Самый последний шедевр
Александр Анатольевич Романов
Мастер резьбы по дереву возращается из небытия через несколько тысяч лет, благодаря науке будущего. Его вернули к жизни, чтобы он своими руками создал нечто прекрасное. Но как можно вырезать шедевр, если у мастера нет души.
Прозрачный цилиндр материализатора озарился вспышкой яркого света, и на круглой платформе появился голый человек.
Это был высокий мужчина крепкого телосложения с приятными чертами лица. Судя по заметной проседи в тёмных волосах и короткой бороде, ему было уже не меньше пятидесяти лет.
Его серые глаза постепенно прояснились. Он моргнул и изумлённо огляделся по сторонам.
Платформа, на которой он стоял, располагалась в центре большого ярко освещённого зала с рядами кресел по периметру. В них сидели два десятка мужчин и женщин, облачённых в белые просторные одежды.
Некоторое время они спокойно наблюдали за новоявленным человеком, а затем одна из женщин встала и громко сказала:
–Здравствуй, резчик. Как ты себя чувствуешь?
– Э-Э, вроде, нормально, – медленно ответил мужчина, словно прислушиваясь к звуку собственного голоса.– А кто вы такие, и где я, вообще, нахожусь?
– Ты находишься в центре реконструкции исторических объектов, а мы обычные исследователи древности.
– Но я то здесь… То есть… Чёрт, не может быть. … Вы хотите сказать, что я сейчас в будущем, а эта штука подо мной – машина времени?
Человек быстро глянул под ноги и только тут заметил, что его тело совершенно обнажено. Под взглядами женщин, он торопливо и смущённо прикрылся руками.
– Ты немного ошибаешься, резчик,– хладнокровно возразила исследовательница древности. Время само по себе не существует, а значит, и путешествие во времени невозможно. Однако ты действительно находишься в том времени, которое для тебя является будущим. Причём довольно далёким будущим.
Между периодами твоего и нашего существования лежит срок в несколько тысяч лет.
– Хм-м… Но как же я сюда попал, если не на машине времени? Последнее, что я помню, это резкую боль в груди, скорую помощь, реанимацию и склонившихся надо мной врачей. А потом я потерял сознание и внезапно очнулся здесь, перед вами.
– Именно так это и происходит, – кивнула женщина. – Я имею в виду материализацию живого разумного объекта из небытия.
– Из какого небытия? – ещё больше удивился мужчина. – Я что, умер?..
Она в упор посмотрела на него большими голубыми глазами, в которых читались сочувствие и решительность. Потом твёрдо сказала:
– Да, резчик, ты умер в своём времени, в начале двадцать первого века. А мы тебя воссоздали с помощью генератора физических и психоэнергетических матриц. Обычно мы называем эту установку материализатором. Генератор реконструировал твою физическую оболочку и связал её с твоей психоматрицей, но эта связь действует лишь в пределах энергетического поля платформы.
К сожалению, нам удалось воссоздать тебя только на двенадцать часов. Поддерживать работу материализатора дольше мы не сможем. Наши силы не безграничны.
– Значит, у меня есть всего двенадцать часов, – резюмировал он, пытаясь осмыслить услышанное, – и я не могу выйти за пределы этой платформы, чтобы увидеть мир будущего.
–Всё правильно, резчик! В противном случае связь двух составляющих прервётся и здесь останется только твоё мёртвое тело.
– Что ж, понятно. Это обидно, но и на том спасибо.
Выходит, вам подвластны не только материальные объекты, но и человеческие души, если вы смогли меня так просто воскресить.
– Это не воскрешение, а реконструкция, – отрицательно покачала головой женщина. – Человеческие души нам не подвластны. Они являются сложными энерго-полиструктурными сущностями. Твоя душа, скорее всего, уже давно завершила цикл земных реинкарнаций и поднялась в высшие сферы бытия. А то, что мы называем психоматрицей, всего лишь мысли, чувства, формы и образы тех людей, вещей и событий, которые существовали в прошлом. И все они сохраняются, как строки и картинки исторической книги в энергоинформационном поле Земли.
Раньше психоэнергетическую матрицу называли ментальным телом.
– Значит, то, что я сейчас чувствую и мыслю, это лишь отражение прошлого?
Странно, но у меня такое ощущение, что моя душа сейчас при мне. Или это всего лишь иллюзия?
