Именно кралась, а не шла, так не идут люди с чистою совестью, на честное, открытое дело, так крадется вор к добыче, изменница-жена на свидание, блудливая кошка за лакомым куском.
Был вечер, поздний вечер.
Уже смеркалось, и в права свои вступила яркая полная луна конца июля.
В парке было бы темно как в погребе, если бы лиловые полосы света не перерезывали его в прогалинах и тех местах, где ветки деревьев редели.
Глухо шумела черная листва его, страшно было среди сумрака аллей.
Вот скамейка! Не из тех скамеек, мимо которых надо идти широкой дорогой до дому графа, она стоит в глубине, в глуши, и редко кто знает о ее существовании.
Она полуразрушена, это памятник давних времен, про который ведали, может быть, только влюбленные парочки времен прадедов нынешнего Сламоты.
Тут тишь, глушь, осока да бурьян и пахучая крапива.
Тут неопасно встретиться с тем, кто боится взора людского.
Только луна глядит на эту скамейку и серебрит ее старинный чугунный узор.
На ней сидят двое: Шилов и Анна.
Говорит Шилов, Анна молчит, но слушает внимательно, боясь проронить хоть слово.
– Я всю жизнь был одиноким, Анна,?– говорит Шилов,?– но всю жизнь искал друга, друга-женщину и не находил ее, хотя объездил почти весь свет. Много было разных встреч и того, что я вам не хочу высказывать, но разве хоть одна из этих встреч похожа на знакомство с вами… Жизнь моя очень напоминает рулетку, где шарик – душа моя… Кто-то бросил ее на поприще жизни, и вот он вертится, мечется, пока не станет на свой номер… Еще несколько дней назад мой шарик метался быстро, но вчера и третьего дня он был уже вблизи своего фатального номера, а сегодня, теперь он стал на него… Партия окончена, я выиграл… выиграл свое счастье, выиграл тебя, Анна!..
Шилов, как бы в изнеможении от наплыва чувств, закрыл лицо руками и опустил голову.
Анна глядела на него, бледная, как тот свет, который изливала на нее луна. Страшно было видеть это помертвевшее человеческое лицо и сознавать, что это не мертвец покинул могилу, а еще живущий человек борется с душой своей и гибнет в хаосе ее разлада.
Вдруг она протянула руку, уронила ее на плечо Шилова, потом повернулась, опустила вторую руку на его плечо и припала лицом.
Слышались только рыдания, страшные, мучительные рыдания.
Анна обессилела от борьбы со своими чувствами, она и теперь не понимала, зачем и почему она делает это.
Она только чувствовала, что иначе не может сделать, что в ней действует какая-то странная сила, могучая и неумолимая, что бороться с нею так же невозможно, как попытаться бежать от самого себя.
Если это любовь! То какая она жгучая, страшная и сильная! Ведь она противопоставила ей все, что могла, она боролась с нею, как зверобой в пустынной глуши борется с яростным зверем.
Но зверь победил человека. Страсть, внушенная ей этим человеком, вспыхнула как порох и была так же ужасна по своей разрушительной силе.
Слов больше не было слышно, только рыдания, поцелуи и стон, словно от жгучей боли или бесконечного отчаяния.
Несколько минут спустя Шилов и Анна шли по парку безмолвной парой.
Они дошли до перекрестка, ей надо было идти налево, ему направо.
– Поцелуй меня, Анна, еще раз,?– глухо сказал он.
Анна вздрогнула, обхватила его шею руками и не раз, а без счету поцеловала, опять со стоном и каким-то нервическим припадком рыдания.
– До завтра,?– сказал Шилов.
Анна ничего не сказала, но утвердительно кивнула головой.
Улики против кого-то
На другой день, утром, Анна была больна.
У нее болела голова, и она просила няню сказать это Смельскому, когда увидела его входящим в калитку дачи.
Когда женщина сообщила ему это, Смельский побледнел. Он не видел Анну уже два дня, а теперь, на третий, она отговаривается принять его болезнью. Что с ней? Если она больна, то кому и быть около нее, если не ему? Была минута, когда он хотел было насильно пройти к Анне и спросить ее о причине нежелания видеть его да, кстати, узнать, чем больна она. Может быть, что-нибудь серьезное? Ведь ему же это ближе и важнее, чем кому-либо.
Но он не сделал этого, он повернулся и ушел, сказав, что зайдет вечером, и просил передать барышне, что у него есть важные сообщения.
Он уехал в город вдвойне взволнованный и болезнью Анны, и новым оборотом, какое приняло сламотовское дело.
Как уже мы рассказывали, Сламота сделал находку в своем парке.
Когда для обозрения таинственной одежды был призван и Смельский, он просто опешил.
Это была по всем приметам та одежда, которая была надета на крестьянине, ехавшем в одном вагоне с Краевым.
– Ее надо предъявить обвиняемому,?– быстро сказал он и передал во всех подробностях свое первое свидание с Краевым.
Граф покачал головой.
Уж очень все это странно и, что ни день, делается все необъяснимее.
Одежда была в тот же день отправлена к следователю, и на другой день утром Смельский поехал узнать о результатах предъявления.
Зайдя к камеру следователя, он получил сообщение, что обвиняемый узнал одежду и признал ее той самой, которая была на ехавшем с ним мужике.
– Это большой шаг,?– добавил следователь,?– теперь только остается получить от обвиняемого признание насчет того обстоятельства, кто этот парень, как его зовут, потому что верить в то, что он просто ехал с ним в вагоне,?– глупо, сам факт говорит за то, что это один из сообщников ограбления, быть может, даже самый активный, который прибегнул к переодеванию и даже гримировке, ведь в вещах найден и парик…
Из этого переодевания видно, что субъект принадлежит к классу интеллигентов, так же как и арестованный, и из этого в свою очередь вытекает обстоятельство, подтверждающее показание потерпевшего Шилова, что на него напал не один только Краев, но несколько человек.
Вывод был отчасти логичен, и Смельский невольно согласился с ним, хотя другое сомнение пришло ему на ум.
Зачем было Краеву, если он решился во всем запираться, описывать наружность парня и зачем признавать так просто и бестрепетно одежду?
Сообщив это свое соображение следователю, он, однако, не поколебал его первоначального образа мыслей.
В том виде, в каком дело предстало теперь, вследствие этой случайной находки, понимать его было гораздо проще. Да и в самом деле – зачем нарочно искать осложнений, когда существуют факты, сами за себя говорящие. Зайдя к Краеву, Смельский застал его очень взволнованным.
Заключенный ходил из угла в угол быстрыми и неровными шагами.
Увидев защитника, он так и кинулся к нему: