Жаба

Жаба
Александр Феликсович Борун

Если бы злодеям удалось их злое дело, получился бы роман про попаданца, а так – извините. Скорее уж этот рассказ можно принять за начало стандартного романа про магическую академию, во время обучения в которой все обстоятельства, описанные здесь, окажутся на заднем плане – в качестве мотивировочных для главного героя. Хотя, впрочем, вроде бы стандартными романы про магические академии стали позже 1991 года, нет?

Александр Борун

Жаба

Привал. Совсем разучился ходить по горам после двухлетнего перерыва! Стараясь угнаться за дядей Рибдом, я стал спотыкаться всё чаще.

Кажется, тётя Мея заметила, что я падаю с ног, и уговорила дядю сделать привал. Сама она легкая, стройная, прыгает по камням, как горная Артемида (я в книге читал). Но тут сделала вид, что устала.

Дядя Рибд – тот вообще никогда не устает. Если бы даже я сказал ему, что больше не могу, он бы только начал надо мной издеваться. Он говорит, что хочет сделать из меня настоящего мужчину, но я ему не верю. То он устраивает поход за походом, то, когда я только-только начал за ним поспевать, бросает их совсем… Хотя насчет настоящего мужчины я и до того не верил.

Он и сам-то какой-то ненастоящий. Высокий, худой как скелет. И лицом похож на скелет, так череп кожей обтянут. Только возле рта и на лбу застывшие складки кожи, которые, если бы не были такими неподвижными, обозначали бы улыбку, а так выражение лица только ещё более никакое делается. Шагает себе вверх по камням как по ровному месту, равномерно переставляя ноги, с болтающимися руками. Жутко холодный ветер рвёт его чёрное одеяние, а он его не замечает, словно у него кости из свинца. И не только кости. Его лицо какого-то серого цвета, совершенно неподвижное, тоже вполне могло бы быть из свинца. Только когда он говорит, чуть приоткрывается щель рта, и всё. Правда, если бы, например, Мастер Скала, если бы oн, конечно, и вправду был, отливал дядю из свинца, непонятно, как он мог бы выбрать такое неприятное выражение для его лица.. И душа у него свинцовая – если вообще есть. Нет, дядя Рибд мне никогда не нравился. Хотя мне всегда казалось, что для меня же было бы лучше изображать это, но я не могу себя заставить. Я могу быть только вежливым. Я бы, может, был иногда и невежливым, но я его боюсь. Впрочем, если бы я его поцеловал, он бы удивился, возмутился, и наказал бы меня, наверное.

Тётя Мея – совсем другое дело. Она хоть иногда на вопросы отвечает. Правда, она не знает, сколько я ещё и подслушиваю. Как-то я подслушал, как дядя Рибд выговаривал ей за то, что она рискует ко мне привязаться душой. Кажется, ей это тоже казалось очень опасным. Почему? Об этом я стараюсь не думать. Они иногда так страшно говорят обо мне между собой какими-то зловещими намёками, так что лучше бы и не слышать.

Но и полезного можно услышать много. Вот, например, предсказания. Удивительно, как мало нужно знать про что-то происходящее, чтобы правильно предсказать, чем дело кончится, чем сердце успокоится. Про сегодняшний поход я для себя уже вычислил. Дело кончится тем, что ветка, разветвившаяся надвое, срастётся, рукава реки сольются, и на оставшемся острове сердце успокоится – если он всплывёт… И вот так всегда с пророчествами. Они всегда оказываются верными, только вот понять их можно только тогда, когда они уже исполнились. А дядя и тётя меня не учат.