– Совершенно верно, резчик. Душу почувствовать нельзя.
– Вообще-то меня зовут Глеб. Но откуда вы знаете, что я резчик по дереву?
– А иначе ты не смог бы здесь появиться, – покровительственно улыбнулась исследовательница древности.– Мы знаем, что в твоё время резьба по дереву была довольно распространённым и общепризнанным видом прикладного творчества. Её даже сравнивали с такими видами искусства, как скульптура и живопись. Но с тех пор прошло много веков, и теперь на Земле существуют совершенно иные искусства. Тяжёлый ручной труд и связанные с ним виды творчества исчезли из жизни людей более двух тысяч лет назад. Но если упоминания о скульптуре и живописи сохранились во многих источниках, то о резьбе по дереву и резчиках у нас нет почти никакой информации. А все деревянные изделия в результате прошедших войн и природных катаклизмов давно исчезли с лица Земли.
Мастерство ручной резьбы по дереву прекратило существование в те далёкие времена, когда вышел всемирный запрет на использование в работе натуральной древесины, и все произведения искусства начали создавать с помощью специальных аппаратов по типу нашего материализатора. Эти аппараты назывались фаберами.
Древние художники и скульпторы уже демонстрировали нам процесс своего творчества, а сегодня мы решили взглянуть на мастера резьбы по дереву и его ручную работу. Для этого мы просто задали материализатору ключевые слова – двадцать первый век, резчик, резьба по дереву, мастер, человек, и запустили поисковый луч в энергоинформационное поле Земли.
Мы точно не знаем, почему из множества резчиков твоего времени поисковик выбрал именно тебя, но обычно это связано с максимальной информативностью психоматрицы человека.
Похоже, Глеб, твоя психоматрица оказалась наиболее энергоёмкой по сравнению с матрицами других резчиков.
– Ясненько…– многозначительно буркнул он в ответ. – И что же вы теперь от меня хотите?
– Ничего особого. Мы только хотим, чтобы за оставшееся у тебя время ты вырезал из дерева новый шедевр, который будет сохранён на долгие века.
Глаза мастера резьбы блеснули радостным огоньком. У него появилась возможность последний раз в жизни, хоть и такой мнимой жизни, взять в руки стамеску, срезать первую стружку и почувствовать запах дерева… Но, подумав об этом, Глеб тут же нахмурился, ведь сейчас он даже не был одет, не говоря уже про всё остальное.
– Если вы хотите от меня чего-то добиться, то для начала дайте какую-нибудь одежду, – сказал он требовательным тоном, – а то работать в голом виде мне как-то непривычно.
– Хорошо, резчик, – быстро согласилась женщина и развела руки в широком жесте. – Проси всё, что тебе нужно, и материализатор создаст вещи, которые ты захочешь. Только постарайся использовать в заказе общеупотребимые названия предметов, чтобы не вводить поисковую систему материализатора в заблуждение.
– Ясненько, – кивнул Глеб и стал перечислять всё, что ему могло понадобиться для нормальной работы.
Не прошло и минуты, как у его ног одна за другой появились сначала синие джинсы, серая рубашка и кроссовки, потом полукруглые стамески, клюкарзы, резаки, ножи и другие резчицкие инструменты, а в конце отличный брусок красного дерева. Его длина составляла около тридцати сантиметров, а ширина пятнадцать на десять сантиметров.
Это было именно то, что он хотел.
– Ну что, резчик, ты доволен такой реконструкцией вещей? – спросила исследовательница, когда мастер начал торопливо одеваться.
– Вполне,– ответил он и взял с платформы одну из стамесок, чтобы проверить заточку лезвия.
Инструмент оказался острым, как бритва, а сам металл очень хорошего качества.
– Во, блин, реконструкция,– тихо сказал он себе под нос. – Мне бы такие стамески при жизни…
– Ты что-то сказал?
– Да так, мысли вслух, – отмахнулся Глеб. – Говорите скорее, что вам вырезать? Только придумайте что-нибудь попроще, а то у меня мало времени. Всего то одиннадцать с половиной часов.
– Но мы ведь не знаем темпа твоей работы, – смутилась женщина, убирая с глаз длинную прядь белых волос. – Поэтому решай сам, что ты успеешь вырезать за это время.