Страшное дело. Тайна угрюмого дома

Помощник кассира, выдавший билеты, запирал кассу, собираясь идти домой.

Смельский обратился к нему, стараясь придать своему голосу и наружности как можно больше хладнокровия.

– Билеты они не брали, а только что поехали в Петербург, это я сам видел… У нас ведь, знаете, халатное отношение к правилам, сказано – штраф, а и штрафы не берут, поэтому все прямо в вагон лезут, в особенности Шилов… впрочем, у него, кажется, есть карточка…

Смельский не дослушал разглагольствований кассира и пошел обратно к извозчику.

Ему он приказал ехать к даче Краевых.

Сиротские слезы

Смельский познакомился с Татьяной Николаевной недавно только. Ранее этому мешала ее болезнь, но и Татьяна Николаевна ему и он ей очень понравились.

Краева была душевно рада, что мужа ее будет защищать именно Смельский, а не кто-то другой. Бедная женщина почему-то питала уверенность, что если он выступит защитником мужа, то дело непременно должно быть выиграно.

Если бы почему-либо Смельский отказался теперь от защиты, она была бы неутешна.

Но Краева знала, что он любит Анну и ради этого уже не откажется оказать это благодеяние ее родственнику.

И Татьяна Николаевна питала себя надеждой, как больной, который верит в опытность своего врача.

Она часто последнее время беседовала со Смельским о муже, клялась ему, что он не виновен, ссылаясь на сон и прочее.

Смельский выслушивал ее с состраданием и подавал кое-какие надежды на то, что, мол, бог даст, дело примет хороший оборот, что правосудие не допустит наказать невиновного и прочее.

Он нарочно не высказывал своего истинного взгляда на это дело из опасения за здоровье только что начавшей поправляться Татьяны Николаевны.

Он же в числе других, то есть Сламоты и Анны, отговаривал ее от свидания с заключенным впредь до окончательного укрепления ее здоровья.

Краева наконец привязалась к Смельскому как к родному, да она и считала его таковым, потому что Анна была его невестой.

Но вот последнее время что-то случилось с Анной; она стала какая-то странная, и что день – то хуже; даже лицо ее изменилось.

Потом она стала пропадать из дачи бог весть куда на целые часы и, возвращаясь, говорила, что она гуляла в парке.

И теперь все в парк, все в парк начала ходить… Точно у нее там сокровище какое-то зарыто.

Стала, наконец, уходить и по вечерам, а вечера теперь уже темные; даже страшно за нее.

Этакая она смелая!

Спросила как-то на днях Татьяна Николаевна у Смельского, не с ним ли Аня по вечерам гуляет, тот и глаза опустил.

Краева даже испугалась, что сказала это.

– Я,?– говорит он,?– сам ищу вот уже два дня Анну Николаевну, хочу переговорить с нею о важном деле и не вижу ее.

Краева задумалась.

Что бы это могло быть?

Но когда сегодня, сейчас, Смельский, бледный и встревоженный, приехал и сообщил, что Анна уехала с Шиловым, Татьяне Николаевне сделалось дурно, так дурно, что она опять слегла в постель.

Смельский ушел к себе на дачу и предался самым мрачным размышлениям. Он сел у открытого окна и задумался, глядя в поле, где виднелся выступающий угол сламотовского парка.

«Вот этот проклятый парк,?– думал он,?– вот это чертово гнездо измены и воровства…» Потом мысли его перенеслись на Анну…

Он был зол, ему хотелось бранить весь свет; бранить Анну он не имел силы: он и теперь еще слишком любил ее, чтобы сделать это. Взамен ее лично он стал думать о женщинах или о женщине вообще; не похвальны оказались его выводы об этой половине рода человеческого. Но в них была правда, масса правды и разве только какой-нибудь один процент преувеличения, происходящего от горя и обиды. Ему пришло на ум, что женщина очень странное существо, потому что все качества, составляющие ее нравственную фигуру, можно назвать огульно отрицательными, так что в женщине, собственно, нет ни хорошего, ни дурного, а есть только тени того и другого чувства, тени, легко меняющие свои места и сливающиеся одна с другой. Не спалось в эту ночь Смельскому, не работалось и над проектом защитительной речи, как он ни уговаривал себя, что постыдно, мол, с его стороны опустить настолько руки в этой беде, чтобы забыть даже обязанность честного человека.

Ведь он не бросит же защиту Краева только потому, что Анна изменила ему? Конечно, он сделал бы это с охотой, но он не должен, он не смеет, он – присяжный защитник обвиняемых, кто бы они ни были и что бы ни было связано с ними. Это – назначение и цель его жизни.

На следующий день, после нескольких часов тревожного лихорадочного сна, под утро, он пришел к такому решению: при первом удобном случае вызвать Шилова на дуэль, но не ранее как после разбирательства дела; впрочем, если бы Шилов вздумал не принять это последнее условие, он готов был передать защиту другому лицу. Теперь он собирался ехать к Сламоте и просить быть его секундантом, а также решил заехать и к Краевой, объявив ей, что по непредвиденным обстоятельствам, быть может, придется ему передать защиту одному из своих коллег, человеку, также способному и знающему еще лучше его ведение подобных дел.

Одевшись, он направился сперва к Краевой. Она была еще в постели и чувствовала себя хуже после вчерашнего обморока; но, узнав, что пришел Смельский, встала с кровати и принялась одеваться, крича через закрытую дверь:

– Подождите, дорогой Андрей Иванович, я сейчас к вам выйду.

Ждать Смельскому не пришлось долго.

Татьяна Николаевна вышла бледная, с желтыми кругами под глазами.

Она взглянула на Смельского с испугом и вопросительно.

Она ждала какого-нибудь известия или об Анне, или о муже, но доброго ни с той, ни с другой стороны не ожидала.

Увидя серьезное лицо Смельского, она смутилась еще больше.

– Татьяна Николаевна,?– сказал молодой адвокат,?– мои обстоятельства сложились так, что могут потребовать изменения моего прежнего решения защищать вашего мужа. Мне придется, может быть, на днях уехать очень далеко, и в таком случае считаю долгом предупредить вас, что я передам дело вашего мужа одному моему товарищу, человеку, за которого я вполне…

Татьяна Николаевна вдруг стремительно бросилась из комнаты, так что Смельский остался один с неоконченной фразой на устах.

Несколько минут все было тихо.

Он уже хотел встать и узнать о причине этого странного исчезновения Татьяны Николаевны, когда она сама появилась в комнате, ведя за руки двух малюток. Еще у дверей она наклонилась к ним и шепнула что-то.

Дети приблизились к Смельскому, и один и другая стали перед ним на колени.

– Ради бога, защитите папу вы! – сказал старший мальчуган.

– Папу! – тихо уронила девочка и больше ничего не сказала, оглянувшись, потому что не приобрела еще за трехлетнее пребывание на свете большего количества слов, необходимого для красноречия.

А за ними и Краева упала на колени, моля:

– Нет, нет, никто, кроме вас! Вы! Вы защитите мужа! Я только в вас верю, вы вся наша надежда!

Смельский был так растроган и смущен, что на глазах его показались слезы.

Он забыл в эту минуту все и дал обещание, поцеловав обоих малюток и руку Краевой.