– А знаешь, он рассуждает очень здраво, – заметил Коконнас.
– Да… по крайней мере теперь я знаю, что мы играем, как видно, в опасную игру, – ответил Ла Моль.
– А я-то, – сказал тюремщик, – думаете, не рискую? А вдруг месье от волнения ошибется и ударит не в тот бок!..
– Э, дьявольщина! Я бы хотел быть на твоем месте, – возразил Коконнас, – чтобы иметь дело только с этой рукой и только с тем железом, которым я тебя коснусь.
– Смертный приговор! – тихо произнес Ла Моль. – Нет, это невозможно!
– Невозможно? Почему же? – простодушно спросил тюремщик.
– Тс-с! – произнес Коконнас. – Мне показалось, что внизу отворили дверь.
– Верно, – волнуясь, подтвердил тюремщик. – По камерам, месье, скорее!
– А когда, вы думаете, вынесут нам приговор? – спросил Ла Моль.
– Самое позднее – завтра. Но не беспокойтесь: тех, кого надо, предупредят.
– Тогда обнимем друг друга и простимся с этими стенами.
Друзья горячо обнялись и вернулись в свои камеры: Ла Моль – вздыхая, Коконнас – что-то напевая.
До семи часов вечера ничего нового не произошло. На Венсенскую башню надвинулась темная, дождливая ночь – самая подходящая для бегства. Коконнасу принесли обычный ужин, и он поужинал с аппетитом, предвкушая удовольствие вымокнуть на дожде, хлеставшем по стенам замка. Он уже готовился заснуть под глухой, однообразный шум ветра, к которому не раз прислушивался с неведомым до тюрьмы тоскливым чувством, но теперь ему показалось, что ветер как-то необычно стал поддувать под двери, да и печь тоже гудела с большей яростью, чем в другое время: так бывало каждый раз, когда открывали верхние камеры, а в особенности – камеру напротив. По этому признаку Коконнас всегда знал, что тюремщик выходит от Ла Моля и сейчас зайдет к нему.
На этот раз, однако, Аннибал тщетно вытягивал шею и напрягал слух. Время шло, никто к нему не приходил.
«Странно, – рассуждал Коконнас, – у Ла Моля отворили дверь, а у меня нет. Быть может, его вызвали на допрос? Или он заболел? Что это значит?»
Для узника все может стать поводом к радости, к надежде, но также к подозрению, к тревоге.
Прошло полчаса, час, полтора. Коконнас с досады начал засыпать, как вдруг услышал лязг ключа в замочной скважине и вскочил с постели.
«Эге! Неужели пришел час освобождения и нас отведут в часовню без приговора? – подумал он. – Дьявольщина! Какое наслаждение бежать в такую ночь, когда ни зги не видно: лишь бы лошади хорошо видели».
Он весело собрался расспросить обо всем тюремщика, но увидел, что тюремщик приложил палец к губам и весьма красноречиво скосил глаза. Действительно, за его спиной слышался шорох и виднелись тени. Наконец он разглядел в темноте две каски благодаря тому, что свет дымной свечи заиграл на той и на другой золотистым бликом.
– Ого! К чему бы эта ужасная свита? – шепотом спросил он. – Куда мы идем?
Тюремщик ответил только вздохом, очень похожим на стон.
– Дьявольщина! Что за несносная жизнь! Все время какие-то крайности, никакой твердой опоры, то барахтаешься в воде на глубине ста футов, то летаешь над облаками – ничего среднего! Слушайте, куда мы идем?
– Месье, следуйте за алебардщиками, – сказал картавый голос, показавший Коконнасу, что замеченных им солдат сопровождал какой-то судебный пристав.
– А месье де Ла Моль? – спросил Коконнас. – Где он? Что с ним?
– Следуйте за алебардщиками, – ответил тот же картавый голос тем же тоном.
Надо было повиноваться. Коконнас вышел из своей камеры и увидел человека в черном одеянии – обладателя неприятного голоса. Это был пристав, маленький горбун. Вероятно, он пошел по судейской части, чтобы скрыть под длинным черным одеянием другой свой недостаток: у него одна нога была короче другой.
Пьемонтец стал медленно спускаться по винтовой лестнице. Во втором этаже конвой остановился.
– Спуститься-то спустились, но не настолько, насколько нужно, – прошептал Коконнас.
Отворилась дверь. У пьемонтца было рысье зрение и чутье ищейки; он сразу почуял судей и разглядел в темноте силуэт какого-то человека с голыми руками, при виде которого у него выступил на лбу пот. Тем не менее он придал себе веселый вид, склонил голову слегка налево, как предписывалось хорошим тоном тех времен, и, подбоченясь правой рукой, вошел в зал.
Кто-то отдернул занавес, и Коконнас действительно увидел судей и повытчиков. В нескольких шагах от судей и повытчиков на скамейке сидел Ла Моль.
Коконнаса подвели к судьям. Он встал против них, с улыбкой кивнул головой Ла Молю и стал ждать вопросов.
– Как ваше имя, месье? – спросил председатель суда.
– Марк-Аннибал де Коконнас, – ответил Коконнас с предельной любезностью, – граф де Монпантье, Шено и других мест; но я думаю, что наши звания и общественное положение известны.
– Где вы родились?
– В Сен-Коломбане, близ Сузы.
– Сколько вам лет?
– Двадцать семь лет и три месяца.
– Хорошо, – сказал председатель.
«По-видимому, это ему понравилось», – сказал про себя Коконнас.
Молча дождавшись, пока повытчик запишет ответы обвиняемого, председатель спросил:
– Теперь скажите, с какой целью вы бросили службу у герцога Алансонского?
– Чтобы быть вместе с месье де Ла Молем, вот с этим моим другом, который бросил у него службу за несколько дней до меня.
– Что вы делали на охоте, когда вас арестовали?
– Как – что?.. Охотился, – ответил Коконнас.
– Король тоже был на этой охоте и там почувствовал первые приступы той болезни, которой он болен в настоящее время.
– Относительно этого я ничего не могу сказать, потому что был далеко от короля. Я даже не знал, что он чем-то заболел.
Судьи переглянулись с недоверчивой усмешкой.
– А-а! Вы не знали?.. – сказал председатель.
– Да, месье, я очень сожалею о болезни короля. Хотя французский король и не является моим королем, но я чувствую к нему большую симпатию.
– В самом деле?