Крутейшая осенняя магия

Крутейшая осенняя магия
Александр Феликсович Борун

Есть ли люди настолько прозаические, что ни разу в жизни не соприкасались со сказкой? Может, и нет. Да только мало кто способен запомнить эти мгновения, не говоря уже о том, чтобы удержать…

Александр Борун

Крутейшая осенняя магия

Крутейшая осенняя магия

[1 - Старое название – «Осенняя неудавшаяся сказка» – оказалось неудачным. Никто не хотел читать. Казалось бы, очевидно, что автору незачем давать рассказу отрицательную характеристику, значит, слово «неудавшаяся» относится не к качеству текста, а к событиям в рассказе. Но это было понятно в 1988 году. С тех пор рекламный образ мышления внедрился настолько прочно, что название стало важнее содержания, и никакая ирония в нём не воспринимается. Пришлось менять в духе современности :) А это даёт право изменить и дату написания :)]

– Осень, будь она неладна, – бормотал старик, оскальзываясь на мокрой тропинке.

Дождь медленно и неумолимо усиливался.

А ведь только что солнце светило, как в сказке! Проходя сквозь поредевшие кроны деревьев, оно старательно устанавливало над каждым золотым дрожащим на земле пятном качающийся столб света. Световые столбы пытались вовлечь в свой танец спокойные колонны деревьев, но те притворялись невозмутимыми. Ровное гудение волшебного осеннего пламени доносилось сверху, с наполненного ветром и ветками неба, а здесь было тихо, только с легчайшим воздушным шелестом всюду судорожно порхали, падали вниз и, навсегда успокоившись, устилали сухую землю листья, сожженные там, наверху. Напоследок они чудесно вспыхивали красным и желтым, попадая в стеклянные колонны солнечного света.

Смерть листьев недавно перестала огорчать старика.

Он брел себе по тропинке, не торопясь – а куда торопиться? Он уже всюду в свое время успел и в свое время опоздал. Опоздал успеть. Успел опоздать. Что означало одно и то же – в свое время, и в теперешнее, почти совсем уже не свое.

Старик ничего больше уже не хотел означать. Он просто потихоньку впитывал последнее тепло солнца и холодный, даже на расстоянии, вкус ветра, липкое гудение факелов-деревьев и горьковатый аромат искр-листьев.

И вдруг – свет изменился. Потемнело; там, наверху, кроны деревьев позеленели и стали гуще; стало глуше всепроникающее гудение; запах осенних листьев сменился апельсиновой весенней свежестью.

Старик попал на маленький островок весны посреди бескрайнего океана осени.

А в самом центре этого островка, сбоку от тропинки, стояла фея и кормила – или ласкала? – рыжую пушистую белку, вцепившуюся в кору толстого наклонного ствола. Они так уютно устроились в этом зеленом уголке, и какое им дело до осени, что, как огромный хищный черно-желтый шмель, с приглушенным гудением вьется вокруг!

Увидев старика, фея замерла, готовая исчезнуть, не зная, видит ли он ее; и тогда старик ровно, не споткнувшись, не изменив ритма шагов, не повернув головы и глядя в пространство прямо перед собой – прошел мимо.

И в глазах его только бледно отпечатались и сразу потерялись на фоне леса и погасли ее ладонь и лицо, слабо светящиеся, как будто из бледно-зеленого матового стекла – или показалось в зеленой тени? – большие темные глаза и рыжие и пушистые, как белка, волосы. Длинное темно-зеленое платье феи совершенно сливалось с лесным полумраком. Да что платье – и лица-то старик не успел разглядеть как следует.

Но фея, оказывается, поняла, что он заметил и ее, и ее нежелание быть замеченной. И вот – ни одна травинка не шевельнулась – она стоит перед ним на тропинке, удивленно распахнув свои и без того огромные темно-зеленые глаза. В самом деле, человек – и такая деликатность!

Старик остановился.

– Здравствуй человек, – сказала фея. Голос ее и мягко журчал, и позванивал, как весенний ручеек с последними, тонкими и прозрачными, льдинками. – Как тебя зовут? Ты можешь со мной поговорить?

