Пепел родного очага

– А лекарства давала?

– Давала, давала…

4

…Дверь отворилась и в прихожую вошла соседка, жена Басханбека. Она поставила на пол подойник с молоком, поприветствовала хозяина:

– Салям алейкум. Чего сам? Надия где?

– Салям, Тумиша. Надия на кухне, сегодня гостей ждем, некогда ей. Ты подожди немного, вот закончу, а потом твое молоко пропущу. Ты расскажи-ка лучше, чего там говорит юбочное радио.

– А всякое болтают. Вчера старейшины в мечети собирались, решали, как минарет достраивать станут, как деньги собирать. Сказали, что не будут молодежь на войну отпускать, и ваххабитов пускать не будут. Чего им тут делать, только молодых совращают, наркотики им дают. Сам чего не ходил?

– А-а, – отмахнулся Хункарпаша. – У меня своих хлопот много: картошку копать надо, виноград убирать надо. Да и здоровье подводить стало – ходить тяжело. Нога так и болит, проклятая.

– Война, война, когда же она закончится! – пропела Тумиша. – Из Чечни убежали, так она сюда приковыляла. Вчера двоих раненых привезли, Махмуда и Заку, – ты их, наверно, знаешь. Махмуда в плечо осколком ударило, а Заке два пальца на ноге миной оторвало.

Под гудение сепаратора Хункарпаша снова впал в раздумье. Там, в горах, уже целый месяц шли бои с чеченскими боевиками. Недалеко от его родного села, где похоронены его отец и мать, бабки и деды, тетки и дядья, в Ботлихе и Мехельты, куда даже в Великую Отечественную не дошли немцы, сейчас гремели взрывы и убивали людей. Вместо орлов в горах свили гнезда ваххибиты, люди с чуждой верой, с чуждыми обычаями и чуждыми взглядами на жизнь. Туда из Чечни двинул свои отряды Шамиль Басаев, чтобы отрезать от России кавказскую нефть и Каспий. Видно, он рассчитывал на братские объятья дагестанских народов, а вместо этого получил отпор. А сейчас все мужчины Дагестана готовы взяться за оружие, чтобы вышвырнуть из своего дома непрошенных гостей. «Как там Амир? – подумал Хункарпаша, вспомнив про внука. – Наврал, наверно, сорванец, не поехал он ни в какую командировку, а воюет где-нибудь. Сохрани его Аллах».

– … а цены все растут и растут, – пчелой гудела Тумиша под пение сепаратора. – Вчера пошла на базар, взяла сто рублей, а чего купила? А ничего: две пачки макарон, масло подсолнечное, соль, курицу, и все. Вот и живи, как хочешь!

«О чем это она?» – подумал Хункарпаша, а вслух сказал:

– А в России никогда хорошо не жили: хоть при царе Горохе, хоть при Советах, хоть сейчас, при дерьмократах. Так что не жалуйся, Тумиша. От жалобы вина и еды на столе не прибавиться.

– Твоя правда, Хункарпаша. Такими уж нас, женщин, Всевышний создал. Пожалуешься немного – вроде, и полегше. – Тумиша засмеялась.

– Ну, ладно, заливай свое молоко, – сказал Хункарпаша. – Банку-то под сливки взяла?

– Взяла, взяла.

– Ну, иди к Надие, она тоже с утра язык свой еще не вострила. Поговорите там, косточки наши пообмывайте – глядишь, и нам полегше будет, – поторопил Хункарпаша соседку, когда та отставила подойник и подставила под слив стеклянную банку.

Когда за Тумишой закрылась дверь, и он услышал родной голос жены, которая радостно приветствовала соседку. Хункарпаша посмотрел на ручные часы и отметил про себя, что до прихода автобуса осталось еще два часа. Почти у всех сыновей и внуков были свои машины, но дочь Зейнаб с зятем в последние годы приезжали на автобусе, побаиваясь бандитов и преступников. Если раньше у них были кастеты и ножи, то сейчас без автомата или, в крайнем случае, без пистолета на дело не выходили. Три года назад их ограбили по дороге два вооруженных автоматами бородатых джигита, которые остановили их между двух скал, отобрали машину, вещи, деньги и растворились в ночи. Заявление в милицию не подавали, понимали, что разбойников вряд ли найдут, потому что через час-два они могли находиться или в Чечне, или в Азербайджане, или в горах, куда мирные жители не заходили уже много лет, боясь одичавших абреков и боевиков. Тогда Зейнаб долго плакалась на плече у матери, жалея машину, вещи и деньги, а мать, поглаживая рукой по ее спине, приговаривала: «Дочка, деньги и вещи можно нажить еще, а вот голову ни за какие деньги мира не купишь. Радуйтесь, что живы остались.»

