Любовница Иуды

– Стоп! – почти вскричал Джигурда и привстал с табурета. – Какая это была пробка, и где она сейчас?

– Обычная, металлическая, без козырька, – смущенно пожал плечами священник и погладил в задумчивости бороду. – А вот куда я её подевал? Впрочем, постойте. Я выкинул её в дырку в оконном стекле, слева от жертвенника. Вчера вечером какие-то юнцы разбили окно. Плоды, так сказать, нашего островного воспитания. И просвещения.

Джигурда молча кивнул лейтенанту Краге, вертлявому человеку с темной щеточкой усов, и тот бесшумно скрылся за дверью (Гайсин последовал за ним).

Джигурда извлек из кармана пачку сигарет, достал одну, но курить не стал, а только понюхал фильтр, как нюхают букетик цветов.

– А пробка легко снималась? – спросил он.

– Трудно. Еле содрал её ножичком. Есть у меня такой сувенирный ножичек – брелок для ключей. Очень удобная вещица.

– А где пустая бутылка?

– Она была не пустая. Там оставалось около стакана. Я спрятал её за жертвенником. Нельзя так делать, конечно. Видимо, дьякон нашел её и допил. Из чаши он не мог. Это было бы уж слишком. К тому же после Великого входа потир ставится на престол, и все прихожане его видят.

– А кого-нибудь из своих служителей вы не заметили в алтаре? Во время литургии… – Джигурда метнул исподлобья придирчивый взгляд.

– Честно говоря, не до того было. Естественно, там мог оказаться кто-то из наших. Любой. Вот дьякон Родион вообще не попадался мне на глаза. Вчера он жалобился на радикулит, и я разрешил ему полечиться, освободил от заутрени. Вот и подлечился, прости, Господи, его на небесах…

Лейтенант Крага вернулся сияющий и протянул на раскрытой ладони изогнутую пробку сиреневого цвета. Джигурда жадно схватил её, как музейную редкость, осторожно расправил, отошел к окну и поднес к прищуренным глазам – казалось, он пытался разглядеть полуденное солнце сквозь эту пробочку.

Чем-то не удовлетворившись, он вытащил из портфеля складную лупу и снова прикипел к находке… На этот раз на его напряженно вывернутых губах проклюнулась победная улыбка, а на стеклах очков заиграли солнечные зайчики.

– Характерная дырочка от иглы! – сообщил он со счастливым вздохом и велел Краге принести пустую бутылку из алтаря.

– Вы хотите сказать, что яд в вино закачивали шприцем? – Благочинный сжал пальцами небольшую панагию на груди, словно защищаясь от скверны. – Но зачем? Чтобы отравить дьякона Родиона? Не вижу смысла. Не та фигура.

– Вы правы. Думаю, мотивы и замысел у этого преступления более серьезные, – сказал Джигурда и посмотрел на Иуду странноватым, рассеянным взглядом, будто мысленно соединял некие звенья в единую логическую цепочку.

Появился Крага, гордо неся голубовато-зеленую бутылку, которую он держал за горлышко, обернутое носовым платком. (Нашего школьного друга распирало от сознания своей значительности.)

Следователь попросил хозяйку дома показать место, где хранилось вино. Всё ещё охваченная страхом привратница подошла к топчану, покрытому лоскутным одеялом, и вытащила из-под него пластмассовый ящик – гнездо ящика под старой мешковиной оказались пусты.

– Сегодня последнюю бутылку отдала, – Олимпиада скорбно поджала узкие губы.

– Кто ещё, кроме вас, знал, где находится вино? – строго спросил Джигурда и дал знак своему помощнику забрать ящик: вдруг остались отпечатки пальцев.

– Владыка знал. И тот же отец Родион… – привратница потупила печальные глаза.

– А этот… Караченя?

– Петенька? А как же. Он ведь сам полнехонький ящик сюда притащил со склада. Я ещё отговаривала: надорвешься, мол…

– Когда он в последний раз был здесь?

– Вчера, после обедни. Ему надо было какие-то дела утрясти в епархии. И ко мне заглянул. Баночку липового меда принес. Он любит гостинцы дарить.

– Значит, у него была с собой какая-то сумка? – с деланной небрежностью поинтересовался следователь, одновременно проверяя задвижки на окнах.

– Черный портфельчик вроде чемоданчика.

– Дипломат? Вспомните: при Карачене вы куда-нибудь отлучались? Во двор или в церковь?

– Петя сказал, что меня владыка просил зайти в епархию. Я пошла, но там отца Прокла не застала. Ушел, сказали, в комитет по делам религии.

– Итак, вы отсутствовали минут десять-пятнадцать. Или больше?

– Примерно десять… Я не замечала. Без часов хожу.

– Потом вы вернулись. Что в этот момент делал Караченя? Или его уже не было?

– Петя дождался меня. Сидел и листал четвероевангелие… – в лице Олимпиады что-то едва уловимо дрогнуло, и она невпопад перекрестилась.

– Расскажите о нем. Что он за человек? – настойчиво продолжал спрашивать Джигурда.

Он по ходу задаваемых вопросов становился все азартнее, это отражалось в мимике и жестах.

Привратница глубоко вздохнула, присела на короткую лавочку у стены и сплела на плоской груди узловатые пальцы, словно приготовилась к исповеди.