В книгах у детей бывают папа и мама, а у кого нет, тот бедный, у него мало еды и одежды, и все плохие и обижают его. У меня не так. Иногда я даже надеюсь потихоньку, что дядя Рибд и тётя Мея – это на самом деле папа и мама, но они пока притворяются, что это не они, чтобы лучше меня воспитывать, а если я себя буду правильно вести, они всё расскажут. Особенно про тётю надеюсь. Сперва, когда я был маленький, я даже хотел вырасти и жениться на ней. Особенно, помню, мне нравилось, что у неё длинные чёрные шелковистые волосы. Теперь-то я не обращаю внимания на такие мелочи. Но если в конце концов окажется, что они только опекуны (так это называется в книжках), и если нам суждено расстаться, я попрошу у тёти Меи на память прядку её волос.

А иногда и она такая недобрая, что я надеюсь, что мои папа и мама в какой-нибудь опасной и очень долгой экспедиции, и могут не вернуться, поэтому мне про них ничего не говорят, но и называться папой и мамой не хотят, потому что они могут и вернуться. И тогда я начинаю представлять себе, как они возвращаются, и я рассказываю им, какие дядя Рибд и тётя Мея злые… Нет, не рассказываю, а проявляю редкостное благородство, главное, чтобы меня от них забрали.

Тётя Мея, по моему, нарочно заставляет себя быть злой. Зачем? Стоит только начать раздумывать, вопросов делается только больше. Что связывает тётю с дядей? Какая-то ужасная тайна, и, наверное, эта тайна связана с моим предназначением. Они не говорят, к чему меня готовят, но это что-то величественное, с чем у них связаны большие надежды. Оно оправдает тот душевный дискомфорт, который они, особенно тётя Мея, вынуждены испытывать, воспитывая меня так, как, для этого необходимо. А что это за предназначение?

Но я помню, как случайно подслушал: дядя Рибд предложил тёте руку и сердце, а она ему отказала. Так что в одном доме они живут только из-за меня.

Всё, привал окончен, и опять дядина чёрная спина впереди. Ему и посох-то, по-моему, ни к чему, он его просто несёт.

Под ногами камни, камни, камни. Ничего не растёт на этой горе Гоболин. Это первая гора, которая мне не нравится. Вообще мне в горах хорошо. Там просторно. Всё равно не с кем поговорить, но это становится как бы нормальным, что ли. Не знаю, как это получается, но в горах как будто легче дышать.

Но Гоболин – неприятная гора. У неё какой-то предательский характер. Вот только что я выбрал из нескольких камней самый плоский, чтобы поставить ногу, а он повернулся, и я чуть не упал. А ведь я видел: он не шелохнулся, когда на него наступал свинцовый дядя Рибд! И ветер не просто дует неровно – он как будто специально старается пихнуть туда, куда сам наклонишься, чтобы не дать встать на следующий камень, или, наоборот, заставить сильно по нему топнуть, чтобы он стронулся с места.

Я понял, почему дядя Рибд не качается! То есть, он качается, но его ноги совершенно ровно переступают, сгибаясь и выпрямляясь. Он предвидит все порывы этого подлого ветра и наклоняется в другую сторону заранее! Может, он даже видит, как они приближаются? Но как? Интересно, неужели я тоже когда-нибудь так научусь? Пока мне с этим ветром приходится несладко.

Только дядя, с его мерзким и зловещим характером мог выбрать для похода гору Гоболин. Все камни либо чёрные, либо зелёные, каждый по отделъности даже красив, я сперва хотел на обратном пути захватить парочку, на книжную полку, пока не понял, что они выглядели бы как ненастоящие. Как покрашенные, что ли. Слишком ровный цвет, без всяких полосок, крапинок и пятнышек.

Но когда этих камней много, они ещё хуже. От чёрно-зелёного мелькания перед глазами через несколько шагов начинает тошнить. А смотреть нужно внимательно, чёрный камень может оказаться, наоборот, ямой между зелёными, только что я чуть не вывихнул ногу, попавшись в такую.

А как только приостановишься и начнёшь рассеянным взглядом рассматривать весь склон целиком, вместо облегчения для уставших глаз получается одно расстройство: зелёный и чёрный сливаются в какой-то отвратительный тусклый цвет, наводящий беспросветную тоску.

