, что думаю о своем бывшем надзирателе, вспомнить его безыдейные высказывания о Великом Учителе, а также в адрес руководителей центральной и местной властей. Короче, отречься от него. Я воспротивился. Тогда Ферапонтов намекнул, что моя связь с Марией Залетновой может из тайной сделаться явной: заинтересованные люди донесут до нужных ушей – и жены и общины. Я возразил: мол, у него нет, и не может быть никаких доказательств, это чистой воды шантаж, – и Залетнова, утверждал я, просто подруга школьных лет, которую мне хотелось вовлечь в организацию, но у меня ничего не получилось, и мы расстались навсегда. Он засмеялся и вытащил из стола несколько фотографий, где я нежно обнимаю Марию. Потом включил магнитофонную запись одной из наших встреч. Впервые мне тогда захотелось убить человека. Мелькнуло даже подозрение, что Мария работает на него. Я понял, что из этой ловушки не выкарабкаться. Смириться с возможным уходом жены и потерей влияния в общине я бы ещё смог. Но дети… Я ведь по ним до сих пор тоскую… Ну, а что дальше, ты, наверное, знаешь. Группу Вебера, как известно, прикрыли. Что-то у него в нервах заклинило, и его упрятали в психушку. Из лечебницы он вышел как раз в тот день, когда меня убили. Вебер связал мою гибель с политикой, простил мне все грехи, облил себя бензином и устроил самосожжение возле памятника Великому Островитянину. Умер в больнице от ожогов.

– Глупо. С ним все понятно. А скажи мне: Мария любила тебя всерьёз или просто так… роман? Что тебе сердце подсказывало?

– Тогда мне казалось, что и вправду любит. Сейчас – сомневаюсь. К тому же, она хоть и присутствовала на двух наших собраниях, но не прониклась. Призналась, что будто какая-то сила выталкивает её со сходок в Зале Царства. Дескать, даже дурно ей делается… Но я её любил ещё с пятого класса.

– А почему ты не женился на ней?

– Скажу откровенно: своей женой я её не мог представить. Знал ведь, какая молва за ней тянется. А тут ещё мой брат…

– Он-то здесь при чём?

– При том… Мне кажется, что братец невзлюбил меня еще в утробе матери. Мы ведь с ним близнецы, однояйцовые. Я появился на свет первым. Врачи говорили, что братик мой уже в зародыше проявлял плохой характер: поспешил вытолкнуть меня наружу. Выходил я в этот мир с трудом. Но Яшка – еще труднее. На семь минут задержался! Шёл он при родах ногами вперед. И от этого потом слегка прихрамывал. А тогда его еле спасли, и мама чуть не умерла. Делали кесарево сечение. Может, поэтому меня она любила больше. Яшка втайне страдал и ревновал… Думаю, со всем этим и связана его дурацкая идея личного пространства, которое якобы надо обязательно застолбить, чтобы стать счастливым. Ему всё время казалось, что я претендую на какую-то его долю. И он всё делал наперекор, лишь бы на меня не походить. Если я, например, с удовольствием уплетал манную кашу, он отпихивал тарелку. Одно время я не верил в Бога и любил Великого Островитянина. Яшка же наоборот: усиленно и часто вслух читал Библию, демонстративно ходил в церковь, дома молился перед едой – словно дразнил меня. Очень был дружен с дьяконом Родионом, который постоянно захаживал к нам, приносил гостинцы. Но меня от Шойгина просто воротило.

– Могу обрадовать: он твой родной отец. Перед смертью мне в этом сам признался.

– Я уже и сам знаю. Сегодня мы с ним встретились и немного пообщались. И, знаешь, он меня очаровал. А ведь в жизни был совсем другой! Или, может, казался таким: не духовным лицом, а лицедеем из народного театра.

– Твой братец, видно, многое от него взял?