Иуда наблюдал за ней с неприязненным любопытством: какими-то своими чертами, как он после признавался, эта женщина вызвала у него в памяти образ Ширы, скаредной тещи Кифы, – которую равви вылечил от тяжелой лихорадки. Иуду она почему-то невзлюбила с первой встречи и советовала Егошуа избавиться от него. Рядом с истеричной Широй, похожей внешне на сушеную рыбу, Иуде всегда мерещился необъяснимый трупный запашок, и потом у него на целый день портилось настроение. Чтобы избавиться от могильного запаха и взбодриться, он уходил на берег озера, к Дидиму, брату Симона и помогал тому мастерить новую лодку. Дубовые доски они связывали полосками тисовой коры, а зазоры между ними заполняли мхом и кусочками кремня. Приятная работа и ветер с озера вытесняли запах тлена. Кифа как-то похвалился набожностью своей тещи перед равви, но Егошуа сказал: остерегайтесь тех, кто ищет себя в Боге, а не Бога в себе, Симон, впрочем, не обиделся.

– Петеньку я люблю, как сына, – начала Олимпиада – Он ведь рос без родительской ласки. В детском доме воспитывался. Оттого и потянуло его к Господу, яко к отцу родному. Искал у Всеблагого защиты и любви. Петю я давно заприметила в нашей церкви. Стоит, бывало, в уголке подобно нищему отроку, похожий на тонкую свечечку. Глаза большие, тихие, полные внутреннего созерцания. Я вела с ним духовные беседы, кормила, подшивала одежонку. Потом он стал работать у нас сторожем. В армию его не взяли по здоровью. Готовился под опекой дьякона Родиона поступать в семинарию.

– Странности особого порядка за ним не водятся? – спросил Джигурда, поскучнев от такой лирической зарисовки.

– Для мирских мы все странные. Олимпиада с вызовом поглядела на следователя, а после вопросительно – на владыку, будто искала поддержки или одобрения.

– Может, он болел чем-нибудь? Депрессия, помрачения…

Привратница на секунду заколебалась, что-то не договаривая или боясь высказать. Джигурда подстегнул её официальным тоном:

– В ваших интересах рассказать мне всю правду, какой бы горькой она ни была. Иначе подозрение может пасть на вас. Для этого есть все основания.

У Олимпиады от испуга заострился нос. Она снова вздохнула, уже в предчувствии неизбежной боли.

– Одно время Петя и впрямь показался мне не совсем здоровым. Был он в состоянии какого-то внутреннего борения. Прятал от меня что-то. А вчера, как только я вернулась из епархии, не застав владыку, с ним содеялась эта самая… падучая. Листал он четвероевангелие и вдруг повалился с табурета, забился в судорогах, захрюкал, завыл. Я обмерла со страху. Потом укрепилась духом, взяла иконку Богородицы и стала читать над ним молитву от всякой порчи, какой меня покойная матушка научила. А он дико захохотал и говорит каким-то чужим голосом: зови, мол, Искариота, я теперь только его боюсь… Я так и не поняла, к чему он про этого выкреста сказал. Прости Господи! – Олимпиада лихорадочными движениями троекратно осенила себя крестом и вильнула глазами по пыльным углам, будто боялась увидеть там нечто в подтверждение своему рассказу.

Все в комнате подавленно притихли. Отец Прокл тоже перекрестился и слегка опустил голову. Мы застыли на месте, у дверей, как два сообщника, которых знание страшной тайны придавило своей тяжестью. У следователя Джигурды заблестела на сморщенном лбу влажная испарина, он тупо уставился на горбатую половицу, где плясал солнечный зайчик, и все не решался поднять взгляд, чтобы не встретиться ненароком глазами с тем, в существование кого ему пришлось окончательно поверить. А Иуда испугался самого себя: словно пойманный с поличным, сидел он, нахохлившись, на скрипучем стуле с оторванной спинкой и мысленно проклинал свою дурацкую добровольную командировку… Так и пролетят неповторимые сорок дней среди бесноватых и припадочных, как пролетели те незабвенные три года у Егошуа, в Галилее. А как хорошо было бы провести это время среди красивых, здоровых и счастливых людей! Да есть ли они вообще на свете? Признаться, мы посочувствовали ему, ибо сами мечтали о том же, дыша воздухом прокаженных.

Джигурда первым преодолел легкое замешательство и твердым шагом подошел к резной этажерке. Взяв с полки книгу с залоснившейся обложкой, по-видимому, захватанную пальцами, он спросил:

– Вы случайно не заметили, на каком месте прервал Караченя чтение Евангелия, когда случился припадок?

– Припоминаю… Книга лежала на полу и была раскрыта на цветной картинке, где изображено, как Христос изгоняет беса из одержимого в стране Гадаринской, вот! – живо спохватилась привратница, радуясь своей памяти и наблюдательности.

– Это там, где паслось стадо свиней? Вот это? – следователь показал Олимпиаде раскрытую на нужной странице книгу.

Вместе с нашим героем и мы подошли поближе: иллюстрация и впрямь устрашала своим наивным натурализмом благодаря точному, почти фотографическому рисунку. Особенно впечатляли злобные оскалы упитанных розовых свиней.