Бегущий за «Алыми парусами». Биография Александра Грина

Был Грин росту ровно два аршина восемь вершков, и вес никогда не превышал четырех пудов, даже в самое здоровое время. Был широк в плечах, но сильно сутулился. Волосы темно-каштановые с самой легкой проседью за ушами, глаза темно-карие, бархатистого оттенка, брови лохматые, рыжеватые, усы такие же. Нижняя челюсть выдавалась вперед, длинный неправильный рот, плохие зубы, черные от табака. Голова хорошей, чрезвычайно пропорциональной формы. Очень бледен и в общем некрасив. Все лицо изборождено крупными и мелкими морщинами.

Глаза его имели чистое, серьезное и твердое выражение, а когда задумывался, становились как мягкий коричневый бархат. И никогда ничего хитрого или двусмысленного во взгляде.

Руки у Александра Степановича были большие, широкие; кости – как бы в мешочках из кожи. Рукопожатие хорошее, доверчивое. Рукопожатию он придавал значение, говоря, что даже наигранно искренняя рука всегда себя выдаст в рукопожатии.

Грин редко смеялся. Но дома, без посторонних, улыбка довольно часто появлялась на его лице, смягчая суровые линии рта.

    Н. Грин. Воспоминания об Александре Грине. Л, 1972

В снятую в мае комнату на Пантелеймоновской, 11 мы переехали 9 июня. В дни перед переездом Грин один ездил в Токсово. Кто-то из знакомых посоветовал ему провести там лето, восхищаясь красотой местности и озерами, и Александр Степанович захотел первые месяцы нашей совместной жизни провести в этой деревне в 40 километрах от Петрограда, в живописной местности у границы Финляндии, изобилующей лесами, озерами, рыбой, грибами и ягодами.

Местность, по его словам, так прекрасна, что было бы истинным счастьем пожить там месяца два. У меня загорелось сердце – поехать в Токсово.

Дорога от станции к деревне шла по заросшей вереском долине. Деревня, живописно окруженная лесом, стояла на высоком холме. Озера мы не увидели сразу. Александр Степанович, оставив меня на краю дороги, зашел к тому финну, где он присмотрел комнату. Комната не была занята и мы в ней поселились. Отдохнув с полчаса, попив молока, мы пошли на манившее нас озеро. И сразу очаровались. Извилистые тропинки вели к нему. Зарослями дикой малины, орешника, кустами черники и голубики полон был лес. Мы оба трепетали от наслаждения и предвкушения той прекрасной дикой жизни, какая нас, еще мало знавших друг друга, прельщала каждого в отдельности.

В тот год дачников в деревушке почти не было, за трудные голодные годы первых лет революции все буйно заросло, заглохло и затихло. Рыба была непуганая. Озера окружали деревню, замечательные озера, обросшие по берегам лесом, полным грибов и ягод.

Сначала мы раздобыли дырявую старую лодчонку, половили с нее несколько дней – скучно стало ежеминутно откачивать воду, пугая рыбу. В это время мы познакомились с местными жителями. За два кило сельдей в месяц, любимого лакомства местных финнов, получили право ежедневно пользоваться крепкой, небольшой, хорошо просмоленной лодочкой. Ну и заблаженствовали. Сначала жадно, ежедневно, чуть забрезжит заря, еще небо серое, выходили из дому и по росистым, душистым тропинкам шли к озеру. Утренняя свежесть, розовеющий постепенно небосклон, то там то сям первое щебетанье просыпающихся в кустах птиц – как сладостны эти минуты! Мы в лодке, утренняя тишина прозрачна, лишь изредка нарушит ее чириканье пролетевшей птички, всплеск рыбы. Чуть шевеля веслами, чтобы не нарушить эту блаженную, чистую тишину, Александр Степанович ведет лодку к середине озера, к камням. Осторожно, еле всплескивая воду, спускаем якорь. Налаживаем удочки и молча сидим, ожидая момента клева. На заре он хорош. Окуни, плотва, ерши, лещи мелькают из воды один за другим, ловко подсеченные. Солнышко уже высоко. Клев утихает, корзина полна рыбы. Снимаемся с якоря и плывем к берегу – мы проголодались. По ожившим теплым, залитым солнцем тропинкам, через лес и кустарник, наполненные гуденьем пчел и щебетаньем птиц, возвращаемся домой. Из принесенной добычи дружно готовим завтрак и ложимся спать до обеда. Вечерами ходим на ловлю редко. Любим розовую, прозрачную тишину утра и вод. Вечером – шумно: на разные голоса кричит деревня, мычат и звенят колокольцами коровы. Тоже по-особенному хорошо, но не так, как на заре.

Летом 1921 года мы насладились рыбной ловлей полной мерой.

Прожив в Токсове до середины сентября, мы, нагруженные сухими и маринованными грибами, мочеными и вареными ягодами, вернулись на Пантелеймоновскую.

Мы были бедняки. В комнате не было ни кровати, ни дивана для сна, и мы, набив матрацы соломой, спали на полу.

На Пантелеймоновской прожили до февраля 1922 года. Жилось по тогдашним временам материально скудновато, но, Бог мой, как бесконечно хорошо душевно.

