– Может быть, кто–то с кафедры правоведения?
– Нет, никто не проходил.
– Да как же, Ир, а Татьяна–то Леонтьевна? – подала голос уборщица Зина, протиравшая застеклённый стенд с объявлениями. – Минут десять, как ушла.
– Библиотекарша? Но ведь библиотека у нас до восьми?
– Точно, вот голова моя садовая, а я и забыла, – спохватилась вахтёрша. – Проходила Татьяна, ещё ругалась, мол, студенты в семестре не учатся, а перед сессией откуда чего берётся. Никак, говорит, не могла их из библиотеки вытолкать, все просились ещё позаниматься.
– А что за студенты были?
– Да я?то толком не поглядела, пробежали мимо какие–то ребята, вот после вас сразу, трое или четверо. Да вы завтра у Татьяны спросите, она наверняка их знает. А в чем дело–то?
– Да нет, пустяки. Спасибо, Ираида Петровна.
Он вернулся в кабинет в глубокой задумчивости. Настроение улетучилось, поработать здесь сегодня вряд ли уже получится. Пора собираться домой. Рассеянно выровнял бумаги на столе, и только сейчас заметил, будто что–то внезапно кольнуло: список губернаторских стипендиатов, который должен лежать сверху, оказался в середине пухлой стопки папок с документами. Интуиция не обманула, в бумагах кто–то рылся. Ну что ж…прискорбно, но не смертельно, кто предупреждён, тот защищён. А может, неизвестного визитёра интересовал именно наградной список?
Профессору даже смешно стало от этой мысли. Вон как все, оказывается, просто. И тем не менее…
Повторять ошибки не стоит. Не класть все яйца в одну корзину, запереть документ в домашнем сейфе и брать с собой в университет по частям, по мере надобности. Лучше было бы просто сделать фотокопию, но это невозможно. У фотокопии не будет той ауры подлинной древности, от одного ощущения которой холодеют кончики пальцев и невозможное становится достижимым.
Глава 2. Слушай голос звёзд
Если бы все прошедшее было настоящим, а настоящее продолжало существовать наряду с будущим, кто был бы в силах разобрать: где причины и где последствия?
Из сочинений Козьмы Пруткова
Археологическое время совсем не похоже на наше календарное время. Археология имеет дело с периодами неопределённой длительности…
Л. Коряков. Проблемы хронологии и периодизации
– Господин! Господин!
Абд Фарадж вздрогнул и едва не выронил перо. Занавесь у входа откинулась, на пороге возник Салах.
– Как странно, Салах… Я не узнал твоего голоса. Он звучал так, словно меня зовёт кто–то совсем незнакомый и очень издалека. Зачем ты оторвал меня от благородного упражнения в искусстве письма и выудил из глубины воспоминаний, как рыбак выуживает серебристую рыбку?
– Господин, великий визирь Шамсутдин, да продлит его дни Аллах, да будет благословенно имя Его, завтра, ещё до второго призыва муэдзина, ждёт тебя. Он желает овеять свои уши опахалом внимания, чтобы ум его, да останется он трижды неприкосновенным, вместил всю повесть о твоём большом путешествии на север. Ты сам велел мне, господин, сегодня не позволять тебе ложиться позже полуночи. Полночь, господин. Нехорошо посещать великих визирей, да продлит их дни Аллах, да будет благословенно имя Его, с лицом мятым, как переспелая хурма… Но если я зря тебя потревожил, прикажи меня наказать.
– Да хранит тебя Аллах, да будет благословенно имя Его. Иди, я сейчас лягу.
Абд Фарадж вышел на крышу, чтобы перед сном посмотреть в глаза тысячи созвездий. Ему почудилось, что ночное небо затягивает его в гигантскую, усыпанную звёздами воронку, чтобы нести, нести… через ночь, через смерть, через время, туда, откуда все–таки зовёт чей–то незнакомый голос…
***
– Екатерина! Заканчивай трепаться по телефону! Невозможно же спать, двенадцать ночи, у меня завтра симпозиум. Я что, должна на него идти с мордой, как у хомяка?!
– Тьфу на тебя, мам! Ты меня заикой оставишь! Ладно, Лисюнь, отключаюсь, а то у меня предки возмущаются. Ты поумирай до завтра от любопытства. Состыкуемся, тогда и объясню, что я имела в виду. Чао!