– Здравствуй, – неторопливо ответил старик. – Могу поговорить, торопиться мне некуда. А зовут меня… – он не сразу отказался от соблазна придумать себе имя поблагозвучнее, не подходило как-то его имя для произнесения в присутствии феи; но он все-таки произнес его, да еще с вызовом, ожидая насмешки, – а зовут меня Свинячье Рыло!

И фея засмеялась – но совсем не насмешливо.

– Как хорошо, – воскликнула она, и даже в ладоши захлопала от радости, – что у тебя такое совсем неторжественное имя! Я боялась, вдруг тебя зовут как-нибудь вроде Крепкий Кулак, или Каменная Кость, или, ну, как это бывает у вас, у человеков, ну, ты же знаешь…

– Молодецкое Плечо, – подсказал старик.

– Да, или Полна Коробочка, – подхватила фея.

– Или Единственный Камень, – добавил старик.

– Или Потрясатель Копья, – откликнулась она.

– А то еще Дубощит, – предложил он.

И тут фея почему-то смутилась и опустила голову.

– А хочешь знать, как меня зовут? – спросила она, помолчав. – Только не смейся, ладно?

Старик серьезно кивнул. Он знал, что феи – могущественные создания, и сердить их неразумно. Но совсем не поэтому не хотелось ему смеяться. Наоборот, фея показалась ему такой слабенькой и беззащитной – бледненькая, зеленая, и смеется над ней кто-то, – что стало ее жалко, хоть он и понимал, что видимость фей обманчива и доверять ей опасно.

– Меня зовут Дубовая Щепка, – вздохнув, призналась фея. – Ну разве это имя?

– Да, не очень-то хорошее, – огорчился старик. – Ты совсем не похожа на щепку, тем более, дубовую.

– Да вот же, – посетовала она.

– Да уж, – посочувствовал он.

Помолчали.

– Какой-то ты или совсем нелюбопытный, или чересчур вежливый, – не выдержала, наконец, фея. – Я жду-жду, когда ты спросишь, о чем я хотела с тобой поговорить, а ты все молчишь, что совсем и невежливо, и притворяешься, что мое ухо – очень соблазнительное зрелище.

На самом деле бедный Свинячье Рыло просто боялся лишний раз взглянуть ей в глаза, он и так уже чувствовал, что готов хоть вечность простоять рядом, а смотреть совсем уж в сторону считал неприличным.

– Извини, я никогда не разговаривал с феями и не знаю, как это положено делать, – робко возразил он, глядя теперь в землю. – Но мне очень интересно, о чем ты хотела со мной поговорить, и я бы, конечно, спросил тебя об этом, если бы знал, что можно.

– Ни о чем, – рассердилась фея. – Я передумала. – Она отступила с тропинки в сторону. – Не буду больше отнимать твоего драгоценного времени, ступай себе. И не оглядывайся, – добавила она, – а то превращу в белку, и будешь по деревьям прыгать! Прощай. – И исчезла.

Старик сейчас же оглянулся. Фея стояла на прежнем месте, гладила ту же белку и не обращала на него внимания.

Старик помедлил – и зашаркал обратно. Когда он подошел вплотную, белка вывернулась из-под руки феи, взбежала по стволу повыше и злобно посмотрела на старика. Фее пришлось его заметить.

Она всплеснула руками.

– Ну вот, – огорчилась она. – Ты, может, воображаешь, что мне будет приятно причинить тебе зло?

– Нет, – сказал Свинячье Рыло, – наоборот, я подумал, что я чем-то тебя обидел, и решил вот извиниться.

– Решил! А о себе ты почему при этом не подумал? – возмутилась фея.

– Вряд ли мне осталось жить больше, чем белке, – начал объяснять старик. – А попрыгать напоследок по деревьям даже интересно. Конечно, человеком быть – оно как-то достойнее… Но зато с ними-то ты разговариваешь? – Он мотнул головой в сторону белки, смотревшей на него теперь, кажется. с сожалением.

Фея заплакала.

– Что такое? – испугался Свинячье Рыло.

– Мне… тебя… жалко… – всхлипывала фея. – Я, увидев тебя, подумала… что, вот, может, не все человеки – дураки… а ты… а ты…