Кажется, на дядю такие вещи не действую совсем. Или, может быть, даже хуже, именно такой пейзаж ему нравится? Он бы, наверное, с удовольствием носил одежду такого цвета.

А тётечка, гляжу, тоже приуныла, и тоже скрывает это от дяди. Конечно, если небо сделано из тумана того же грязно-зелёного цвета, и всё ниже и ниже нависает над головой. Кажется, как будто наверху болото, и внизу болото, и они вот-вот захлопнутся, как огромная пасть, и мы захлебнемся в тине. Нет, это вовсе не шутка. Головой я понимаю, что этого не случится, но всё равно как-то неуютно.

А дядя Рибд всё топает вверх но склону. А небо всё ниже. Вот, сейчас…

Перед дядей Рибдом оказалась большая каменная ступень, он поднялся на неё, вошел в туман и сразу исчез, как будто головой вперед нырнул в болото.

Я подошел к этому месту и осторожно сунул голову в туман. Стало темно, как ночью. Нет, не темно, но ничего, кроме болотного цвета, не видно, как будто глаза завязаны. Тускло-зелёной тряпкой. И ничего не слышно. Исчез вой ветра, хотя ветер по-прежнему дул в лицо так, что хотелось отвернуться. Так иногда бывает во сне.

– Ой! – сказал я. Нет, себя я слышал. Я нашарил рядом с собой камень, вытянул руку вперёд и отпустил его. Стука не было. Сразу мне стало казаться, что я стою на краю бездонной пропасти, скрытой туманом. Я оцепенел. Это было как в кошмаре. И тут на меня сзади кто-то напал, и хотел столкнуть туда, в пропасть, и я чуть не ударил его посохом куда попало, но это была тётя Мея, которая не толкнула, а, наоборот, дёрнула меня за плечо, и я так вылетел назад из тумана, что проскочил мимо неё.

– …лох, что ли, Джаб? – закричала она мне прямо в ухо, как будто кто-то внезапно выдернул пробки у меня из ушей, – я тебе кричу, кричу!

Неожиданно для себя я вдруг поцеловал её, куда-то в нос, и заплакал от невыразимого облегчения, что это она, что они не исчезли вместе с дядей, который сразу стал казаться почти хорошим, хотя – зачем он нас сюда завёл?

Тётя Мея, чуть отшатнувшись, попала головой в туман, и её лицо, оставаясь слегка видимым сквозь муть тумана, сделалось неживым, как у утопленницы. Она неслышно сказала что-то сердитое. Я разобрал по губам: "…ещё за нежности!"

Она снова придвинулась.

– … сиди на этом месте и никуда не уходи. Сразу заблудишься. Меня дядя Рибд зовёт. Нам тут с ним нужно… – и она повернулась и исчезла в тумане, который съел её последние слова.

Я не удивился, что дядя Рибд позвал её мысленно. Они часто при мне так разговаривали, по секрету. Раньше, когда я был маленький, они не были так осторожны, и часто разговаривали при мне вслух. Жаль, что теперь, когда я уже большой, я могу припомнить только отдельные куски. Теперь-то я подслушиваю нарочно и потом долго думаю. Про услышанное. Как-то они говорили о Мастере Скале: есть он или нет. Тётя Мея рассказала, что иногда ей кажется, что на неё кто-то смотрит. Дядя Рибд отвечал, что всё это чушь и мания преследования. Тётя Мея успокоилась. По-моему, она решила, что сам же дядя Рибд за ней подсматривает. Потому и убеждает её, что это чушь.

А дядя Рибд, между прочим, во всём старается походить на Мастера Скалу, как о нём написано в книжках, хоть в него и не верит. А я задумался. До тех пор я думал, что Мастер Скала – это сказки. Ну, про то, как он рос и учился, совсем один в мире, а потом оказалось, что у него есть зеркальный двойник. И он победил двойника и создал тот мир, который мы видим… Сказки? Но ведь я тоже иногда чувствую, как будто кто-то смотрит. И это не дядя и тётя, потому что, бывает, я их при этом вижу, и они чем-то заняты. Разговаривают между собой, например. Неужели Мастер Скала есть?

