– Честное слово! Не то что к его брату, герцогу Алансонскому. Признаюсь, его я…
– Герцог Алансонский тут ни при чем, – перебил его председатель, – дело идет о его величестве…
– Я уже сказал вам, что я его покорнейший слуга, – ответил Коконнас с очаровательной развязностью, принимая небрежную позу.
– Если вы, как утверждаете, действительно слуга его величества, то не скажете ли суду, что вам известно о чародейской статуэтке?
– А! Вот что! Как видно, опять мы принимаемся за статуэтку?
– Да, месье, а вам это не нравится?
– Совсем напротив! Это мне более по вкусу. Давайте.
– Почему эта статуэтка оказалась у месье де Ла Моля?
– У месье де Ла Моля? Вы хотите сказать: у Рене?
– Вы, значит, признаете, что она существует?
– Пусть мне ее покажут.
– Вот она. Это та самая, которая вам известна?
– И очень хорошо.
– Повытчик, запишите, – сказал председатель. – Обвиняемый признался, что видел эту статуэтку у месье де Ла Моля.
– Нет, нет, – возразил Коконнас, – давайте не путать! Видел у Рене.
– Пусть будет – у Рене. Когда?
– Единственный раз, когда я и месье де Ла Моль были у Рене.
– Вы, значит, признаете, что вместе с месье де Ла Молем были у Рене?
– Я этого никогда и не скрывал.
– Повытчик, запишите: обвиняемый признался, что был у Рене в целях колдовства.
– Эй, эй! Потише, потише, господин председатель! Умерьте ваш пыл, будьте любезны, об этом я не говорил ни звука.
– Вы отрицаете, что были у Рене в целях колдовства?
– Отрицаю. Колдовство имело место случайно, без предварительного умысла.
– Но оно имело место?
– Я не могу отрицать того, что происходило нечто похожее на ворожбу.
– Повытчик, пишите: обвиняемый признался, что у Рене имела место ворожба против жизни короля.
– Как против жизни короля? Это мерзкая ложь! Никогда никакой ворожбы против жизни короля не было!
– Вот видите, господа, – сказал Ла Моль.
– Молчать! – приказал председатель; затем, обернувшись к повытчику, продолжал: – Против жизни короля. Записали?
– Да нет же, нет, – возразил Коконнас. – Да и статуэтка изображает вовсе не мужчину, а женщину.
– Что я вам говорил, господа? – вмешался Ла Моль.
– Месье де Ла Моль, вы будете отвечать, когда вас спросят, – заметил ему председатель, – но не перебивайте допрос других. Итак, вы утверждаете, что это женщина?
– Конечно, утверждаю.
– Почему же на ней корона и королевская мантия?
– Да очень просто, – отвечал Коконнас, – потому что она…
Ла Моль встал с места и приложил палец к губам. «Верно, – подумал Коконнас. – Но что бы такое рассказать, что удовлетворило бы господ судей?»
– Вы продолжаете настаивать, что эта статуэтка изображает женщину?
– Да, разумеется, настаиваю.
– Но отказываетесь говорить, кто эта женщина.
– Это моя соотечественница, – вмешался Ла Моль, – которую я любил и хотел, чтобы и она меня полюбила.
– Допрашивают не вас, месье де Ла Моль! – воскликнул председатель. – Молчите, или вам заткнут рот.
– Заткнут рот?! – воскликнул Коконнас. – Как вы сказали, господин в черном? Заткнут рот моему другу?.. Дворянину? Ну-ка!
– Введите Рене, – распорядился главный прокурор Лягель.
– Да, да, введите Рене, – сказал Коконнас, – посмотрим, кто будет прав: вы ли трое или мы двое…
Рене вошел, бледный, постаревший, почти неузнаваемый, согбенный под гнетом преступления, которое он собирался совершить, – еще более тяжкого, чем совершенные им раньше.
– Мэтр Рене, – спросил председатель, – узнаете ли вы вот этих двух обвиняемых?
– Да, месье, – ответил Рене голосом, выдававшим сильное волнение.
– Где вы их видели?
– В разных местах, в том числе и у меня.
– Сколько раз они у вас были?