Камни прошлого

– Где мой ствол? – как-то спросил юноша, когда Лаврищев позвал его поохотиться на уток.

– Любишь оружие?

– Американцы говорят, бережёного кольт бережёт.

– Тебе бы в армию, – ответил пасынку Игорь Ильич, – только и твоё косоглазие прошло с годами.

– Ага! – лукаво улыбнулся Лаврищеву Юлиан. – Тебе бы только сбагрить меня куда-нибудь побыстрее. Не так ли, Лаврищев?

– Армия – это школа мужества, школа настоящие мужиков, – начал было Игорь.

– Да ладно!.. – перебил его Юлиан. – Бог создал сон и тишину, а чёрт подъём и старшину. Не так ли, Лаврищев? Ты, кажись, старшиной службу закончил?

Игорь Ильич ответил не сразу. Вспомнил анекдот-быль из своей армейской жизни, когда и их ротный старшина, как в старом анекдоте, давал наказ только что призванным салагам: «Здесь вам ни тут – здесь вас быстро отвыкнут водку пьянствовать и безобразия нарушать!». Лаврищев вздохнул:

– Мой первый милицейский наставник любил повторять: кто в армии служил, тот в цирке не смеётся.

– А ты вроде бы смеёшься, Лаврищев, – заглянул ему в глаза Юлик. – Я видел, когда мы вместе были в цирке на Цветном…

– Да это я так, к слову. Армия, брат, из меня мужчину сделала… Тут я только понял, что такое здоровые амбиции. Как там говорится? Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом…

Юлиан замотал головой:

– Ответ неверный, следователь. Есть существенная поправка, продиктованная временем.

Это какая же?

– Сегодня, Лаврищев, плох тот солдат, который не мечтает спать с генералом.

Игорь Ильич рассмеялся.

– Ладно, в армии тебе, Юлик, не служить… Чего там. Как говорится, большому кораблю – большая торпеда. Куда думаешь после школы поступать?

– В Берлинский университет. Ты с матерью денег мне на образование в Германии, конечно, не дашь… Вы же – квасные патриоты. Но, слава Богу, есть потомки Пауля Эссена, моя незабвенная бабуля.

– А чем тебе отечественное образование не по вкусу?

– Отечественное? Президент России господин Горбачев, если верить газетам, МГУ окончил. А вопрошает на своих встречах с избирателями: «Кто есть ху?». Он, судя по его филологическим познаниям, и есть этот «ху». Я на всю жизнь запомнил, как он попрощался с коллективом ЗИЛа. Сказал на камеру без тени сомнения: «Я покидаю вас оплодотворённым». Вот тебе, Лаврищев, и плоды образования лучшего вуза страны…

– Тут не на образование нужно смотреть.

– А на что?

– На курс.

– Курс у вас всегда, что вчера, что сегодня только один.

– Какой? Я лично не знаю… – правильный.

– Правильный.

Игорь Ильич тут же парировал реплику пасынка:

– Знаешь, один умный человек сказал: народ имеет такое правительство, которое…

Юлиан перебил Лаврищева:

– Брось сыпать цитатами народных депутатов, Лаврищев! Я считаю, что после того что правительство сделало с народом, оно обязано на нём жениться.

– Это ведь тоже не твоё…

– Было не моим. Теперь – моё. Как ты любишь говорить, от такой жизни и философом станешь. Ради красного словца наш Павлик как-то сдал отца… Ты, кстати, уже сжёг свой партбилет с Ильичом на обложке? Смотри, запишут в неблагонадёжные. Пора, Лаврищев, перекрашиваться. И не делай, не делай такое жалостливо-недоумённое лицо. Я тут у Марка Твена вычитал мудрую мысль, что все политические партии в конце концов умирают, подавившись собственной ложью.

– Перекрашиваться? – переспросил Игорь Ильич. – Это что, в другую партию предлагаешь вступить?

– Ты же конформист, Лаврищев. Любитель компромиссов с государством. Сам должен кумекать, не маленький… Я тут слоган сочинил. Дарю: «Держаться партии народной и современно и доходно!»

– Спасибо, не надо.

– Ах да, ты же считаешь, что раньше жизнь была раем: РАЙком, РАЙисполком. А сейчас всё больше ад: АД министрация…

– Ничего я такого не считаю. Простоя знаю, что наша страна – родина талантов и гениев.

– Она же и их большое кладбище, – со смехом ответил Юлиан.

Эти слова почему-то больнее всего задели душу Лаврищева. Он покатал желваки на крутых скулах, сказал, как часто говорил своим подследственным:

– Ну ты, крутое яйцо в кожаной куртке!.. Осторожней на крутых поворотах…

– А то что? Посадишь? Так у нас половина сидит, а другая половина – охраняет. Потом, перестроившись, меняются.

Лаврищев потерял равновесие духа и взорвался:

– Да я вижу, ты уже готов не только в Германию свою смыться, а и родину продать!..

– Сегодня, когда в магазинах голые полки – с превеликим удовольствием. Только кто её купит? Такую в миг обнищавшую родину при всём желании не продашь!

Игорь Ильич достал сигарету, ломая спички, прикурил.

– Да, сегодня нам всем трудно, – сказал он. – Но русский человек на весь мир славится своим умением находить выход из самых трудных ситуаций…

– Но ещё более он славится, – перебил отчима Юлиан, – своим умением находить туда вход. И вот что я тебе, Лаврищев, скажу: я буду, буду вам назло учиться в Берлинском университете. Не дадите денег, сам их достану! И тут же – в Берлин, в Германию. Во мне закипает кровь Эссенов!.. Чувствуешь следователь? Прочь от ваших университетов и институтов, где приучают к одноклеточным словам и куцым мыслям. Мама мечтает меня видеть журналистом, а я не хочу писать, что отечественные поезда самые поездатые поезда в мире!.. Сыт этой ложью! Раньше мы боролись за социализм с человеческим лицом, а теперь что – за капитализм с человеческим лицом? Только где оно, это лицо человеческое? А? На 90-и месте, после Занзибара, по тратам из госказны на одного условного россиянина!.. Зато денег на следователей и судей, правоохранителей всех мастей денег не жалеем.

Неожиданно Юлиан запел на мотив «Широка страна моя родная», песни, известной каждому советскому человеку:

– Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно, смирно и кругом!..

– Как же ты, майн либе зон, до сего дня жил в России? – резко переходя в наступление и, придав голосу стальную интонацию, весьма эффективную на допросах обвиняемых, процедил сквозь зубы Лаврищев.