Это теперь я так слушаю. А тогда, ничего не понимая, я в полусне слушал их странные сумеречные разговоры, в которых часто и таинственно упоминалось какое-то ожидающее меня бессмертие. Вообще, когда дядя Рибд и тётя Мея…

Но они, кажется, совсем потерялись в этом болоте? Ведь прошло страшно много времени, а их всё нет? – Как только эта мысль появилась, она стала расти и расти, и скоро я понял, что больше не могу сидеть под этим туманом, как муха под потолком, и ждать неизвестно чего! Я тут замёрзну насмерть, на этом ветру, в конце-то концов! (Как он может дуть прямо из тумана и не сдувать его?!) Может, они меня вообще бросили? Завели и бросили? Сердце всё сильнее колотилось от страха, в глазах зелень сменялась чернотой… и вдруг сверху ко мне прикатился камешек. Выскочил прямо из тумана и больно стукнул меня но руке. Я обрадовался и стал ждать того, чья нога его сбросила. Тётю. Или хотя бы дядю. Прроклятое безмолвие! А вдруг тётя Мея подвернула ногу, и лежит там, беспомощная, а туман жадно глотает её призывы?! Да, но она могла бы позвать дядю, мысленно. А вдруг они поссорились? Вдруг дядя Рибд решил припомнить тёте её отказ и завел нас сюда специально…

Я нырнул в туман и, ничего не видя, начал лихорадочно карабкаться на четвереньках вверх по склону. Камни беззвучно уворачивались от меня и ускользали вниз. Я уже не понимал, что быстрее, я карабкаюсь вверх или съезжаю вниз вместе с осыпью мелких камней.

Ещё один камешек сверху хлопнул меня по плечу, не то подбадривая, не то предостерегая. Я рванул вверх ещё быстрее и стукнулся обо что-то головой.

Кажется, я не терял сознания, только упал лицом на руки. И стал приходить в себя. Голова кружилась, по не очень, в основном, болела – в том месте, которым приложился. Я протянул руку. Стена. Ровная, слегка наклонная в мою сторону. Опираясь на неё руками, я встал. Сверху упал ещё один камешек, прямо на мою больную голову. Я поднял руки и нащупал над головой верхний край стенки. Ну, подтягиваться-то я умею! Миг – и я высунул голову над краем стены и неожиданно попал в чистый воздух!

Но то, что я увидел, не было тётей! Прямо перед моим лицом, так близко, что я с разгону чуть не ткнулся в него, было чудовище. Его голова, похожая на голову какой-то жабы, по-собачьи лежала на когтистых передних лапах, огромные тусклые глаза неподвижно смотрели прямо на меня. Чудовище шумно вздохнуло, прикрыв глаза. Мои оцепеневшие руки разжались, я упал вниз, обратно в туман, отскочил подальше в сторону, на случай, если этой твари захочется спрыгнуть, и замер, прислушиваясь. В тумане ничего не было слышно. Там, наверху, ветер шумел, а здесь он беззвучно пронизывает до костей. А вдруг жаба спрыгнет и тихо подкрадется? Я пощупал стену. Выше, выше… До края не достал. Подпрыгнул – нет, слишком высокая. Тогда я понизу обошел то место, куда могла спрыгнуть эта жаба, пощупал стену. Тоже слишком высока. Да, жаба сидит именно в этом месте неспроста! Только здесь можно подняться и прийти на помощь тёте. А вдруг оно её уже здесь подстерегло?!