Новую квартиру сняли на Песках, на 7-й Рождественской у старушки учительницы, имевшей какое-то отношение к Дому литераторов, где Грин с ней познакомился. Маленькая, скудно обставленная студенческая, грязноватая комната на пятом этаже, но зато светлая, с окном-фонарем на улицу.

    Н. Грин. Воспоминания об Александре Грине. Симферополь, 2000

В 1921 году Александр Грин закончил свою самую знаменитую повесть – феерию «Алые паруса», которая была напечатана в 1923 году.

    А. Андреев. Жизнь Александра Грина

Грин писал, что в витрине магазина увидел «отлично смастеренный бот с правильно сидящим красным крылообразным парусом».

«История «Красных парусов» видимо, осязательно началась с того дня, когда, благодаря солнечному эффекту, я увидел морской парус красным, почти алым. Конечно, незримая подготовительная работа сделала именно такое явление отправным пунктом создания, но о ней можно говорить только как о предчувствии: я, например, слышу шаги за дверью и проникаюсь уверенностью, что неизвестный идет ко мне; я не знаю, кто он, как выглядит, что скажет и сделает, однако по отношению к этому еще не состоявшемуся посещению во мне работают неуловимые силы. Я ощущаю их, как теплоту или холод, но не властен понять. Наконец входит некто, в данном случае безразлично кто бы он ни был, и я перехожу к ясности сознания, действующего по определенному направлению. Таким предчувствовавшимся, но не вошедшим лицом был, примерно, солнечный эффект с парусами.

Надо оговориться, что любя красный цвет, я исключаю из моего цветного пристрастия его политическое, вернее – сектантское значение. Цвет вина, роз, зари, рубина, здоровых губ, крови и маленьких мандаринов, кожица которых так обольстительно пахнет острым летучим маслом, цвет этот – в многочисленных оттенках своих – всегда весел и точен. К нему не пристанут лживые или неопределенные толкования. Вызываемое им чувство радости сродни полному дыханию среди пышного сада. Поэтому, приняв солнечный эффект в его зрительном, а не условном характере, я постарался уяснить, что приковало мое внимание к этому явлению с силой хаотических размышлений.

Приближение, возвещение радости – вот первое, что я представил себе. Необычная форма возвещения указывала тем самым на необычные обстоятельства, в которых должно было свершиться нечто решительное. Это решительное вытекало, разумеется, из некоего длительного несчастья или ожидания, разрешаемого кораблем с красными парусами. Идея любовной материнской любви напрашивалась здесь, само собой. Кроме того, нарочитость красных парусов, их, по-видимому, заранее кем-то обдуманная окраска приближала меня к мысли о желании изменить естественный ход действительности согласно мечте или замыслу, пока еще неизвестному»

    А. Грин. Собрание сочинений в 6 томах. М, 1965, 1980

Тем временем в Каперне произошло такое замешательство, такое волнение, такая поголовная смута, какие не уступят эффекту знаменитых землетрясений. Никогда еще большой корабль не подходил к этому берегу; у корабля были те самые паруса, имя которых звучало как издевательство; и теперь они ясно и неопровержимо пылали с невинностью факта, опровергающего все законы бытия и здравого смысла.

    Александр Грин. «Алые паруса». Собрание сочинений в 6 томах. М, 1965

В январе 1923 года критик Николай Ашукин писал об «Алых парусах» в выходившем в Петрограде журнале «Россия»:

«Книги Грина, странные и фантастичные, всегда увлекательны по фабуле, близкой к вымыслам путешествий и приключений Стивенсона или Хаггарда. Он оживляет старую романтику «бутылки рома», «морского волка», «матросов в приморской таверне», «железного пирата», – все те романтические цветы, которые за школьной партой волновали когда-то каждого. Грин возвращает нас к романтике нашей юности, заставляя воспринимать творческую фантастику так, как должно: бескорыстно увлекаясь, следить за действием механизма, движущего героев и события его повестей и рассказов, верить в условность места и времени действия, не требуя от автора тяжелого натурализма современного повествования. Прелесть творчества Грина в том, что оно литературно и не выходит за пределы литературного искусства».

Тогда же от «Алых парусах» написал и Сергей Бобров в петроградском журнале «Печать и революции» (1923, № 3):

«Александр Грин – один из самых интересных наших прозаиков. Грин заметен был еще давно, при первых своих выступлениях задолго до войны. Он тогда удивлял еще – необыкновенно красиво, грациозно и изящноразвитым языком, простотой разговорного приема, чистой типичностью чужой речи, полным отсутствием фальши, тонкостью и глубиной содержания – и очень хорошо придуманными формами сюжета.

Повесть «Алые паруса» – большой связный рассказ, почти сказка, почти фантазия, но она ласкает вас своей неприкрашенной добротой, существенностью, той толерантностью к описываемому, которая не заключает в себе никакого предательства. Идиллизм автора всюду и во всем. Его описания другой раз образцовы, его замечания и образы – так и просятся в пример.

