Предыстория и завершение книги «Разведчик, штрафник, смертник»

В середину увесистой ручки был врезан орёл с распростёртыми крыльями и с крюковидным крестом в крепко сжатых когтях. Под самым наверщием виднелась сдвоенная германская руна, которая называется «сиг». Она была вписана в кружок чёрной эмали с серебряным ободом.

Григорий медленно вытащил из ножен кинжал. Перед глазами сверкнул широкий клинок, имевший форму копья. Его украшала короткая золотистая надпись, выбитая готическим шрифтом.

Благодаря своей тёте, парень неплохо учился в общеобразовательной школе и отлично освоил немецкий. Он легко перевёл: – «Моя честь именуется верностью». – насколько помнил Григорий, именно так звучал военный девиз фашистских СС.

Указательным пальцем, парень потрогал острие у кинжала, а затем и режущую кромку на лезвии. Заточка оказалась прекрасной. На коже возникли небольшие порезы. Оно и понятно, ведь это было не столько парадное, сколько боевое оружие.

По каким-то неведомым признакам, парень немедленно понял, что кинжал изготовлен из замечательной стали, произведённой в немецком городке Золинген. Такие клинки там ковали ещё в XVI веке.

Положив ножны на сиденье коляски, Григорий ловко крутнул правой кистью. Кинжал привычно улёгся в ладонь. Пальцы сами собой сжали черен у рукояти. Она оказалась очень удобной и хорошо приспособленной для удержания, как прямым, так и обратными хватами.

У парня создалось впечатление, что ему безразлично, как её брать. Хоть голой кистью, хоть в рукавице. Всё равно она будет сидеть в кулаке, как влитая. Оружие не провернётся и останется в том положении, в каком нужно бойцу.

Съехать руке на острое лезвие не даст перекрестье. Развитое навершие позволяло вырвать кинжал из тела противника. Даже в том частом случае, если он прочно завязнет в мышцах бедняги, сжавшихся от ужасающей боли.

Благодаря гарде и заднику выбить его из руки почти невозможно. Клинок обоюдоострый, приспособленный, как к колющему, так и к рубящему виду ударов. Ну, а плюс ко всему, отличная прочная сталь.

Недаром во время войны, наши солдаты, в том числе и разведчики, старались добыть для себя такой вот кинжал. Это оружие было гораздо удобнее советских армейских ножей или фронтовых самоделок. Оно хорошо подходило и для снятия часового в траншее и для боя в тесной землянке.

Как объяснили в армейской спецшколе, эсэсовское оружие представляло собой точную копию средневековых кинжалов. Их применяли швейцарские воины, знаменитые в то время в Европе.

– «Хорошая штука!» – с грустью подумал Григорий: – «Но теперь-то зачем она мне?» – парень сунул клинок в прочные ножны. Широко размахнулся, и хотел было бросить кинжал подальше в болото.

В последний момент, лесник передумал. Не поднялась рука расстаться с замечательной вещью. Он печально вздохнул и положил на сиденье машины: – «Пригодиться в хозяйстве». – успокоил себя молодой человек: – «Свинью там зарезать, или разделать крупного зверя во время охоты».

Открыв инструментальную сумку, он быстро нашёл нужный ключ, подошёл к носу коляски и взглянул на станину. Там было всё, как обычно. Григорий взялся за дело и с ощутимым трудом открутил те болты, что крепили к турели пулемёт «MG 42». Парень немного напрягся и снял с толстого стержня тяжёлый, блестящий от смазки боевой агрегат, предназначенный для убийства людей.

Затем, он отнёс двенадцатикилограммовую железку к болоту и бросил её так далеко, насколько сумел. Вслед полетели три жестяных коробки со снаряжёнными лентами. Болотная жижа отвратительно чавкнула и плотно сомкнулась над приношением парня.

Какое-то время, из мрачных глубин всплывали и лопались пузыри вонючего газа. Потом всё успокоилась. Поверхность трясины подёрнулась слоем зелёно-коричневой ряски.

Григорий завёл мотоцикл. Опустился в седло и поехал на свой кордон, к любимой жене. Гнедая кобыла спокойно трусила за ним.

– «Вот теперь война точно закончилась!» – с улыбкой сказал себе отставной советский солдат.

