Не потеряй себя

ционной законности и постановлениям правительства. Впослед- ствии виновные понесли заслуженные наказания. Говорите

прямо, не боясь, если что-то сдавали, то, сколько и кому.

– Здесь какая-то путаница, гражданин начальник; ценностей у нас отродясь никогда не было, и никто нас не арестовывал, а мы с женой сами в тот день пришли в-Чека и то, что там у вас запи- сано, пускай остаётся на совести писавшего. Может быть, тот, кто писал, хотел перед начальством выслужиться. Мы пришли

по доброй воле и сказали, что мы очень лояльны к новой власти и желаем по справедливости всё наше имущество взять и поде- лить среди бедноты. Отказались от всего, что имели на тот день, а нам достался только тот дворик на Пушкинской улице. Всё, по справедливости. Оно-то и не мной было нажито – отцом ещё. Я, кстати, всегда, с неприязнью на это смотрел.

– Скажите, на какие средства вы сейчас живёте? Вы же нигде не служите и не работаете.

– Последние годы я человек одинокий. Аскетический образ жизни веду: ем один раз в день и каждый кусок хлеба и фунт сала, которого я, кстати, не ем, экономлю и зря на помойку не выбрасываю. Живу в своём дворе всего-то угол, занимая,

остальное всё квартирантам сдаю. Налоги фининспектору регу- лярно плачу. Квартиранты у меня больше все пролетарии: из

депо, ремесленники и прочий простой люд. Больше бедные, что с них взять?.. К примеру, вот живёт у меня семья Ивана Долго-

полова – второй год как за квартиру не платят. Ну, не платят, так что из того – не выбросишь же людей на улицу, когда у них двое малолетних детей. Глава семьи, Иван-то – в депо травму ноги

получил, на костылях пока ходит. Не платят, я и не требую. Гля- ди, разбогатеют, тогда и заплатят. Пусть живут себе с богом.

– Хорошо. Тогда вот ещё что. Исчезновение вашей жены так до конца мне и непонятно. К тому же она у вас титулованной дво- рянкой была, судя по всему не из бедных.

– Так после того как мы с ней тайно поженились её всего лиши- ли, и никакая она не дворянка стала. А о богатстве и речи не может идти: её, в чём была, в том и за двери выставили. Потом пропала бедняжка. Вышла поутру в город, чтобы из еды кое-что купить и сгинула, как в воду канула в тот день. В то время в го-

роде бои шли. Кругом не понять: кто за кого воюет. Искал, искал, но следов так и не нашёл.

– Распишитесь вот здесь, гражданин Дворыкин, на протоколах допроса и можете быть свободны. Если что прояснится по ва- шему делу, мы вас вызовем.

Покидая стены ОГПУ, переступив порог, Пётр Леонтьевич вздохнул на полную грудь с облегчением, троекратно перекре- стился, а отойдя на десяток шагов, оглянувшись на двери, кото- рых бы век не видать, сказал тихо самому себе: «Как часто в жизни ошибаешься! Шёл сюда, думал последний раз иду по родному городу, а вышло всё наоборот. Порядочный попался

следователь, но судя по всему, ещё тот святоша! Молод ты па- рень ещё и каши мало поел, чтобы меня да на мякине прове- сти!..».

Хоть и припугнул следователь тем, что он нигде не работает, но идти куда-то и устраиваться на работу Пётр Леонтьевич вовсе не собирался. Да собственно он и делать ничего не умел, кроме как квартирантами заниматься. Не идти же ему на папереть под

церковь и у колен шапку положить. Хотя мог бы с успехом воз- главить работу службы в то время, какой-нибудь «Проле- таржилфонд», но это было совсем не для него. Ходить и пре-

смыкаться в чиновниках и клерках, так лучше из себя доходягу строить. Всё бы ничего, если бы на НЭП не наступили. Прямо- таки, взяли и каблуком расчавучили как земляную жабу – на ча- сти разодрали! Ещё и в душу плюнули! Вскоре нэпманов не ста- ло – ГПУ озираться стало, – кого бы, коль так разогнались ещё

гребёнкой подгрести: кустари, швеи-модистки, а те, кто кварти- ры сдаёт?.. Снова за Петра Леонтьевича взялись! Пришлось идти устраиваться на работу и стать пролетарием. Долго думал ноча- ми – куда податься. В один из дней ноги сами к железной доро- ге понесли – к вокзалу, туда, где последние минуты жизни Ли-

зоньки иссякали. Устроился работать к почтовикам и первое время в качестве грузчика, что с непривычки к физическому тру- ду казалось сибирской каторгой. Вначале грузили посылки и тю-

ки всякие на тележку, а затем как бурлаки на Волге впрягались и

тащили к почтовому вагону. Спустя пару недель, в голове появи- лись мысли, – бросить всё к чёртовой матери, ибо всё это в

корне не для него. На его счастье тяжко захворал один из почто- вых служащих конторы, а заменить срочно требовалось. Кто-то из служащих, которые знали ранее Петра Леонтьевича в адми- нистрации и посоветовали: «Половиной города домами управ- лял, а с мешком и ящиком посылки справится тем более». Так и прижился в конторе, словно подгадал: как раз накануне начала массовых репрессий. Переживал, конечно, что снова вспомнят о нём. Но на дворе было совсем другое время: давно все позабы- ли кто, где и сколько спрятал добра. Другая совсем система за- работала и о таких лицах, как Пётр Леонтьевич забыли напрочь, правда в одном лишь случае, если никто не настучит, или кляузу порочащую облик советского человека не настрочит. Так что до- рогу кому попало, притом не глядя, и до этого десять раз не по- думав – лучше не переходить. Частенько, когда на душе особен- но кошки скребли, и душа начинала ныть: после работы домой направляясь, делал крюк в сторону юго-западной части привок- зальных запасных путей. Туда, где десять лет назад стояли теп- лушки, в которых и закончила свою жизнь его Лизонька. Сейчас