Это еще не совершенство, книга Грина, не окончательное мастерство, экспрессионистическая жажда искусства еще дает себе знать: роман этот не столько роман вообще, сколько роман автора с его книгой – но это живое, в этом есть истинное, – хочется верить, что Грин на этом не остановится».

В этот же период Александром Грином написан роман «Блистающий мир», напечатанный в 1923 году в журнале «Красная нива».

    А. Андреев. Жизнь Александра Грина

Однажды Александр Степанович дал мне задачу – придумать для героини «Блистающего мира» имя легкое, изящное и простое. Два дня я была сама не своя. Сотни имен вереницей проходили перед моими глазами, и ни одно не подходило к тому, о чем думалось. Иногда нерешительно, чувствуя неправильность предлагаемого, я говорила Александру Степановичу то или другое имя. Он только отрицательно мотал головой. В один из вечеров Александр Степанович читал мне киплинговского «Рики-тики-тави». Окончилось чтение, и я, еще под впечатлением прочитанного, ходила, хозяйничая, вокруг печурки и напевала про себя: «рики-тики-тави» – и неожиданно закончилось само собой: «рики-тики-тави-тум!» И так в голову и ударило: Тави Тум, Тави Тум – да ведь это же имя! Как из пушки выпалила:

– Сашенька! Тави Тум!

Он рассмеялся, видя мое волнение, и тоже радостно сказал:

– Вот это хорошо, Тави Тум – то, что подходит совершенно.

Так родилась Тави Тум.

    Н. Грин. Воспоминания об Александре Грине. Л, 1972

Роман «Блистающий мир» построен мастерски. Он увлекателен, динамичен и держит читателя от начала до конца в напряжении. Действие романа происходит в 1913 году в обычном для Грина сказочном городе Лиссе. Содержание романа составляет борьба бескрылого буржуазного мира против «чуда», против мечты, воплощенной в образе летающего человека Друда. К ужасу тюремщиков, Друд вырывается, вылетает из тюрьмы, куда упрятали его, он побеждает всесильного министра с его полицией, побеждает спокойно, иронически, презрительно.

Но каковы стремления Друда? «Невидимка» Уэльса хочет завоевать мир. Грин лишает Друда желания вмешиваться в жизнь. Друд отвергает план овладения миром. Он говорит: «Мне ли тасовать ту старую истрепанную колоду, что именуется человечеством? Не нравится мне эта игра».

В противоположность «Алым парусам» в романе «Блистающий мир» действует герой, склонный к пассивности, пессимизму в оценке реальной жизни. Друд живет в сказочном бесплотном мире музыки, веселья, покоя, изредка только появляясь в мире реальном, где он вызывает ненависть не активностью своей, не какими-нибудь планами борьбы против косности людей, но просто необычностью своего чудесного свойства.

Мечта фатально гибнет от соприкосновения с действительностью. Друд погибает. Образ «разбитой мечты» реализован Грином в летающем человеке, который разбился при падении. И женщина, ненавидящая Друда за то, что он смутил ее земную жизнь чудесной мечтой, говорит над его трупом: «Земля сильнее его; он мертв, мертв, да, и я вновь буду жить, как жила». И люди продолжают прежнюю жизнь, ничего не изменилось в этом косном мире.

Такова грустная философия этого противоречивого романа, написанного Грином непосредственно после оптимистических «Алых парусов». Ненависть к косности человеческой сочетается в этом романе с бессилием, беспомощностью, бесплотностью мечты. Энергичное развитие сюжета, динамичность композиции романа контрастирует со смутными и вполне пассивными идеалами главного героя, которые ежечасно опровергались жизнью в годы, в которые писался этот роман».

    М. Слонимский. Об авторе «Алых парусов». Журнал «Звезда», 1960, № 9

Получив весной 1923 года большой гонорар за роман «Блистающий мир», Грины поехали отдыхать в Крым.

    А. Андреев. Жизнь Александра Грина

Александр Степанович наслаждался Севастополем не меньше меня. Он говорил, что красота и своеобразие города вошли в него настолько, что послужили прообразом Зурбагана и Лисса. Долго бродили по городу, смотрели на него и удивлялись – что в этом цветущем белом городе, легко взбегающем на прибрежные кручи, дает такое сильное впечатление? Все ли пережитое им, но не обугрюмившее его лица; улыбка ли мудрости и простоты, лежащая на нем…

А севастопольский базар тех времен! Живая картина! Под огромными зонтиками кучи разнообразнейших товаров; базар блистал сочной яркостью серебристо-разноцветных рыб, фруктов, овощей, цветов; а сзади, как фон, голубая бухта, где сновали или стояли на причале разные мелкие суда – от лодок до шхун с белыми, желтыми, розовыми парусами. Базар пел, кричал, завывал и по южному беззаботно веселился. Какие голоса! Какие рулады торговцев и живописнейших торговок – песня, да и только! Казалось, весь город радуется существованию этой своей утробы.

Затем мы поехали в Балаклаву, любезную сердцу Александра Ивановича Куприна, а потом на пароходе – в Ялту. И опять целые дни мы бродили по городу, побережью, как козы лазали по холмам, ездили на лошадях в Ливадию, Алупку, к водопаду Учан-су.