Зорька

Третьего февраля 1947 года, у Моти Савченко, жены Гриши Степанова, приблизился срок для рождения первенца. Ранним утром, когда было ещё очень темно, она тяжёло поднялась с широкой кровати. Подошла к большой лавке, стоящей у русской печи. Разбудила любимого мужа, спящего на жёсткой доске, и тихо сказала: – Пора ехать в роддом.

Двадцатисемилетний супруг мгновенно, словно на фронте, проснулся. Молодой человек засуетился и заметно занервничал. Он вскочил на холодный, некрашеный пол, и быстро, по-солдатски, оделся.

Влез в подшитые войлоком валенки, стоявшие возле порога. Снял с гвоздя и накинул на плечи поношенный овчинный тулуп. Нахлобучил на голову потёртую солдатскую шапку-ушанку. Быстро открыл прочную дверь и, стараясь не выпустить из комнаты много тепла, выскочил в холодные сени.

Шагнул к наружной стене просторной избы. Сдвинул щеколду и распахнул тяжёлую створку, обитую старой немецкой шинелью. В открытый проём ворвались буйные массы морозного воздуха. Они закружились густым белым облаком и покрыли лёгоньким инеем половицы возле порога.

Парень выбежал из пятистенка и закрыл за собою тяжёлую дверь. Минуя ступени крыльца, спрыгнул на промёрзшую землю. Бегом пересёк пустой двор глухого лесного кордона. Через тридцать шагов, он оказался у большого сарая, темневшего возле забора.

Выпавший за ночь, снежок громко скрипел под подошвами. Выдыхаемый воздух, вырывался большими клубами и превращался в миллионы мельчайших кристалликов, которые тихо шуршали над головой человека.

Заслышав чьи-то шаги, из будки, сбитой из толстых досок, выкатился тёмный лохматый клубок. Это был пёс ростом с барана. Увидев хозяина, зверь радостно взвизгнул и завилял длинным пушистым хвостом.

Не обращая внимания на прыгавшего рядом Полкана, Григорий отпер ворота, сколоченные из горбыля. Вошёл в тёмень конюшни и, не видя со света ни зги, привычно направился к стойлу.

Скоро зрение привыкло к плотному сумраку. Парень дошёл до столба, подпиравшего крышу. Там он, не мешкая, занялся знакомой работой. Взял кожаную уздечку, висевшую на деревянном гвозде, и накинул на голову Зорьки. Взнуздал гнедую кобылу. Повернулся и, держа её в поводу, вывел наружу.

За длинную холодную ночь, лошадь немного замёрзла. Медленно тронулась с места и не очень охотно пошла за хозяином. Красноватую шкуру животного покрывала короткая плотная шерсть, отросшая перед самым началом зимы. Сейчас она торчала густым плотным ворсом, и слегка серебрилась от инея.

Парень подвёл кобылу к саням, стоявшим возле сарая. Надел ей на шею хомут и сноровисто впряг в небольшую повозку. Закончив возиться с покладистой Зорькой, он направился к лестнице, приставленной к щелястой стене.

Забрался на сеновал, устроенный над низкой конюшней. Взял охапку пахучего летнего сена. Скинул его на промёрзшую землю и ловко спустился назад. Поднял со свежего снега плотную кипу душистой травы. Притащил к пустым розвальням и уложил ровно столько, сколько в них поместилось.

Всё остальное, отнёс к стойлам животных и бросил перед коровой. Услышав шорох иссохших стеблей, Бурёнка немедля взбодрилась. Сунула морду меж тонких жердей прочной кормушки и стала жевать свежий корм. Ведь ей нужно было не только согреться, но и давать молоко.

Парень взял из сеней огромное одеяло, сшитое из нескольких сыромятных овчин. Вернулся к саням и накрыл подстилку из сена. Проверил, всё ли удобно устроил? Облегчённо вздохнул, что так быстро управился и бегом помчался избу.

Пока муж суетился на улице, Мотя оделась. Села на табуретку и в который раз оглядела просторную, но почти что, пустую гостиную: – «Не забыла ли взять, что-то с собой?» – размышляла она. Наткнулась взглядом на небольшой узелок, что лежал на столе, и тотчас успокоилась. В нём хранилось «приданное» первенца.