это место заросло бурьяном, рельсы поржавели, от большинства шпал осталась только труха. Пётр Леонтьевич подолгу стоял на

этом месте: смотрел периодами в сторону железнодорожного моста через Дон, пускал непрошеную слезу, а после уходил во- свояси, уже не оборачиваясь. В такие минуты посещения са-

крального места: ему каждый раз казалось, что он прикоснулся к невидимой сущности той, которую продолжал любить, как и де- сять лет назад. Однажды молодая семья съехала у него с квар- тиры, которая располагалась во флигеле, всего-то в одну не-

большую комнатку. На следующий день, придя на работу, отпе- чатав на печатной машинке объявления и по пути домой рас- клеил, где пришлось, а спустя день пришла молодая особа. Де- вушка была невысокого роста, на личико мила – девчушка со- всем. С круглыми формами тела и в первые минуты знакомства назвала себя Елизаветой: услышав такое больное сердцу имя, он

вздрогнул и пристально стал вглядываться в незнакомку. Немно- го смутившись и взяв себя в руки, вначале подумал о ней, – что выглядит, как ландыш с ухоженной клумбы. В ту же минуту, сам предложил поселиться ей в квартире и в половину стоимости.

Девушка вначале в недоумение пришла и заподозрила что-то

плохое, хотела было тут же отказаться, но Пётр Леонтьевич, видя такое, взял её ладонь в свои руки, провёл вглубь комнаты и уса- дил на стул. После чего, со слезами на глазах рассказал всё по

порядку о своей первой жене и причину, которая побудила его снизить цену за жильё. Терпеливо выслушав хозяина дома, Ели- завета успокоилась, сказав, что к вечеру перевезёт сюда свои вещи. После того, как она покинула комнату, Пётр Леонтьевич

стоял посреди комнаты словно соляной столб и всё думал и ду- мал. После долгого времени холостяцкой жизни неожиданно

принял решение, что эта девушка его дальнейшая судьба. Он даже вслух произнёс: «Елизавета Максимовна… – куда уж прият- ней может звучать!». Пока что на данный момент о ней он не

знал ничего, даже вначале нехорошо о ней подумал, вспомнив воровку Нину, но тут же, упрекнул и одёрнул себя: «Ты, Петя, как та пугливая ворона – каждого куста теперь боишься!..». По-

возрасту, Пётр Леонтьевич был старше своей новой квартирант- ки на целых двадцать два года. Своим обликом она мало чем

походила на прежнюю Лизоньку: светленькая, как и та – блон- диночка, с красивым круглым личиком, но в отличие от жены Лизоньки – эта Елизавета, в будущем предопределяла пышные формы женского тела, что явно не соответствовало сравнению.

Была она родом из далёкого хутора в верховьях Дона, из много- детной и бедной семьи. Работала швеёй, на одном из предприя- тий города и как сказала в одной из бесед, что скоро освоит

свою специальность до высокого уровня и станет рано или

поздно модисткой. Прошло чуть больше месяца, как вселилась Елизавета в комнатушку. В один, прекрасный день, который по- сле будет вспоминать Пётр Леонтьевич с благоволением, про- мучившись сомнениями и душевными страданиями, переступил порог своей квартирантки Елизаветы Максимовны. Немного

стесняясь словно школьник: снял шляпу и стоя у порога, мял её в руках. Чуть-чуть заикаясь, отчего речь получалась с длинными

паузами, боясь в глубине души отказа в его намерении, помня при этом большую разницу в возрасте, сказал неуверенным го- лосом:

– Я… как бы мимоходом, извините Елизавета Максимовна, за

беспокойство. Иду по двору, а дверь приоткрыта, думаю, может, случилось что. Но я, коль уж зашёл без приглашения, ещё раз

прошу меня простить, давно собирался вас посетить, возможно и против вашей воли, но дальше всё это терпеть я не могу. Не

знаю, как бы это вам сказать, чтобы не обидеть вас…

– Пётр Леонтьевич, – прервала затянувшуюся его речь Елизаве- та, – да не тяните вы, говорите прямо, если не угодила чем-то и решили с квартиры выселить так и говорите. Я не обижусь. Люди ведь разные все: кто-то, кому-то не нравится, так оно в жизни всегда. Да, по правде сказать – мне от вашего дома и ходить на работу далеко. Подыщу жильё где-то поближе…

– Боже упаси вас!.. Лизонька, девочка вы моя ненаглядная, да разве я посмел бы подобное вам что-то сказать?! Произнести такое непотребство – да лучше себя жизни лишить, хотя и грех большой! Мысли мои, совсем не те, о которых вы подумали.

Нравитесь вы мне до сумасшествия, места себе не нахожу! Ну, вот хоть убейте меня на месте, а нравитесь и всё тут! Я могу по- нять ваши сомнения: разность большая в возрасте, пожалуй,

больше чем на два десятка лет. Вы вон, какая молоденькая и выглядите юной, а я уже пень колодой стану через десяток лет. Пока, правда, подобной напасти не замечал за собой: это для вашего сведения. Что скажите, Елизавета Максимовна, на моё откровение?..