Тойво – значит надежда. Красный шиш

«Ох, и дурак ты, Лева!» – подумал Сталин, но вслух сказал совсем другое:

– Надеюсь, вы не позабыли под чьим мудрым руководством был подавлен прошлый мятеж? А там и Антанты всякие, и Армии освобождения были.

Всем вождям на ум сразу пришел Видлицкий десант, который, чего уж тут лукавить, лично Иосиф Виссарионович курировал.

– И подумаешь! – надулся Троцкий.

– Третьей стороной будет сам неприятельский тыл, – Сталин обвел весь курултай мудрым взглядом с характерным прищуром. – Мы отправим туда диверсантов.

2. Зимние забавы.

Суть да дело, пришел ноябрь, а вместе с ним пришел и Праздник. Четвертая годовщина Октября праздновалась торжественными собраниями в коллективах рабочих, заседаниями Политбюро и парадами в военных частях и военных училищах.

Для мятежников в этом событии не было ничего святого: мобильные партизанские отряды, прошедшие, без всякого сомнения, школу шюцкора, хорошо ориентировались в местных лесах и успешно теснили красные части.

А тут еще снегу навалило по самое «не могу». И морозы спустились, что ни ночь, то круче. Тяжко сделалось красноармейцам, а особенно тем, кто по поручению Партии и Правительства сунулся с диверсионными рейдами на подконтрольную врагам территорию.

Командиры и комиссары и слушать ничего не хотели о всей серьезности противодействия повстанцев. Кто это? Голодранцы! Да еще беглые матросы! Как они могут противостоять регулярным войскам на марше по тылам?

Из центральной России были спешно переброшены красноармейские части, решительные, но слегка утомленные и совсем неподготовленные к действиям на территории Карелии. Троцкий позаботился, чтобы диверсионные отряды состояли из тамбовских и воронежских парней, которым для порядку выделили по несколько финнов из местных гарнизонов. А нечего Сталину умничать! Финнам же вообще доверия никакого. Особенно после давешнего августовского расстрела на Каменноостровском проспекте.

В ноябре возле Кокосалми произошло одно из первых боевых столкновений маршевой части Красной армии, которой предполагалось выполнять диверсионные задачи, и проклятыми повстанцами. Ведомая финнами-проводниками, она должна была как вжарить по складским помещениям и штабу «лахтарит» (мясников, как величали финских белогвардейцев), что те после этого в панике побегут обратно в свою Европу и там забьются в истерике!

Так среди здравниц и пожеланий высказался на праздничном банкете Троцкий и все закричали «ура!» Только Сталин не закричал. Он нисколько не сомневался в победе Красной Армии, но к выскочке-Троцкому он относился не то, чтобы очень хорошо. Ну, да ладно, пускай Лева потешится, как стратег!

Командир Трофимов погрузил личный состав на теплушки и отбыл по железной дороге вместе с ними в Карелию. Личный состав поплевывал в потолок, спал под мерный стук колес и грезил, как они разметают всю «чухну белоглазую». Для помощи в этом святом деле вместе с ними ехали пушки и боеприпасы к ним. Артиллерия – эх, царица! Да с ней пол-Финляндии можно пройти и не заметить!

– А лыжи взяли, товарищ командир? – спросил военный специалист Туомас Раухалахти, в самый последний момент «пристегнутый» к бойцам.

– Может, еще и санки надо было захватить? – сказал, как отрезал, Трофимов. – Мы не на коньках кататься едем, мы родину нашу от всяких вражин едем чистить. Или что-то непонятно?

Раухалахти сказал, что все понятно и ушел прочь, почесывая за ухом: ну, может чудо-богатыри какое слово знают, чтобы через незамерзающие болота, дикое бездорожье и выстуженные ламбушки перебираться. Парни в шинелях «с разговорами» справятся с любой бедой, лишь бы красноармейская книжка с красной звездой была возле сердца, либо партбилет – на сердце. «Мы растопим этот снег теплом наших сердец, гвозди бы делать из этих людей» и тому подобное.

Снег в тот год выпал рано, и морозы грянули тоже рано. Зато это произошло дружно, и оттепелью даже не пахло. Зима пришла, а мы и не ждали.

Командир Трофимов выгрузил своих бойцов на станции Кестонской[2 - Кестеньга.], проверил подшитые подворотнички, чтобы были свежими, устроил прием горячей пищи и через пару часов с рассветом приказал выдвигаться в сторону Кокосалми, где по донесениям разведчиков окопались белые финны.

Ну, и пошли они воевать. Лошади пушки тащат, пулеметные расчеты – пулеметы волокут, прочие – решительность демонстрируют и уверенность в своих силах. Эх, если бы только не мороз!

А дорога к неприятелю только одна. Да и что это за дорога такая – тропа для одного ходока. В сторону сошел – по пояс в снег провалился. Лошади в таких нечеловеческих условиях работать отказываются. Комиссар Рябов пытался воззвать к их пролетарскому духу, но те и так еле дух переводили. Тогда красноармейцы впряглись, чтобы тягу увеличить, еще одну добавочную лошадиную силу из себя выжать. Да где там!

Вместо положенного для такого марша получаса, если возле карты с линейкой стоять, к полудню добрались к озеру. Отсюда, если напрямик, всего-то километр-полтора до этой самой Кокосалми. Если кругом, конечно, больше. Но командир Трофимов решил так: раз мороз нам мешает, то пусть он нам и помогает. Озеро-то замерзло! Лед в такую стужу должен быть ого-го!