Григорий бросился к любимой жене. Опустился перед ней на колени. Снял тёплые домашние тапочки и посмотрел на слегка припухшие щиколотки. С осуждением покачал головой, но ничего не сказал. Взял новые бурки, и аккуратно надел на ноги супруги.

Поднялся во весь немаленький рост и, придержав жену за располневшую талию, осторожно поднял её с табуретки. Она медленно встала и опёрлась ладонями о чисто скоблёные доски столешницы. Лицо у неё слегка побледнело. Дыхание замерло на пару секунд.

Мотя быстро оправилась от дурноты. Собралась силами и с трудом распрямилась. Парень бросился к вешалке. Снял с гвоздей и принёс ворох верхний одежды. Первым делом, накинул на хрупкие плечи жены большой шерстяной платок, связанный из некрашеной шерсти овец.

Жена укрыла полную грудь, сильно набухшую в преддверии родов. Завела концы шали за спину и завязала их под лопатками. Григорий стоял рядом с ней. Он держал длинный, ниже колен, тёплый тулупчик, сшитый из зимних заячьих шкурок.

Когда Мотя справилась с ответственным делом, муж шагнул ближе. Подал ей крытую синей материей шубку и помог попасть в рукава её обеим ладоням. Сам застегнул все деревянные пуговицы. Натянул тёплые варежки на тонкие нежные кисти. Надел на голову будущей мамочке новенький малахай из лисы. Взял под локоток и вывел из дома.

Закрыл дверь сеней на ржавый висячий замок. Поддерживая Мотю под руки, он спуститься с ней со ступеней. Отогнал лохматого пса, чтобы не путался у людей под ногами. Повернулся и пошёл к стоящим поблизости розвальням.

Услышав скрип снега, Зорька повернула длинную морду. Она долгим заинтересованным взглядом смотрела на, неуклюже ступавшую женщину. Кобыла уже жеребилась несколько раз и хорошо понимала, что сейчас чувствует молодая хозяйка.

Григорий подвёл «тяжёлую» даму к саням. Взял под локоток и бережно уложил на, тщательно приготовленное, мягкое ложе. Заботливо обернул её краями овчинного одеяла, лежавшего в сене. Сверху накрыл огромным тулупом, которые обычно носят извозчики. Подоткнул полы одежды под будущую роженицу. Немного помялся и тихо спросил: – Как себя чувствуешь?

Закусив губу от нахлынувшей боли, Мотя неопределённо кивнула. На её больших серых глазах вдруг выступили обильные крупные слезы. Муж, проглотил плотный комок, нежданно подобравшийся к горлу. Не говоря ни единого слова, он бодро вскочил на облучок.

Повернулся к матёрому псу, готовому увязаться за любимым хозяином, и строго сказал: – Сиди Полкан дома! Карауль двор и хозяйство, пока меня нет! – зверь обиженно взвизгнул, словно малый щенок. Повесил кудлатую голову и уныло направился к будке, засыпанной снегом почти по самую крышу.

Взяв вожжи, задубевшие от ночного мороза, Григорий хлопнул свободным концом по широкому крупу. Кашлянул и с напускною серьезностью крикнул: – Но, Зорька! Помчались, залётная!

Лошадь неохотно переступила копытами. Всем телом навалилась на старый хомут. Шагнула вперёд и кое-как оторвала полозья, примёрзшие к насту. С большим трудом тронулась с места.

Увязая в пороше почти до колен, кобыла вышла в ворота, ведущие со двора лесного кордона. Привычно свернула на узкую просеку и уверенно двинулась к опушке соснового бора.

Как не кричал на неё хмурый хозяин. Сколько не шлёпал по крупу вожжами, кобыла не прибавила шага. Оно и понятно, слишком трудно ей было тащить сани по глубокому рыхлому снегу.

Затем розвали выбрались на неплохо наезженный тракт. Он был укатан чуть лучше, чем узкий просёлок, по которому они выбирались из леса. Зорька тотчас оживилась и побежала немного резвее.

Дорога была очень неблизкой. Григорий часто поворачивал голову и бросал взгляд назад. Смотрел на лежавшую навзничь жену и время от времени спрашивал: – Мотя, ты как?