Катя положила трубку и заглянула к маме.
– Какой–то у тебя голос непонятный, мам. Ты не через подушку со мной только что общалась?
– Катька, имей совесть! Не через подушку. Давай целуй меня в нос и марш спать.
Катя почистила зубы и на минутку шмыгнула на балкон. Шорты высохли. Высоко–высоко, сквозь по–майски сквозную крону старого тополя, мерцали звезды. Девочка подмигнула самой яркой и вдруг представила себя воробьём, ночующим на ветке. Интересно, вот люди меняются, а воробьи, поди, и в шестнадцатом веке были такими же, как сегодня. И в пятнадцатом, и в десятом.
***
Лиска положила трубку и фыркнула. Ох уж эта Катька, опять авантюру какую–то изобрела и соратников ищет. Ну уж нет! Никаких новых хобби. К экзаменам надо готовиться.
«Дззззззз!» – завопил телефон.
Лиска схватила трубку, готовая выпалить непутёвой подружке все, что думает о полуночных звонильщиках, но не сказала даже «алло». Сердце почему–то выпрыгивало из груди, и спина сразу стала мокрая. В трубке молчали. Потом тяжко вздохнули и спросили:
– Это ты?
Голос был глубокий, и такой знакомый, что Лиске показалось, будто она разговаривает сама с собой.
– Я.
– А-а, тогда ладно. – И короткие гудки.
Лиска вернулась в комнату и уселась на подоконник. Понятно, что ошиблись номером, но все равно странно как–то. Стараясь успокоиться и захотеть спать, она смотрела в небо. А небо смотрело на неё. Очень внимательно.
***
Лёша полез взглянуть на заваленные книгами часы и, естественно, уронил с верхней полки два тяжеленных тома. При такой неловкости неудивительно, что его прозвали Ботаником. Часы показывали одну минуту первого. Ещё минут сорок пять можно почитать. Что там упало? Может быть, в случайном падении именно этих книг есть скрытый символизм, подобный символизму Нострадамуса? Усмехнувшись таким нетипичным и иррациональным мыслям, Лёша машинально прочёл названия. «Жизнь животных» Брема и «Верования угро–финских племён». Забавное сочетание, хотя символизмом здесь и не пахнет. Племена – ещё куда ни шло, но Брем не имеет и не будет иметь к его жизни никакого отношения. Для историка, не энциклопедиста, а глубокого специалиста, знания о фауне совершенно излишни. Он открыл форточку, по стеклу промелькнул блик. «Или все–таки пахнет?» – отчётливо произнёс в голове чей–то голос. «А вот это уже переутомление, – определил Ботаник. – Как ни жаль, придётся на сегодня пожертвовать ночным чтением. Разумнее будет выспаться».
***
– Во, принесла, – жена со стуком поставила бутылку на стол, скинула чуни и потопала в спальню. Уже оттуда, с безопасного расстояния, пробурчала: – И когда ты уж ей, заразой, захлебнёшься?
Антон остался сидеть, драться сегодня не хотелось. Да и палец болел нещадно. Вчера, как вынимал рыбу из сетей, казавшаяся снулой щука вдруг тяпнула – думал, всё. Дырки оставила, как от гвоздей. Всю пятерню разнесло не хуже подушки. Он пошёл к бабке Офигеновне, а ведьма помочь отказалась. Только и сказала: «Ох, часто ты не туда руки суёшь, Тоха! Смотри, седня руку мало не откусили, а завтра как бы до головы не добрались. Образумился бы ты! Иди отсюда, само заживёт, без меня».
Антон налил полстакана, выпил, закусил картохой. Дурная ночь, жмёт как–то сердце, а отчего – хрен поймёшь. Вышел покурить, затянулся. На воздухе вроде полегчало. Из–за реки донёсся вой. Смертно–тоскливая волчья жалоба плыла под звёздным куполом неба, словно искала кого–то. Когда вой замолк, Антон стряхнул оцепенение и от души выматерился.
– Чо лаешься, Тох? – спросили от соседнего забора. Вглядевшись в темноту, он узнал возвращавшегося с рыбалки Серого.
– Ты слыхал?
– Чо?
– За рекой волчара вроде выл.
– Поспал бы ты, Тох, а то так и «белочку» поймать недолго. Какие те волки в мае?
– Вот и я не пойму какие…