Хункарпаша прислушался к женским голосам, доносившимся из кухни, и снова памятью вернулся в сорок шестой год…

Добрые женщины быстро поставили его на ноги, и уже через два дня он мог бродить по дому. Правда, на улицу они его не пускали – боялись повторного обострения болезни. Хункарпаша то долго стоял у окна, то заводил патефон, то читал свежие газеты, то просто лежал, закрыв глаза. Он пытался представить свою родину, родной аул, лица родных, соседей и родственников, укрытые снегами горы, но перед взором вставало лицо его новой знакомой со сверкающими вишенками глаз, открытой улыбкой и переливающимися на солнце кудряшками волос. Он с нетерпением ждал ее с работы, чтобы только услышать ее голос и звонкий смех, увидеть ее тонкие красивые руки и наслаждаться новостями прошедшего дня.

А тетя Поля, заметив состояние их невольного постояльца, все больше хмурилась, когда они уединялись вдвоем, и бурчала, когда Надежды не было дома:

– Ты, Паша, не больно с девкой-то озоруй, сердечную присуху водой не отольешь, вы разного поля ягоды. Тебя, чать, невеста дома ждет, а?

– Что вы, тетя Полина, какая невеста! У нас замуж выходят в тринадцать – пятнадцать лет. Так что если и остались невесты, то только старые, им уже по восемнадцать или по двадцать лет. Если их никто не берет, то зачем они мне, такому славному джигиту, а?

– Ты все смеешься, а я сурьезно говорю. Ты вот уедешь, и поминай, как звали, а ей маета останется. Да и веры вы разной.

Вера… А какая у него вера? Мусульманская? Но после того, что он вынес и увидел на фронте, он не верил уже ни в Аллаха, ни в шайтана. Его родители и деды с бабками постоянно соблюдали намазы, ходили по праздникам в мечеть, но и только. Это была скорее не фанатичная вера в Бога, а дань традиции, уважение к народным обычаям. И в то же время Ханкарпаша понимал, что он и Надя очень похожи, и одновременно очень разные. Он смеялся в разговоре с теткой, но в то же время понимал, что она права. И, чтобы разом разрубить этот узел, решил уехать как можно скорее.

Хункарпаша собрался и пошел на рынок, чтобы купить цветы. Но рынок был пуст и нищ: там, кроме муки, мяса и молока по заоблачным ценам, ничего не было. А цветы… Какие цветы в это лихолетье и в эту пору! И все-таки он нашел цветочный магазин, где купил куст чайной розы в горшке и, выпросив у продавщицы старый холщовый мешок, укутал его и принес в дом. Хункарпаша поставил его на самое видное место, на подоконник, и представил себе, как обрадуется Надя его подарку.

Но все произошло как раз наоборот. Когда девушка вернулась с работы и зашла в его комнату, она как-то странно, испуганно и отчужденно, посмотрела на цветок, и сразу все поняла. Устало присела на табуретку и лишь спросила:

– Уезжаешь? Когда?

– Завтра, – ответил он.

– Хорошо, – вздохнула она. – На родине, дома, всегда хорошо. Письмо напишешь?

– Конечно, напишу.

– Адрес не забудь записать.

– Я уже записал.

После долгой паузы Надя потерла переносицу. Словно что-то вспоминая, зачем-то поглядела на потолок и сказала:

– Билет я тебе куплю.

– Зачем же, я сам…

Она только усмехнулась:

– Сам… Билетов в кассе на три недели вперед нет. Праздник, да и поезда еще плохо ходят. Кто-нибудь сдаст, я и куплю.

– Спасибо, Надия, – только и смог произнести он.

За ужином тетя Поля достала запотевшую бутылку и выставила ее на стол.

– Вот, выпить бы надо на дорожку. А то не по-русски как-то. Самогонка, – прошептала она. – Водка-то сейчас вон какая дорогущая, никакими деньгами не укупишь.

После первой рюмки все смеялись над каждым словом, после второй спели «Катюшу», после третьей Паша и Надя долго и шумно говорили: так, ни о чем, просто говорили, словно не могли насытиться разговором перед расставанием, словно два путешественника не могли утолить жажду перед походом через пустыню.

Тетя Поля особенно была добра сегодня, она клушкой кружилась вокруг них и выставляла на стол все новые и новые блюда. Но они не чувствовали их вкуса, а наслаждались праздником своих душ, своего духовного родства, и не замечали ничего и никого вокруг.

Надя отпросилась на пять минут, чтобы проводить его. Прибежала на перрон запыхавшаяся и отчего-то бледная и долго искала Хункарпашу среди суетливой толпы. А, увидев его, еще издалека закричала:

– Паша, я здесь! Паша!

Он крутил головой, привстав на цыпочки, и искал ее среди моря голов. А когда нашел, то ринулся напропалую навстречу, расталкивая всех на своем пути и не обращая внимания на проклятия и угрозы в свой адрес. Они встали напротив, лицом к лицу, глаза в глаза, судьба к судьбе, и не знали, что сказать друг другу на прощанье. Казалось бы это так просто выговорить: «До свидания» или «Прощай» или просто «Счастливого пути». Но языки их словно опутала немота. Вот просвистел паровоз и шумно вздохнул парами перед дальней тяжелой дорогой. Первой заговорила Надя:

– Паша, если будешь в наших краях, обязательно загляни к нам. Хорошо?

– Хорошо, – выдохнул он.

– И письмо напиши, как ты там…

– Напишу.