– Не знаю, от кого он всякого набрался… Когда мы играли в войну или в казаков-разбойников, он неизменно бывал в стане моих врагов. И тут уж отводил душеньку, охотился на меня всерьез, как на лесную дичь, и если я вдруг опережал его, то выслеживал. Бросался с кулаками и готов был убить. Однажды мы втроём, вместе с мамой ехали в лифте, и лифт застрял между этажами. С Яшкой случилась истерика: побледнел как снег, затрясся, стал пинать всех, кто находился в тесной кабине. Хорошо, что вовремя пришли мастера. Мы и спать в одной комнате не могли. Но и с матерью он тоже боялся. Спал в кухне, на топчане. Мама обращалась к психиатру, но тот никаких особых отклонений не нашел.

– Какое отношение имеет всё это к Марии?

– Самое прямое. Дело в том, что Машу, он, как выяснилось, тоже любил. Себя же уверял, что и она входит в зону его личного пространства, в которое я, дескать, нагло вторгся. Когда понял, что душу её не завоюет, решил приступом взять тело. Но это уж потом случилось, после истории с монетой… А сперва Яшка даже из гордости сумел разлюбить Машу. Вот характер! Сам признался: усилием воли и нарочитым разгулом циничного воображения попросту разложил её образ на составные части – на почки, желудок, мочевой пузырь. И так крепко думал об этом, что во снах Маша приходила к нему на свидание в образе ходячего скелета, в платочке и газовом платьице. Скелет во сне щелкал челюстями, говорил голосом Марии и нахально лез целоваться…. С тех пор Яшка не мог смотреть на неё без смеха и тайного содрогания.

– А про какую монету ты упомянул? Я нашёл в кармане твоего пиджака половинку сикля. Не эта ли?

– Она. История с этой монетой – тоже загадка. Хотя наш остров загадками не удивишь. Самое интересное, что всем чудесам наши ученые находили научные объяснения. То вдруг на горизонте появлялся мираж прекрасного дворца из стекла и алюминия, с райскими птицами и фонтанами – некоторые островитяне устремлялись к нему кто на чем: на велосипедах, на телегах, на автомобилях. Иногда на виноградных лозах вырастали кукурузные початки – и почему-то всякий раз перед приездом высокого начальства из Центра. А однажды с неба посыпались эти монеты: нанесло их каким-то континентальным ветром. Мы с Яшкой стояли в это время в почетном карауле, возле памятника Великому Островитянину, что на площади Восстания. Дежурство там доверяли только лучшим школьникам Тотэмоса – они ждали своего дня, как праздника. И вот прошёл час, а мы все плавились на солнцепеке: смена где-то задержалась. На нас были мышиного цвета костюмы, пилотки, тяжелые ботинки, как у солдат. И вдруг наползли тучи, поднялся шальной ветер с пылью. Внезапно я услышал звон монет, рассыпавшихся по булыжникам. Мы плюнули на караульный устав и бросились на волнующий звон. Монет оказалось немного, и почти все их расхватали туристы. Деньги – старинные, со всего древнего мира: из Египта, из Рима и Афин. Нам ни монетки не досталось, хотя все кругом обшарили. И вдруг одна монета с царственной грацией выкатилась откуда-то и прямо к нашим ногам. Мы вцепились в неё одновременно и даже вступили в короткую схватку. А после глядим: в руках у нас по серебряной половинке. Но мы и этому были рады. Коллекционеры каким-то образом пронюхали про нашу находку и предлагали за нее большие деньги. Я отказывался. А Яшка украл мою половинку и продал вместе со своей, как целую монету. Когда я обнаружил пропажу, мы подрались. Но потом решили купить новый велосипед, один на двоих. И вдруг через неделю оба одновременно нащупали наши половинки в карманах своих штанов. То-то было радости! Мы окончательно помирились и дали клятву молчать. Общая тайна ненадолго объединила нас, вроде как заговорщиков. Яшка начал всерьез молиться. Да и я впервые заглянул тогда в Писание.

– Значит, вторая половинка находится у твоего брата?