Ого-го, подтвердил Рябов. Ого-го, воодушевились красноармейцы. М-да, закручинился Раухалахти.

Влекомый долгом, Туомас на полусогнутых побежал к комиссару.

– Товарищ начальник! – запутавшись от волнения в обращении, сказал он. – Разрешите доложить!

– Гражданин начальник! – бездумно поправил его Рябов. – Докладывай.

– Под снегом лед не может быть ого-го! – вытянувшись по стойке «смирно», рапортовал финн. – Озеро замерзло – это правда. Но на первый лед упал снег. А потом только упал мороз. Под снегом мороз не держится. Надо ждать, когда замерзнет та вода, которая выступила из-под первого тонкого льда.

– И когда же замерзнет та вода? – поинтересовался комиссар.

– Если мороз не спадет, то полтора суток, или двое надо подождать. Тогда можно идти спокойно.

В это время к ним подошел командир. Он не верил неруси, пусть даже и в красноармейской форме. Поэтому вполглаза всегда присматривал за Раухалахти, без колебаний готовый пристрелить того при любом подозрительном действии.

– В чем дело? – строго спросил он.

– Да вот, товарищ чухонец выказывает сомнение в том, что озеро замерзло, – пожал плечами Рябов.

– А мороз какой нынче? – поинтересовался Трофимов.

– Ну, для артиллерийской стрельбы еще подходит, но уже на границе, – отрапортовал комиссар. – Минус двадцать три градуса. Если по Цельсию.

Стрельба в минус двадцать пять и ниже не разрешалась артиллерийскими учебниками: смазка почти полностью теряла свои смазочные и гипоидные свойства, что было чревато переклиниванием замка орудия и даже разворотом пушечного дула на манер розочки.

– Ну вот, смазка может замерзнуть, не говоря уже о воде. Что-то подозрительны мне твои настроения, товарищ красноармеец. Поди в баню свою захотел? Погреться и понежиться? – командир знал, что финны сами не свои по поводу бани. И этот тоже, вероятно, драпать хочет, лишь бы не воевать. – Какая там у вас температура в банях?

– Сто градусов, – растерялся Раухалахти.

– Врешь, чухонская твоя морда, – нехорошо прищурился комиссар. – При ста градусов уже бумага горит[3 - Как ни странно, но большинство голландцев, немцев и прочих французов, не говоря уже о жителях российского черноземья, именно так и считают.]. Все – разговор окончен. Увижу, что прячешься – сам тебя пристрелю.

Туомас развернулся на негнущихся ногах и ушел помогать прочим бойцам. Он не понимал, что же такого неприятного было в его словах для командира? Или он сам чего-то не догоняет? Вероятно, в нем причина, уж начальники не могут ошибаться, тем более, начальники-коммунисты, тем более, начальники-веня-ротут («русские крысы» – принятое среди фиников пренебрежительное название русских).

Так, может быть, разведка что-нибудь принесла: информацию, например, о том, что повстанцы начали спешно отступать, или нет их вообще в Кокосалми? Так не было этой самой разведки. Трофимов о ней не распорядился, Рябов посчитал, что несерьезно отправлять людей, раз все их передвижения по снегу читаются, как по книге. Зачем понапрасну по сугробам ползать, коль толку от этого никакого? Вообще-то логично: разведчик должен быть скрытен, иначе это уже чепуха получается. Пожалуй, без белых маскхалатов и широких лыж не обойтись. Какие маскхалаты, какие лыжи? Разворачиваться в атаку!

Командир приказал, бойцы сделали. Два часа разворачивались. Все по военной науке. Правда, там, в этой военной науке, весь упор на внезапность: «ошеломить противника», «подавить противника», «использовать рельеф», «выбить противника» и тому подобное.

Устали разворачиваться в боевое наступление все, даже лошади. Пушки Маклина громоздкие, для маневра, конечно, приспособленные, но для маневра в снегу – не очень. Трофимов, сука, орал так, что, вероятно, в Кремле все троцкие вместе взятые слышали.

А мятежники – молчок. Ни одного выстрела, ни одного звука вообще. Будто и нет их вовсе в обуянной бунтом Кокосалме.

Наконец, развернулись, бросились в атаку. Лишь одна тропа вела в деревню. Да и та уходила вдоль берега. По озеру – ни путей исхоженных, ни дорог изъезженных. Помчались красноармейцы, ошеломляя, подавляя, выбивая противника, используя рельеф.

Через каждые пятнадцать метров приходилось останавливаться, садиться на снег и ловить ртом сбитое к чертям собачьим дыхание. Пар от шинелей валит – мороз нипочем, вода во фляжках замерзла – пригоршнями снег в рот. И никто не стреляет.

– В атаку! – снова кричит комиссар. – За дело наше правое!

И опять побежали со скоростью полста метров в час. Всего-то километр до другого берега. А там – и вовсе победа.

Чем дальше уходили в озеро, тем меньше делалось снегу. Зато появилась вода. И это в мороз минус двадцать с лишним! Командир оглянулся на Раухалахти: стрельнуть его, что ли? Так тот, вся морда в мыле, тащит вместе с другими бойцами пушку.

– Готовить орудие к залпу! – закричал Трофимов.

Ну, стрельнули по разу. Ну, стрельнули по второму, поменяв прицел. Снаряды упали куда-то, вероятно, даже не долетев до берега, и не взорвались. Четыре залпа – результат ноль. Погода, вероятно, нелетная.