Дети Бафомета

Красноклык одобрительно хмыкнул, проткнул печень заострённым концом ветки и поместил её над огнём жаровни. С печени в пламя капала кровь, от жаровни пошёл густой, жирный дым с отвратительным запахом, но Ушке и Красноклыку это даже понравилось и они, подойдя к жаровне, начали вдыхать этот дым. У них слезились глаза, но запах был настолько притягательно-тошнотворным, что оторваться они смогли лишь тогда, когда начали кашлять и задыхаться.

– У меня даже голова закружилась, – вытирая слёзы, сказала Ушка.

Красноклык, оскалившись (а его улыбка теперь всегда была похожа на оскал хищника), взял бутылку, но зайчиха, забрав её у него, поставила лиса перед собой на колени, набрала водки в рот и тонкой струйкой сплюнула её ему в пасть.

– Вкусно, – облизываясь, прошептал лис, схватил Ушку за бёдра и уткнулся носом в промежность.

– Не сейчас, – оттолкнув его коленом, сказала зайчиха, – я всё ещё жрать хочу.

Глотнув водки, Ушка взяла вертел с полусырой печенью и, понюхав копчёную плоть, стала рвать её зубами. Она глотала горьковатую, пропитанную дымом плоть, почти не разжёвывая, из её рта стекал полупрозрачный розовый сок, капал на грудь и блестел в серо-голубом мехе.

– Дай мне тоже, – попросил лис, стоя перед ней на коленях.

Ушка зарычала, отвернулась и быстро, словно у неё хотели отнять добычу, доела печень девочки-выдры и выкинула вертел. Вытерев губы, она повернулась к лису, и тот поразился произошедшей перемене: глаза Ушки горели злобой, грудь быстро вздымалась, изо рта стекала пена, а кончики пальцев дрожали.

Красноклык попятился назад, но зайчиха схватила его, повалила на спину и уселась сверху.

– А вот теперь можно, – прохрипела она и вгрызлась в губы лиса.

Закатив глаза, Ушка сидела на лисе, размашисто двигая бёдрами. Она стонала, выла и царапала себе грудь когтями, оставляя на меху длинные багровые полосы, сочащиеся кровью. В момент наивысшего наслаждения зайчиха открыла глаза, наклонилась и сжала горло Красноклыка сильными пальцами. Лис захрипел, попытался расцепить стальную хватку, но Ушка, глядя прямо ему в глаза, стала медленно душить, не обращая внимания на его попытки освободиться.

Она медленно, с наслаждением выдавливала из него жизнь, словно уже когда-то делала это и теперь стремилась вновь испытать знакомые ощущения. Красноклык хрипел, в глазах у него начало темнеть, он уже не видел ничего, кроме полного холодной ненависти взгляда зайчихи, в котором ясно читалось одно желание – убить.

И она бы его непременно убила, но в последний момент послышалось хлопанье крыльев, и рядом с ними приземлилась чёрная птица.

– Ты ведь его задушишь! – громко прокаркала птица.

Ушка разжала пальцы и взглянула на хрипящего под ней лиса. Красноклык откашлялся, обрызгав зайчиху и та, перекинув лапу, слезла с него.

– Некоторые любят, когда их во время этого дела слегка душат, – насмешливо сказала птица, – говорят, что ощущения острее.

Красноклык, кашляя и задыхаясь, встал на корточки, а зайчиха, не обращая на него внимания, глотнула водки и, насмешливо глядя на птицу, спросила:

– А тебе почём знать? Вы, пернатые, вроде по-другому трахаетесь.

Склонив голову набок (это, по всей видимости, была её любимая поза), птица весело ответила:

– Я же говорила, что я много чего знаю.

– До хрена ты знаешь, – сказала Ушка и закурила.

– Ну, уж точно больше, чем вы, – прокаркала птица. – Кстати, а ведь ты могла его убить.

Ушка, поджав нижнюю губу, кивнула:

– Да, я могла его убить.

– И ты так спокойно об этом говоришь? – прохрипел Красноклык, который уже пришёл в себя и смог нормально дышать, хотя горло всё ещё побаливало.

– Да, – спокойно ответила зайчиха.

– Ты что? – с ужасом спросил лис.

– В тот момент мне этого очень хотелось, – ответила Ушка, выпустив ему в лицо струйку дыма, – но ведь я тебя не придушила.

– Только из-за неё! – срываясь, крикнул Красноклык, кивая на птицу.

– Скажи ей спасибо. Ладно, я не знаю, что на меня нашло, но я буду с тобой честна.

Лис насторожился.

– Что ты имеешь в виду? – спросил он.

– А то, что мне насрать, – ответила зайчиха, сгребла свои вещи и стала одеваться.

Её штаны, куртка, рубашка были пропитаны кровью и вняли, но Ушка и в самом деле была честна – ей было насрать. Она надела влажную, липкую одежду, всунула ноги в сырые ботинки и, допив водку, пошла в хижину к Острозубке.

Красноклык тоже взял свои вещи, но надел только штаны, а рубашку и куртку, подвесив на выломанную из хижины ветку, подвесил над жаровней для просушки. Птица с интересом следила за его действиями, а когда лис, чтобы не держать ветку лапами, сходил ещё за двумя и, вставив их в щели плота, соорудил некое подобие вешалки и подвесил вещи над тлеющими углями, не сдержалась и спросила:

– Ты думаешь, они у тебя просохнут?

– Надеюсь, – буркнул лис.

Птица, медленно ступая длинными лапами с острыми когтями, подошла к нему и, наклоняясь, лукаво спросила:

– Понравилось?

– Что? – делая вид, что не понимает вопроса, спросил Красноклык.

– Она, – подмигнув, ответила птица, – она такая сильная, такая страстная. Я видела, как она царапала себе грудь до крови перед тем, как захотела тебя придушить.

– Это было и здорово, и страшно одновременно, – честно признался лис, – меня словно охватывало безумие, да и Ушку, я думаю, тоже. Но мне понравилось.

Он взглянул птице в глаза и добавил:

– Знаешь, мне ведь даже в кайф было, когда она меня душила. Я только сейчас это понял.

Впрочем, каким бы честным не казался его ответ ему самому, в тот самый момент, когда зайчиха разжала свои стальные пальцы, Красноклыку захотелось жить, а пьянящее, возбуждающее безумие, которое доставляло столько низменного, запретного и притягательного удовольствия, оставило его.

– Зачем же тогда ты сопротивлялся?

– Не знаю.

Птица отошла и, клюнув в глаз голову девочки-выдры, вырвала его и проглотила.

– Глаза всегда были самым вкусным, – щёлкнула клювом птица. – Ты боялся смерти, лисёнок. Этот страх есть почти у всех, кроме самых сильных духом. Эту силу даст тебе Безымянный Козёл. Он уже дал тебе бесстрашие убивать, а может даровать и бесстрашие перед смертью.

Красноклык, действительно, чувствовал, что за последнее время стал абсолютно равнодушно относиться к чужим страданиям и смерти, а убивать ему так и вовсе доставляло удовольствие. Взять хотя бы эту девчонку: поначалу даже сама мысль убить её, чтобы принести жертвенную кровь Безымянному Козлу, вызывала в нём робость и неловкость, но зато с каким наслаждением он отсёк ей голову, пил её кровь, а потом трахался с Ушкой, ползая в этой крови!