– Ну да. От этих полсиклей невозможно избавиться. Мы зарывали их в землю ради проверки, но они все равно возвращались к нам в карманы, как бумеранги. Может, я преувеличиваю, может, причины в возрастных явлениях, но с тех пор мы стали открывать в себе новые черты. Яшка перестал бояться темноты и замкнутого пространства. А я – наоборот: не мог ездить в переполненных автобусах, прятаться в пещерах от непогоды во время турпоходов. Один вид толпы вызывал у меня панический страх и затаенную ненависть. Забыл рассказать: когда монета располовинилась у нас в пальцах, в тот момент у каждого в груди словно что-то запеклось. Может, и от жары. Мы приложили холодные, как лед, половинки к горячим местам, и сразу стало легче. Правда, у Яшки нагретое место вскоре начало опасно твердеть. Мать испугалась, что там злокачественная опухоль, и повела его к хирургу. Тот решил разрезать. И знаешь, что выявил? Не поверишь: неразвившийся плод младенца! Врач сказал, что это мог быть зародыш третьего нашего братца, которому не повезло. Видимо, Яшка находился в утробе матери в более выгодном положении и, грубо говоря, забрал все соки, предназначенные для младшего братца. Когда мертвый плод вырезали из груди, Яшка почувствовал себя лучше, перестал раздражаться из-за пустяков. Он сделался проще, но и опасней. Заметив, что я потянулся к Богу, он наперекор мне тут же охладел к церкви и заделался эпикурейцем, прожигателем жизни. В наступивший для него усладительный период он и изнасиловал Марию…

– Это как же? И ты его не убил после этого?

– Не горячись. Он воспользовался сходством со мной. Как, впрочем, и Мария завоевала меня своим сходством с Магдалиной. В моем воображении, конечно. Ты ведь подтверждаешь мою поразительную догадку? Прочитав все четыре Евангелия, я возлюбил Магдалину почти как реальную женщину. Отчего – не знаю. Я испытывал к ней такое же сокровенное мужское влечение, как и к Залетновой. Я бредил, тосковал, сочинял, лепил для себя образ, подобно греческому Пигмалиону, – пока не убедился, что моя одноклассница Маша Залетнова и есть прекрасная Магдалина. Это стало потрясающим открытием. Тайная мечтательница, хорошая подружка и лукавая проказница вдруг преобразилась. И не только в моих внутренних, но и во внешних глазах. А потом был сон: Маша и Христос, взявшись за руки, идут ко мне по весеннему полю и улыбаются, и у неё на голове светится венок из красных анемонов. Я проснулся, заплакал и понял, что люблю. Да и Маша изменилась ко мне, словно ей передалось мое состояние. Сама как-то обмолвилась при встрече.

– Очень интересно. Но ты отвлекся, мой брат.

– Так вот… Мария какое-то время жила одна. Мать её скоропостижно скончалась, а отчим куда-то уехал. Яшка надел мой выходной костюм, новые туфли, сбрил свои усики, которые носил в качестве отличия, и вечером нагрянул к ней домой. Она после рассказывала, что все его манеры, все словечки были моими. На них она отчасти и купилась. К тому же никогда еще не видела меня Мария таким обворожительным и, как нынче говорят, сексапильным. Он весьма тонко действовал и совершенно вскружил ей голову. А тут ещё вино, цветы, музыка. И только позже, в постели Залетнова поняла, что это не я. Но было поздно… Он ведь заразил её какой-то болезнью, негодник. Думаю, нарочно.

– Так, может, он жив? Следователь Джигурда считает, что его смерть мнимая. Уж не он ли тебя ножичком?

– Он, конечно, жив. Но ещё раз повторю: это ваши проблемы. Меня они уже не волнуют. Я и так лишнего наговорил…

Глава 5

«Отцы и дети»

15. Петр Караченя и колдунья Ядвига

Караченя проживал у привратницы Олимпиады в той самой комнате, где хранилось под топчаном злополучное вино. Жил замкнуто и тихо: читал Библию и богословскую литературу, по вечерам гулял вдоль темной церковной ограды, опуская при встрече с девушками кроткий взгляд. Перед сном пил душистый чай из самовара вместе с хозяйкой. Иногда их навещал дьякон Родион.