Я снова подтянулся на руках в том месте и высунулся – быстро, неожиданно, готовый мигом разжать руки, и понимая, что это слабая гарантия против дракона, который может плюнуть огнем мне прямо в лицо или просто мгновенно откусить мне голову, – и сразу нырнул обратно.

Пока я был наверху, я успел увидеть, что жаба сидела теперь далеко от края, и, увидев меня, хотела сделать лапой какой-то жест, похожий на приглашение.

И я решился. Вылез и встал на краю тумана, вполоборота, готовый спрыгнуть вниз.

Жаба медленно, кряхтя, повернулась ко мне задом и стала медленно удаляться, иногда с трудом поворачивая голову, чтобы оглянуться на меня, явно приглашая за собой. Выглядела она жутко. Ребра и какие-то мослы торчали под её серой морщинистой шкурой, покрытой трещинами, из которых сочился вонючий гной ярко-желтого цвета. Местами шкура отставала далеко от тела, особенно на задней части лап, и волочилась по камням, стираясь до мяса. Ползти жабе было очень трудно и очень больно, но она ползла. И я пошел за ней.

Мы невыносимо медленно тащились всё по тем же по чёрным и зелёным камням, и я мог оглядеться. Разглядывать оказалось особенно нечего. Вокруг до горизонта тянулось чёрно-зелёное плоскогорье. Сзади оно обрывалось в туман, который отсюда выглядел, как море, тоже тянущееся до горизонта. Над этим морем, которое было гладким, как в полный штиль (хотя ветер здесь ещё больше свирепствовал, чем внизу), довольно низко висело солнце. Но оно не отражалось в море! Наоборот, казалось, что туманное море слегка окрашивает солнце в свой мерзкий гнилой цвет, и это было совершенно невыносимо. Я пытался запомнить дорогу, чтобы найти то место, где можно где можно спрыгнуть с плато на осыпь, но взгляду не было за что зацепиться. Если придется возвращаться, как я найду то место? Бросание камней в туман не поможет мне узнать высоту уступа, потому что я не услышу, как они упадут. придется повисать на руках и пытаться нащупать склон ногами. И очень много раз мне этого не сделать… Но тут я сообразил, что могу найти дорогу по вонючему гною жабы на камнях, и мне стало полегче. Жабы я уже не боялся, то есть не боялся, что она на меня кинется. Её можно было, скорее, пожалеть, а не бояться. Но не кинется – это хорошо, а вот куда это она меня ведёт?

Прямо из камней плоскогорья торчало что-то вроде верхушки каминной трубы. Она была тоже чёрно-зелёной, и я заметил её, только когда жаба подошла вплотную и остановилась. Выглядело это так, как будто весь мир затоплен, как водой, чёрными и зелёными камнями… И здесь явно затоплен дом.

Мне показалось, что на меня кто-то смотрит, и я огляделся. Вокруг ничего не было, даже других труб. Жаба тревожно поглядывала наверх, но и там не было ничего такого, просто висело какое-то облачко. Как будто труба недавно дымилась, и клок дыма остался висеть, и почему-то не тает.

Я поглядел на жабу. Жаба, совсем по-человечьи, пожала плечами. Потом она показала мне глазами на каминную трубу. Я подошел поближе и заглянул. В трубе, немного ниже края, стояла тьма. Как вода в колодце. Но в ней ничего не отражалось. Я потрогал рукой – ничего не чувствуется. Опять туман. Но этот чёрный туман – не такой, как зелёный. Из него доносились голоса! Я сразу узнал дядю и тётю, но был и ещё кто-то. Я оглянулся на жабу.

Жаба медленно опустила и подняла свои морщинистые веки, и я с ужасом, жалостью и отвращением увидел в уголках её огромных тусклых глаз капельки крови. Жаба когтем, чуть не выколов себе глаз, подцепила сначала одну капельку, потом другую, и дрожащей лапой нарисовала на каминной трубе что-то вроде кинжала с витой рукояткой.

– Это кинжал? – спросил я на всякий случай. Жаба кивнула.